ЭТОГО НЕ БЫЛО, НО МОГЛО БЫ БЫТЬ...
Посвящается беспризорникам, детям довоенного времени, оставшимся без родителей во времена Сталинских репрессий, воспитанникам детского дома города Серафимович.
Июль 42 го. Зной, жара, в воздухе запах смерти, от которой спрятаться некуда. Немцы идут вдоль Дона, они своими коваными сапожищами топчут наши родные степи, берег могучей русской реки, жгут донские хутора, сёла, выгоняя стариков и детей в безводную степь. Всюду крик, плачь, вместе с людьми кричит скотина, дети теряют родителей, родители детей, везде царит ужас.
Обескровленные, разбитые под Харьковом остатки наших дивизий сопротивления почти не оказывают. Румынские, итальянские и немецкие части движутся на город со стороны Вёшек и Боковской. 17 июля 42 года отборные части неприятельских войск пересекли границу Серафимовичского района. В городе началась срочная эвакуация. первыми на станцию Себряково были отправлены детские учреждения и в том числе Серафимовичский детский дом.
Но не все беспризорники пожелали покидать родной город и красавицу реку, которая в основном и служила им родным домом.
Авторитет среди мальчишек и сорви голова Санька Гвоздев, по кличке Гвоздь, попал в детский дом не случайно. Его отец, по местному Степаныч, никогда в жизни не работал и не собирался этого делать, но всегда находился под хмельком, это было его нормальным состоянием и сколько себя помнил Санька, так было всегда.
Их, ещё дореволюционной постройки, крытый старой, местами прогнившей жестью, деревянный домишка приютился в самом конце крайней от Дона улицы. В годы, когда случались половодья, улицу всегда переливало водой и в центр можно было добираться только на лодке. Каждый день, с самого утра Степаныч брал свои незатейливые удочки да банку с червями и кряхтя и покашливая отправлялся на Дон рыбачить. Его худощавая фигура несколько минут маячила в конце улицы, затем скрывалась в (Брехунье), так почему - то назывался краснотал, которым была густо зарощена прибрежная коса.
С самого раннего детства мальчишку со страшной силой манила красавица река. Дон для Саньки был отдельным, большим, удивительным миром. И ещё, был у него закадычный дружок, соседский оборванец Вовка Голенев, по кличке Алитет. Жили Вовка с матерью одни, без отца. Туберкулёзница мать постоянно кашляла. В их половине дома ставни окон, почему то, всегда были закрыты и в комнате было темно. Санька боялся туда заходить и всегда поджидал друга на улице. Худой и чумазый, с вечно заспанным лицом и выпущенной наружу неопределённого цвета рубахе Алитет появлялся на Санькин свист и скользнув по его карманам голодным обнадёживающим взглядом, получал среднего размера вяленого леща да кусок размольного хлеба, украденного Санькой из семейных запасов.
Отца, моториста речного буксирчика, Вовка всегда вспоминал с теплотой и единственно нежным в этой жизни чувством, которое всегда согревало его в самые тяжёлые минуты его существования. Помнил его огромные, пропахшие соляркой руки, которыми он, уставший, приходя с работы, зачем то трепал Вовкину густую, нечёсаную шевелюру и губы его расплывались в улыбке, которая отражала и нежность и горечь и всю несуразицу этой жизни. Потом отца не стало. Промозглой, осенней ночью за окнами затарахтел мотор, скрипнули тормоза, в комнату вошли двое в чёрных шинелях. И Вовка спросонья, при свете кем то зажжённой спички успел разглядеть только красный околыш фуражки.
Санька тоже рос без надзора и с утра до ночи был предоставлен самому себе. Мать, маленькая, сухощавая бабёнка, целыми днями пропадала на недалеко расположенном базарчике, который служил ей местом сбыта пойманной Степанычем рыбы, на вырученные деньги от которой и существовала Санькина семья.
