До конца XVIII в. наблюдались лишь единичные случаи проникновения в Восточную Сибирь представителей католического вероисповедания. В большем количестве католики стали попадать на территорию восточносибирского региона после разделов Речи Посполитой. Это были главным образом участники национально-освободительного движения на территориях, отошедших в результате разделов польско-литовского государства к Российской империи. Таким образом, с конца XVIII в. главным источником формирования католических общин в Восточной Сибири стала политическая ссылка. Наиболее массовый характер она приобрела после польских восстаний – так называемого Ноябрьского (1830 – 1831 гг.) и Январского (1863 – 1864 гг.).
Среди сосланных участников восстаний были, конечно, также духовные лица. После Январского восстания в Западной Сибири находилось около 100 ксендзов, в Восточной – более 160, в Европейской России – около 150. Они были осуждены за участие в восстании и помощь повстанцам. За принятие присяги на верность и освящение оружия. За сбор пожертвований для целей восстания и за сокрытие документов. За чтение с амвонов манифестов Жонда Народового и за отказ читать манифесты российских властей. За несовершение молитв за царя и т.д.
Сначала ксендзы разделяли судьбы других польских изгнанников, включая каторжную долю. Только через некоторое время власти разобрались, как сильно рассредоточенные по разным польским скоплениям духовные лица поддерживают и интегрируют польские общины, а также решительно противятся разным формам ассимиляции. Российские власти, в частности, опасались, что ксендзы будут препятствовать заключению смешанных браков, что в сибирских условиях было неразрывно связано с процессом утраты национальной тождественности. В 1865 г. было принято решение изолировать ксендзов в одной из труднодоступных деревушек, укрытых в горах, окружающих Байкал. Таким требованиям отвечала Тунка, небольшая бурятская деревня, расположенная в котловине Саянских гор.
Проект поселения всех духовных лиц в Тунке начал реализовываться в том же 1865 г. Власти пытались придать этому предприятию значение дополнительного наказания за занятие «политической агитацией» и религиозную деятельность среди сосланных соотечественников. Так, например, в Усолье был использован факт, что кто-то из ссыльных в письме к родственникам просил прислать определённые литургические принадлежности. Царские власти сделали вывод, что священники будут стремиться к организации публичных богослужений, и поэтому всех ксендзов из Усолья вывезли.
Согласно официальным документам, первая партия, состоящая из 6 священников, была направлена в Тунку из Иркутска 13 января 1866 г. (Б. Бугень, К. Гедройц, А. Кружмановский, С. Матрась, С. Яникович и Г. Боржим). В феврале в Иркутск из Енисейской губернии прибыло 24 ксендза, которых 18 – 19 февраля отправили в Тунку. В июне в Тунке было уже 45 духовных лиц. На 22 октября 1866 г. в Тунке было 67 человек. В течение 1867 – 1869 гг., вследствие освобождения от каторжных работ на основе манифестов 1866 и 1868 гг., продолжалось перемещение римско-католического духовенства в Тунку. На 22 февраля 1868 г. их там было 80 ч., а на 27 мая 1870 г. – 144. Число, сообщаемое в воспоминаниях из Тунки, авторами которых были ссыльные, несколько выше и колеблется в пределах 150 – 160 человек. Согласно письмам кармелита о. Анастасия Ядоховского, в Тунке находилось 154 священника, ксендз Миколай Куляшиньский же повышает это число на двух священников. Наиболее обстоятельный перечень лиц, находившихся в Тунке, находим в работе ксендза Фридриха-Иосафата Жискара. Согласно ему, через Тунку прошли всего 164 человека духовного сословия, из которых епархиальных ксендзов – 98 из четырнадцати епархий, ксендзов-монахов – 40 из одиннадцати разных орденов и конгрегаций, кроме того, 1 дьякон, 13 семинаристов и монастырских послушников, а также 2 православных священника, сосланных за то же самое польское дело. Из вышеприведённых данных следует, что не удалось изолировать всех священников. В некоторых поселениях сосланных по-прежнему служили ксендзы. Так было в Усолье, где оставили ксендза Фердынанда Стульгиньского, и в Сивяково около Читы.