С утра и до самого вечера неразлучные друзья пропадали на реке и знали капитанов всех местных буксирчиков, которые разводили и сводили мост и очень этим гордились. По гудку различали название буксира, из-за чего иногда их споры доходили чуть ли не до драки. Мотористы и грузчики тоже знали этих двух неразлучных бродяжек, охотно брали их на борт и иногда даже разрешали подать гудок проходя мимо встречного транспорта.
К закату солнца, вместе с уставшими, чумазыми от угольной пыли грузчиками мальчуганы возвращались домой. Путь их лежал через площадь, мимо пивной. Вечером там было шумно и весело. Тут же, на площади, на пустых пивных бочках торжественно устраивались столы, где главным зачинщиком попоек был одноногий ветеран Балтики, Косов дядя Гриша.
Он, с закинутой за плечо гармошкой и постоянно дымящейся между прокуренных усов папироской, резво ковылял на своём деревянном протезе и крыл матом всех и вся. Потом старик усаживался на одну из бочек и вокруг него тотчас собиралась толпа зевак, любителей послушать очередную байку из боевой юности старого вояки. Особенно дядя Гриша любил рассказывать о своей службе на Балтике революционным матросом. В выгоревшей, под палящим солнцем, местами проношенной до дыр, не первой свежести тельняшке, на которой всю жизнь побрякивали две потускневшие от времени, не известно за какой подвиг полученные медали, старик скидывал с плеча ремешок своей неразлучной трёхрядки и мастерски смяв гармошкой мундштук одной из подаренной кем то папиросок, всовывал её в едва заметный промежуток жёлтых прокуренных усов, долго откашливался и удостоверившись, что у слушателей кончается терпение, начинал.
Дядю Гришу уважали, верили ему и удивлялись, как это у него получалось, но каждый раз он сочинял новый рассказ, совершенно не похожий на предыдущий. Повествовал он всё это в лицах, тараща во все стороны заросшие седыми, не чёсаными бровями, поблёклые от времени глаза и так зловеще шевелил усами, что ни у кого из слушателей не возникало желания даже усомниться во всём им сказанном.
Ещё одним любимым занятием у мальчишек было, просто бродить по городу. Они очень любили свой город с его булыжной мостовой, поднимающейся от нижней площади вверх. Начиналась она от пекарни, где ежедневно, с утра, в выведенный наружу лоток, спускался для развоза по магазинам, душистый, пахнущий на всю округу, ржаной хлеб. В латке после погрузки, всегда оставалось много крошек, вот ими то и набивали свои животы Алитет с Санькой.
А дальше их путь лежал вдоль длинной церковной стены, а то, что было за этой стеной, для двух друзей было недосягаемым и пугающим потусторонним царством. Когда Санька с Алитетом подходили к задним металлическим церковным воротам, украшенным старинной витиеватой ковкой и смотрели туда внутрь, в этот неизведанный, непостижимый для их мальчишечьей души мир, то видели лишь поляну покрытую зелёной травой и на ней изогнутые, чёрные кресты и думали, наверное это и есть тот самый удивительный рай. Иногда через двор проходил в непомерно длинной чёрной рясе поп и за ним, тоже во всём чёрном стайка монашек.
Звон церковных колоколов, об этом нужно говорить отдельно. Алитет с Санькой знали, когда в церкви начиналась утренняя служба и приходили сюда заранее. Они усаживались возле каменной стены прямо на траву и с замиранием сердца ждали, когда же зазвонят колокола. Сначала звонкой чарующей трелью в воздухе рассыпался звон самого маленького церковного колокольчика. Его пронзительное звучание заполняло всё пространство вокруг и казалось, добиралось до самой глубины души. Это волшебное действо длилось не более минуты. Затем всё стихало и через небольшой промежуток времени уже десятки среднего размера колокольцев, своим удивительным созвучием наполняли город божественной феерией звуков. Эта волшебная сила музыки заставляла останавливаться прохожих. Время замирало и казалось, над городом плыл сотканный из музыки, нежный, розовый сон. Жители маленького, казачьего городишки, поражённые необыкновенным даром звонаря и силой его таланта слушали эту удивительную, божественную музыку, которая казалось неслась прямо с небес и поражались, какой же любовью к людям надо было обладать, что бы ежедневно, бескорыстно дарить им частичку своей души.