Среди тункинских ксендзов были лица пожилого возраста, например, пользовавшийся всеобщей симпатией и уважением ссыльных ксендз Онуфры Сырвид, воспитанник университета в Вильно, настоятель в Василичках. Ему было более 70 лет. Приговорённый сначала к расстрелу за то, что прочитал с амвона постановление Жонда Народового, которое освобождало крестьян из крепостной зависимости и наделяло их землёй, он был помилован и выслан на каторгу, в рудники в Восточной Сибири. Путь совершал в кандалах, в одежде уголовника и как уголовник – с характерно побритой левой половиной головы. На месте каторги, в Усолье, товарищи выхлопотали у властей, чтобы вместо тяжёлых работ он мог быть сторожем и подметать тюремные казармы. Вероятно, благодаря этому о. Сырвид выдержал и вместе с другими ксендзами оказался потом в Тунке. Остался в памяти ссыльных как человек горячей веры, спокойный, удерживающий товарищей от проклятия в адрес угнетателей. Его историю описал другой польский ссыльный, Вацлав Новаковский, который с ксендзом Сырвидом столкнулся дважды: сначала на каторге в Усолье, потом в Тунке.
Отделённая от мира, труднодоступная Тунка представляла собой для ксендзов из Польши тип естественной тюрьмы – в неё нельзя было приезжать другим полякам-ссыльным, да и ксендзам без специального разрешения, которое давалось только в виде исключения, нельзя было покидать Тунки. Оторванным от своих приходов, монашеских общин и родственников всё должно было здесь казаться чужим, даже пейзаж не склонял к особенным восторгам. Вацлав Новаковский вспоминал, что с гор «действительно вид великолепный, хотя воистину дикий и тягостный; дикий, когда смотришь на леса и сверкающие воды озёр и рек; тягостный, когда смотришь на деревню. Быть может, на целом свете нет ничего более тоскливого и более тягостного, чем вид сибирских деревень. Домики, разбросанные поодаль одни от других, походят, уж не знаю на что, только не на человеческие жилища. Возле домов здесь совсем нет зелени, садов, ни одного деревца не увидишь; какая-то безграничная тоска сжимает сердце, когда смотришь издали на эти так называемые человеческие жилища».
Хотя христианская религия не была в Тунке новой, там имелись две православные церкви, но бурятское население на практике исповедовало буддизм. Бурят пробовали обратить в православную веру, применяя различные материальные поощрения: каждый окрещённый получал 3 рубля, «белый халат» (или рубашку) и освобождение на 3 года от государственного налога. Поляки-ксендзы были свидетелями таких ситуаций, когда «тотчас же после выезда священника (православного миссионера) убирали икону св. Николая и ставили на её место разных божков». Некоторые представители православного духовенства, проживающие в Сибири, не пользовались признанием и хорошей репутацией. Это накладывало отпечаток и на отношение коренных жителей Тунки к католическим священникам. Ссыльный ксендз М. Куляшиньский определил местное население как «народ суеверный, алчный, коварный, вероломный, недоверчивый, пылающий ненавистью и презрением к нам».
Царский манифест, объявленный 17 мая 1867 г. и подтверждённый постановлением от 25 мая 1868 г., облегчил положение заключённых. Эти облегчения, однако, не касались священников. Основные права ксендзов, изолированных в Тунке, определяло постановление министра внутренних дел России от 29 января 1867 г., которое предписывало закончить процесс сосредоточения польских священников из Восточной Сибири в Тунке и определяло режим жизни тункинских ксендзов. Было запрещено: «распространять те вредные тенденции, за которые ксендзы были вывезены». Предписывался строгий контроль ограниченной корреспонденции (1 письмо за 3 месяца), также контроль за лицами, приезжающими в Тунку, и было строго запрещено сооружение и владение алтарями для богослужений. Персонально за сохранение «спокойствия» в Тунке отвечали русские военные: полковник Купенков и капитан Плотников. Занимаемое ими положение обязывало составлять обстоятельные рапорты о ксендзах. Теоретически рапорты должны были составляться раз в две недели. Очень строго придерживались запрета на использование названия «ксендз».