Лютой зимой сорок первого, в аккурат на Крещение сильно простыв на базаре, от воспаления лёгких скоропостижно скончалась Санькина мать. Похороны были не пышными и как ни странно, занимался ими вдруг протрезвевший, побритый, одевшись в единственный праздничный чёрный костюм отец. Материно остывшее тело лежало в горнице под образами в затянутом чёрной материей гробу. Санька с заваленного рыбацкими принадлежностями чуланчика, в покосившийся дверной проём видел только освещённый лампадкой оклад потемневших от времени икон, да суетящегося над покойной маленького плешивого, церковного дьякона и одетую во всё чёрное, похожую на ворону монашку, видимо его помощницу. Отпевание как показалось Саньке, тянулось нескончаемо долго. Все двери по обычаю были открыты настежь. Тянуло сквозняком и Санька дрожал от холода.
Но вот за калиткой послышался скрип подошедшей телеги и лошадиное ржание. Четверо отцовских собутыльников погрузили гроб и не многочисленная процессия, состоящая из самых близких соседей, двинулась вдоль заснеженного проулка. Кто то из местных баб для приличия закричал по мёртвому, но через минуту всё стихло. На кладбище притащились только Степаныч с Санькой, да с лопатами на плечах отцовские дружбаны - собутыльники. И ещё, на краешек телеги примостился местный юродивый, колченогий Митя Дюзик. День на похороны выдался холодный. Ветер пронизывал до костей и пока закапывали гроб, Санькины зубы стуча друг о друга, выбивали барабанную дробь.
Хорошо хоть придя домой можно было отогреться. Санька ещё с порога учуял, как запахло обеденными щами. Запах душистого перца щекотал его ноздри, от голода сосало под ложечкой и хотелось только одного, быстрее наполнить желудок этой дурманящей душу похлёбкой и отогреться. Дома, по просьбе отца, обедом занималась пухлощёкая, всегда весёлая, соседка, тётя Клава. За время отсутствия она по хозяйски сдвинула столы посреди горницы, накрыла их хранившейся в старинном, доставшемся матери приданным, самодельном сундуке, зелёной бархатной скатертью. Посредине стола возвышался огромный, чёрный чугун, от которого и исходил этот божественный запах. По краям были расставлены старинные, припасённые матерью, деревянные, расписанные хохломой чашки.
Мужики ввалились с мороза шумно, заметив в углу образа неумело перекрестились и поспешили занять места за столом. Тётя Клава, ловко орудуя огромным половником, проворно наполнила чашки горячими, дымящимися щами. А отец достал из кладовой припасённую на всякий случай, старинного зелёного стекла трёх литровую бутыль огненной самогонки.
После похорон матери отец запил совсем. Он перестал ходить на рыбалку, да и какая рыбалка зимой. Ежедневно с самого утра тесную кухоньку Санькиного домишки заполняли любители выпить, табачный дым стоял коромыслом и глядя на это, сердобольная соседка тётя Клава, заявила в уличный комитет и дня через два на пороге появилась строгая, с накрашенными губами тётка в сопровождении участкового. Они попытались растолкать пьяного отца и получив ответ в нецензурной форме долго разговаривать не стали. Собрав в грязный, в рыбьей чешуе мешок, незатейливый Санькин скарб, предложили проследовать за ними.