Социальные условия сосланных ксендзов были тяжёлыми. Наиболее трудно было в первые годы. Первоначально священники жили в снятых помещениях, в бурятских хатах, в более поздние годы снимали сообща даже целые дома. На обеспечение жизни ссыльных правительство выплачивало по 6 рублей каждый месяц (так называемые кормовые), но эта сумма была очень мала, принимая во внимание, что стоимость снятой избы колебалась в пределах 2 рублей, а цены на продовольственные товары в Восточной Сибири были особенно высокие (например, пуд зерна стоил от 0,80 до 1,25 рубля). Хватало только на удовлетворение наиболее элементарных потребностей. Таким образом, материальное положение ксендзов было тяжёлое. Ничего удивительного, что живущие в бедности ксендзы часто болели. Это нашло подтверждение в служебном рапорте капитана Плотникова: «Сегодня снова, посещая политических ссыльных, нашёл двух больных. На вопрос, что с ними, получил ответ: больные мы от истощения и голода, уже третий день ничего не ели». Бывали случаи смерти, вызванной голодом и истощением (ксендз Куркевич), или потери чувств (ксендз Семененко). Кормовые выплачивали нерегулярно, часто с задержкой на несколько месяцев. Безнадёжное материальное положение усугубило распоряжение, в силу которого у каждого ксендза, получившего денежную посылку с родины, удерживалась идентичная сумма из правительственного пособия. Таким образом, если кто-нибудь получил с родины 6 рублей – лишался месячных кормовых, если 72 рубля – годовых.
Ввиду нарастающей нужды, по необходимости, вынуждены были начать работы, которые ксендзы обычно не выполняют. Для многих это решение не было лёгким. «Господин, мы посвятили нашу жизнь возделыванию пашни человеческих сердец, а не возделыванию земельной пашни», - ответил молодой ксендз Каминьский полковнику Купенкову, когда тот уговаривал ксендзов работать на земле. В конце концов, однако, они стали земледельцами и огородниками, находя в своих новых занятиях источник прокормления, но также немало радости и удовлетворения. Среди ксендзов были портные, сапожники, столяры, пекари, часовщики, слесари. Занимались убоем скота и рыболовством. Изготовляли свечи, сигары, папиросы и даже пользовавшиеся большим успехом в самом Иркутске конфеты. Имели своих санитаров, врачей. Медицинское попечение осуществляли два ксендза, Рафал Древновский и Людвик Чаевич, которые ещё раньше, находясь в ссылке в Енисейской губернии, научились медицине у польских врачей-ссыльных, и научились так хорошо, что первый из них через какое-то время руководил больницей в Минусинске, а другой получил право лечения местных бурят, для чего ему даже разрешили покидать Тунку. На деньги ксендзов были куплены основные лекарства и устроена первая в Тунке аптека.
Со временем, по примеру других скоплений польских ссыльных, священники выработали разные формы взаимопомощи. С целью противостояния голоду и нищете, в 1868 г. ксендзы основали Общество Взаимной Помощи, которое существовало до конца 1874 г. Каждый из священников платил взносы в размере 6 грошей (или 3 копеек). Была создана экономическая компания «Артель», которая с 1869 г. пользовалась правом кратковременного ухода из Тунки, чтобы направиться в окрестности с целью закупки продовольствия. «Артель» предоставляла кредиты и денежную помощь. Материальное положение после первого времени улучшилось настолько, что доходы некоторых священников превышали 100 рублей в год. Это позволяло сберечь несколько рублей и внести их в ссудную кассу. Ссыльное польское духовенство основало также особую сельскохозяйственную компанию, занимавшуюся наймом земли и совместной её обработкой. Компания «Артель» помогала доставать семена и сельскохозяйственные орудия. На их покупку можно было даже получить денежное пособие из кассы Общества Взаимной Помощи. Ничего удивительного, что многие ксендзы занялись обработкой земли в большем масштабе (как, например, ксендз Юзеф Тушевский), остальные возделывали небольшие садики.
Ксендзы, находившиеся в Тунке, выработали также некоторое ограниченное самоуправление. Все духовные лица вместе составляли так называемое общество (Огул), которое выбирало правление и старосту. В 1869 – 1871 гг. функции старосты исполнял ксендз Ключевский. Только староста был уполномочен представлять ссыльных перед русской администрацией. Общество через условные промежутки времени созывало сессии, на которых разбирались текущие дела. Оно назначало также трёх судей для решения споров между ссыльными, которых в таком значительном сообществе было не избежать.
Таким образом, в тяжёлых условиях ссылки и многих репрессивных лишений ксендзы смогли организовать жизнь, которая удивляет разнообразием и оригинальностью форм.
В отчёте за 1870 г. начальник Управления по делам надзора за ссыльными в Восточной Сибири, полковник Купенков, отметил, что «ксендзы занимаются, прежде всего, материальными хлопотами», поэтому с удовлетворением подчеркнул, что «они стали тихие и покорные, и трудно в них узнать прежних, вредных агитаторов». Эти слова могут показаться свидетельством, что забота об обеспечении соответственного материального существования так овладела ксендзами, что практически ничего другого они не делали. Они свидетельствуют также и о том, что рапорты, приходившие из Тунки, не отражали правдивую картину жизни. Мемуарные записки тункинских ссыльных полны описаний различных форм и проявлений религиозной и общественной жизни. Ксендзы, изолированные в Тунке, несмотря на свою практическую оторванность от мира (им доставлялись только немногочисленные русские периодические издания, следовательно, контакт с цивилизованным миром был минимальный), смогли проводить духовную и культурную жизнь на высоком уровне. Они подчёркивали также своё наружное отличие: носили национальную одежду, торжественно отмечали национальные и религиозные праздники. Носить духовную одежду было запрещено, поэтому «если кому-нибудь удалось взять сутану при отъезде с родины, то он сохранял её на время смерти и вечного покоя».
Священники были убеждены, что забота о духовной ценности также важна, как и материальные вопросы. Поэтому они организовали разнообразную культурно-просветительную жизнь. Из привезённых ими с родины книг была сформирована библиотека, которая состояла примерно из тысячи томов на разных языках. Книги были посвящены преимущественно религиозно-богословской тематике, но встречались также исторические, естествоведческие труды и даже энциклопедии. Библиотека занимала комнату в клубе, единственном обширном помещении, которое снималось не для проживания, но для встреч и общих интересов ссыльных. Польский клуб был в Тунке особым местом: по воскресным и праздничным дням его заполняли десятки ссыльных, которые встречались, чтобы поговорить, устроить вечер религиозного или патриотического пения, музицировать, читать периодические издания, присылаемые с родины. Однако основной формой времяпрепровождения были товарищеские игры: шахматы, шашки и карты. Ссыльные не забывали об упрочении и расширении своих знаний. Многочисленный круг слушателей собирался на лекции. Среди тункинских ссыльных находились интеллектуалы такого масштаба, как автор мемуаров ксендз Миколай Куляшиньский, профессор Духовной семинарии в Сейнах ксендз Бартоломей Грыкетыс, капуцинский семинарист, а позднее выдающийся краковский проповедник, Вацлав Новаковский. В такой среде возник замысел издания рукописного журнала. М. Куляшиньский писал: «Выходило периодическое издание под названием «Изгнанник», с тенденцией, чтобы поражённых летаргией – будить, слабых и оцепеневших – бодрить, а всех – к стойкости призывать». Главным редактором периодического издания был Вацлав Новаковский, а помогал ему в осуществлении этого дела ксендз Ключевский. «Изгнанник» выходил два раза в месяц и имел 6 страниц объёма. Ссыльные выпустили в свет только 5 номеров этого журнала. Однако это не была единственная издательская инициатива. Известно, что в Тунке выпускались также другие периодические издания, например, «Негодяй» и «Сторожевая башня польского изгнания».