Далеко идти не пришлось. Детский дом располагался неподалеку, на соседней улице. Его длинное, выложенное с красного кирпича царской постройки двух этажное здание заметно выделялось на фоне ветхих деревянных домишек местной бедноты. Совсем недавно в Ноябре месяце Саньке исполнилось 16 лет и его определили в старшую группу на втором этаже здания. Из окна длинного коридора хорошо была видна сверкающая на солнце излучина Дона и изредка доносился гудок проходящей по фарватеру груженой углем баржи. Так прошёл год. Запертая в клетку, свободолюбивая Санькина душа протестовала и требовала свободы. Закрадывалась мысль о побеге и он начал было уже изучать все входы и выходы, но внезапно ранним утром на пороге группы появился его закадычный друг Алитет. Встреча была по мужски короткой, обошлись одним крепким рукопожатием, но в задорных искорках Вовкиных глаз Санька успел прочитать, недоумение и нескрываемую радость встречи с другом. Санька был тоже рад такому обороту судьбы и план о побеге временно отпал сам собой.
- Курить есть ? -
Это было то, что больше всего волновало друзей. Они могли прожить без еды, без питья, но без сигарет они своего существования не мыслили. Алитет, по воровски, изподлобья зыркнул по сторонам своими чёрными чуть раскосыми глазами, быстро нагнулся и достал из потёртого с клёпками рабочего ботинка две целых сигареты.
- Дядя Гриша угостил,-
Гордо заявил он.
-Меня прямо с площади забрали. Матери ночью стало плохо и её увезли в больницу. Наверное надолго. А меня вот сюда. -
- Ну, пошли, я тебе покажу твою кровать, бросай вещи, да пошли покурим, туалет там, на улице,- Объяснил Санька. Друзья обнялись за плечи и побежали по бетонным ступенькам вниз. Они снова были вместе и казалось, счастью их не было конца.
Из больницы Вовкина мать так и не вернулась. Однажды, в самом начале лета В детдоме появилась всё та же строгая женщина с накрашенными губами и о чём то пошептавшись с заведующей, увела Алитета в город. Часа через два, он вернулся поникший и растерянный.
- Вот и у меня больше нет мамки, Санька, -
Как то странно поёжившись, дрожащими губами вымолвил Вовка. На его смуглом, вытянутом лице на мгновение мелькнуло что то на подобие жалкой улыбки, а тёмные зрачки засветились каплями влаги. От услышанного Саньке стало немного зябко, он первый раз видел закадычного дружка со слезами на глазах. От жалости неприятно заныло под ложечкой. Он не знал, что делать, как успокоить друга. У него самого в душе ещё не утихла тоска по матери. Оглянувшись по сторонам, чтобы никто не видел, Санька неумело обнял Алитета, на мгновение прижал его к своей худощавой груди и вымолвил,
- Ничего, проживём, не маленькие-.
На местном жаргоне для всех детдомовских пацанов высокий сухопарый Санька был - Гвоздь. Так его все и звали и здесь и в городе. Отличительной чертой, выделяющей его среди других сверстников, был его высокий рост, да красивые, завораживающие, жёлтые, как у змеи глаза. Гвоздь постоянно сверкал ими по сторонам и остановив взгляд, очаровывал местных красавиц. Глядя на этого высокого юношу, девчонки останавливались и долго провожали его удивлённым взглядом. Санька, знал об этой магической красоте своих глаз и ему приятно было ощущать внимание противоположного пола, но оно его ещё не тревожило.
В детдоме Саньку изредка навещал отец. Появлялся он как обычно, всегда под хмельком и в большой холщовой сумке всегда приносил в подарок связку вяленой рыбы и завёрнутых в платочек пол кило дешёвых конфет. От самого входа за ним тянулся въевшийся в одежду, запах протухшей рыбы, перемешанный с запахом табака и водочного перегара. Немного потоптавшись возле Санькиной кровати, похлопав сына по плечу и буркнув что то несвязное он удалялся восвояси, чему несказанно радовалось местное начальство.