Немало ксендзов в Тунке занималось научной работой, исследовало сибирскую флору и фауну. Они составляли гербарии, собирали орнитологические коллекции, проводили наблюдения местной естественной среды. Некоторые из них, в частности ксендз М. Куляшиньский, занимались изучением верований коренных народностей Сибири. В одном из своих сочинений он посвятил целый раздел буддийской религии. Долгими зимними вечерами желающие собирались в польском клубе, где можно было изучать французский язык, заниматься переводами, прочитать новые богословские труды, авторами которых были коллеги, и т.д.
Польские ксендзы не утрачивали связи с историей своего народа. Так, в августе 1869 г. они отметили трёхсотлетнюю годовщину Люблинской унии. Художественное оформление юбилейного богослужения сделал Вацлав Новаковский. Он также разработал символический в своём значении завершающий акт юбилея Люблинской унии. Выступило двое священников; один – «житель Царства Польского» - представлял территории Королевства, другой – «литовец» - провозглашал одобрение унии как представитель Великого Княжества.
Самым важным делом для каждого духовного лица является жизнь, основанная на евхаристии и молитве. Подобным образом понимали этот вопрос и сосланные священники. Несмотря на неблагоприятные условия и практическую изоляцию, они выполняли свою миссию, и ежедневно в Усолье, Тунке или Иркутске, где было большое количество ссыльных, которым нельзя было исполнять священнических функций, деревенские хаты и мансарды негласно превращались в часовни, и святая месса, как во времена Нерона, отправлялась тайно.
Первоначально, когда ксендзов было сравнительно немного, святые мессы отправлялись в одном, общем помещении, служившем в качестве часовни. Это имело хорошие стороны – литургические аппараты и одеяния были общие, взаимно друг другу помогали, но ксендзы, которые отправляли торжественную святую мессу, могли быть легко разоблачены. Поэтому, прежде всего по причине беспокойства о безопасности, было решено, что каждый будет отправлять святую мессу у себя, в жилище. Извлекая пользу из папского декрета, смягчающего литургические правила для отправления мессы в условиях ссылки и тюремного заключения, польские духовные лица ежедневно превращали маленькую горную деревушку в – как прекрасно написал Вацлав Новаковский – «естественную великолепную базилику с множеством часовен». С существенной помощью в этом вопросе поспешил к изгнанникам ксендз Кшиштоф Швермицкий из Иркутска, который доставил в Тунку литургические принадлежности и даже присланные из Рима, специально приготовленные корпоралы, которые заключали в себе мощи святых. Один из ссыльных ксендзов вспоминал, спустя годы: «Святые мессы в ссылке никогда не пропускал. У меня имелись собственные церковные аппараты, фелони, чаша, служебник». И прибавлял: «Это было всё моё богатство, и я его берёг, как зеницу ока». Одарённые ксендзы сами изготовили большинство литургических принадлежностей. Следовательно, несмотря на запрет, святая месса совершалась каждый день большинством ксендзов.
Этот факт доказывает, что административные власти на практике должны были терпеть исполнение священнических функций духовными лицами. Однако в своих рапортах они сообщали совершенно другую информацию. Капитан Плотников прямо обманывал высшие власти, утверждая, что размещённые в Тунке ксендзы «мессы отправлять не могут, потому что не имеют для этого необходимых предметов, но своим родственникам пишут, что молятся за них, чтобы больше им присылали денег». Столь частое совершение Пресвятой Жертвы имело также дополнительный мотив – возможность получения литургических стипендий, которые были формой материальной помощи. Добавим, что военные власти в Тунке относились к сосланным ксендзам довольно лояльно, допускали многообразие форм их жизни, прежде всего, позволяя исполнять священнические обязанности. Капитан Плотников за своё благородное отношение к ссыльным даже попал в опалу у начальства. Вместе с тем, власти держали ксендзов под постоянным контролем. Любая присланная им вещь в обязательном порядке просматривалась. При Иркутском костёле скопились целые груды конфискованных у тункинских ссыльных богослужебных предметов. Неоднократно бывали случаи, когда казаки врывались в жилища ксендзов, разрушали алтари и забирали литургические принадлежности. Но, несмотря на это, месса совершалась ежедневно. Таким образом, прослеживались различные тенденции в отношении к ссыльным католическим священникам. Политика центральных властей в Санкт-Петербурге была направлена на то, чтобы воспрепятствовать активной религиозной деятельности находившихся в сибирской ссылке ксендзов. Местные же власти формально должны были придерживаться этой политики, но на практике относились к изгнанникам довольно либерально. Происходило это, по нашему мнению, потому, что для местных властей ссыльные духовные лица были единственными представителями европейской культуры.
Раз в год в Тунке происходили разрешённые властями торжественные богослужения, когда с пастырским визитом к сосланным ксендзам приезжал иркутский настоятель, ксендз Кшиштоф Швермицкий. Святая месса в дни визита имела праздничный и торжественный характер. Она совершалась в специально подготовленной на этот случай часовне, размещаемой в самом обширном помещении, какое только можно было найти в Тунке. Ксендз К. Швермицкий отправлял святую мессу в сопровождении тункинских ксендзов, которые выполняли функции, обычно закреплённые за дьяконами и министрантами. Единственный раз в году месса исполнялась мощным хором, состоящим из более чем ста мужских голосов. В соответствии с распоряжениями российских властей, после окончания мессы ксендзы разбирали подготовленный только на этот случай алтарь. Делали это на глазах капитана Плотникова, чтобы тот мог представить в вышестоящие инстанции надлежащий рапорт с обозначением, что завершена разборка специально устроенной часовни. В этот исключительный день польские священники открыто отправляли мессы также в своих жилищах. В обязанности ксендза К. Швермицкого входило посещение остальных поселений ссыльных, разбросанных по всей Восточной Сибири, поэтому престарелый настоятель из Иркутска иногда посылал в Тунку своего викарного священника. Так, в 1872 г. в тункинском вояже из Иркутска настоятеля заменял викарий Сильвестр Кимбар.
Были, однако, происшествия, ради которых ксендз К. Швермицкий готов был взять на себя большой труд, чтобы иметь возможность в них участвовать, а вернее, ими руководить. Таким событием в Тунке было празднование юбилея 50-летия священства ксендза Тыбурция Павловского. Известие о торжественно отмечаемом в Сибири золотом юбилее священнического служения ксендза-ссыльного было ксендзом К. Швермицким отправлено на родину в довольно пространном послании от 18 ноября 1869 г. Он писал о торжествах: «Престарелый юбиляр в сопровождении моём, как дьякона, и ксендза Чудовского, как субдьякона, после исполнения гимна к святому Духу торжественно отправил святую мессу, которую спел чувствительным, хотя и слабым голосом. Сразу после мессы я обратился к собравшемуся народу и юбиляру в соответствии с этими торжествами». Юбилей завершила агапа (трапеза любви, то есть братские отношения, продолжающиеся после совершения литургии), в которой приняли участие все ссыльные, а также гость из Иркутска.
У тункинских ксендзов происходили и другие торжества, которые свидетельствуют об их глубокой связи со Вселенской Церковью. 8 декабря 1869 г., в день открытия Ватиканского Собора, была совершена большая, праздничная месса Солемнис, как выражение общей заботы о благе Церкви. Ежедневно один из священников отправлял святую мессу в интенции Собора. Это свидетельствует о героической любви ксендзов к Церкви.
На 1871 г. пришёлся серебряный юбилей понтификата папы Пия IX. Это событие было отмечено торжественным благодарственным молебном и соответствующей данному моменту встречей в польском клубе, которая была посвящена персоне и делу святого Отца. Сам папа Пий IX старался не забывать о сосланных священниках. Об этом свидетельствует выпущенный в свет папский индульт, позволивший отправлять мессу без соблюдения всех обязательных тогда литургико-правовых предписаний. Папа также персонально заинтересовался особой ксендза К. Швермицкого, которого назвал «гордостью католических миссионеров, красой священников и радостью папского сердца», пожертвовав ему по случаю 50-летия священства золотую чашу и служебник в золотом переплёте.
В особенные для польского священника-ссыльного дни, по совету и поощрению ксендза Швермицкого, «потихоньку, но вслух» ксендзы совершали торжественные богослужения. Так было в сочельник, когда после общей вечери все расходились до полуночи, чтобы иметь возможность совершать рождественскую мессу. Добросовестно соблюдали, чтобы в день Рождества каждый из ксендзов совершил, - согласно обычаю, - три святых мессы. Другим поводом для общей молитвы были процессии похорон. Подчёркивая уважение к умершим в ссылке священникам, в Тунке устроили католическое кладбище, на котором впоследствии нашли место упокоения 15 польских духовных лиц. Выбрали особое место. Во время визита викария из Иркутска, ксендза С. Кимбара, 30 июня 1872 г. состоялось торжественное освящение выбранного особого места для тункинского католического кладбища. Все похороны, происходившие в Тунке, были похожи друг на друга. Траурную свиту вёл с крестом в руках престарелый капуцин, брат Конрад Пешиньский. За ним в двух шеренгах устремлялись священники, читая похоронным, протяжным голосом псалом «Miserere mei Deus» («Помилуй меня, Боже…»). В конце похоронной процессии несли гроб. В последний путь польского священника-ссыльного не провожал никто из коренных жителей деревни. «Или это была вина наших изгнанников, или признак твёрдости сердца тамошнего народа?» - вопрошал Вацлав Новаковский, описывая одни из таких похорон.
Кладбище было «единственно неизменной вещью, которая должна была всё и всех пережить, остаться здесь навсегда как воспоминание», но находившийся здесь же в ссылке в 90-х годах XIX века молодой Юзеф Пилсудский увидел только руины кладбища. В начале XX века ксендз Фридрих-Иосафат Жискар писал: «кладбище сегодня очень грустно выглядит. Рухнула деревянная изгородь, могилы засыпаны песком, только чернеющие вершины крестов виднеются из-под песку и как бы подают жалобу на человеческое равнодушие и забвение соотечественников».
В заключение необходимо сказать о дальнейшей судьбе ксендзов, которых власти начали освобождать из тункинского заключения в середине 1870-х гг. Как уже отмечалось, в Тунке нашли место упокоения 15 католических духовных лиц, в Иркутске их умерло 5, а по дороге в Тунку и из Тунки – 17. Из остальных священников почти никто не смог вернуться в место своей прежней жизни. До 9 губерний Европейской России – Архангельской, Астраханской, Екатеринославской, Казанской, Костромской, Новгородской, Пермской, Тамбовской и Вологодской – смогли доехать 73 ксендза и там умерли. До Галиции доехало 28 католических духовных лиц. А на родину, к своим семьям вернулось только 5 священников. В Восточной Сибири предпочли остаться 4 ксендза: Юзеф Розга, Степан Рудский, Юзеф Секержиньский, а также Теодозы Дыминьский. Последний вступил в православный монастырь, а первый позднее стал викарием Иркутского костёла, а после смерти настоятеля К. Швермицкого он стал куратом Иркутского римско-католического прихода Успения Богородицы.
Источники и литература.
1. Ahasfer X. Tunka. Warszawa, 1929.
2. Kulaszynski M. Trzy pisma z wygnania. Lwow, 1892.
3. Nowakowski W. Wspomnienie o duchowieństwie polskim znajdującym się na wygnaniu w Syberii, w Tunce. Poznan, 1875.
4. Sowa K. Losy duchowieństwa polskiego zesłanego na Syberię po Powstaniu Styczniowym (1863 – 1883).
5. Trojanowiczowa Z. Tunka//W drodze. – 1988. – Nr 11. – S. 32 – 40.
6. Масярж В. Ссыльные ксендзы в Тунке 1866 – 1875.