О начале войны заговорили все и сразу. Ежедневно из круглого чёрного репродуктора, висевшего в конце длинного Детдомовского коридора, с самого утра громкий голос Левитана разносил по всему зданию пугающие известия о неудачных боевых действиях наших войск на западных рубежах Отчизны. В городе люди собирались на площадях возле магазинов и в длинных очередях за продовольствием разговаривали только о войне, об отступлении наших войск и о больших потерях на фронтах. В городе началась срочная мобилизация среди населения призывного возраста.
В один из таких тревожных дней в здание Детдома пришли люди в военной форме и мальчишкам из старшей группы приказали построиться в фойе нижнего этажа здания. Ничего не понимая, Санька и Алитет и ещё полтора десятка ребят спустившись вниз растянулись в одну ломаную линию. Высокого роста военный, затянутый кожаной портупеей скомандовал.
- Ровняйсь, смирно. -
И вчерашние сорванцы, шестнадцати летние, оставшиеся до войны без родителей мальчишки, как то собрались, подтянулись и словно понимая, что вот и они понадобились Родине, застыли в строю, ожидая дальнейшего приказания.
- Желающие учиться военному искусству есть ? -
Без объявления цели визита, громким командным голосом, отозвавшимся троекратным эхом в пустых детдомовских коридорах, спросил высокий офицер, уставив холодный, насквозь пронизывающий взгляд в лица оторопевших пацанов. Он скорее приказал, чем спросил. Шеренга молчала. Заметив такую реакцию, военный, решив наверное, как то исправить положение, попытался улыбнуться. Но его лицо, прямой линией перечёркнутое от виска до подбородка свежим, розовым шрамом отразило какой то страшный, звериный оскал, нежели улыбку, что ещё больше смутило беспризорников.
- Все вы прекрасно знаете, -
Оправившись от неловкой паузы продолжал офицер.
- Немец вероломно напал на нашу с вами Родину, идёт война, жестокая и беспощадная и что бы победить врага, Советской армии нужны хорошо подготовленные, грамотные, военные специалисты. Поэтому я прибыл сюда, чтобы отобрать лучших из вас и направить на подготовку в школу специального назначения, где вы научитесь в совершенстве владеть оружием и приёмами рукопашного боя. По окончании училища, вам будет присвоено воинское звание Лейтенант, потом вас направят на фронт защищать нашу Родину.-
Скрипя, начищенными до блеска, собранными в гармошку офицерскими сапогами, он круто развернулся и пристально, вглядываясь в глаза стоящим в шеренге мальчишкам, пошёл вдоль строя, пронизывая взглядом на сквозь, словно пытаясь заглянуть в душу каждому из этих пацанов и проверить, готовы ли они к такому испытанию.
Из всей молчаливо стоящей шеренги отобрали ровно десять человек, в число которых попал и Санька. Алитета отставили без объяснения причины. Выдав личные вещи, разрешили пойти попрощаться с родственниками, а ровно в четырнадцать ноль ноль прибыть на площадь для отправки по месту назначения. И вновь закадычным друзьям предстояла непредвиденная разлука. Печально свесив голову, расстроенный Вовка, чтобы скоротать время, потащился за компанию к Саньке домой. Отца дома не оказалось и Санька, порывшись в кладовке из провизии на верхней полке отыскал большой кусок солёного свиного сала, да снял с гвоздя связку крупных вяленых лещей. Это было всё с чем он мог отправляться в путь дорогу.
Собрав в отцовский рыбацкий вещмешок незатейливые принадлежности туалета, Санька последний раз обошёл горницу с низкими потолками, на минуту задержал свой взгляд на кровати, где всегда спала мать и сняв с божницы медный образок Богородицы, засунул его во внутренний карман своей единственной брезентовой куртки. Прикрыв за собой жалобно скрипнувшую дверь, друзья поспешили на площадь.
Там, возле старенького, покрашенного синей краской автобуса уже собралась большая толпа провожающих. Будущие курсанты открыв настежь окна и лихо попыхивая дешёвыми папиросками, весело пересмеивались с провожающими их знакомыми девчонками. Алитет и Санька отошли в сторонку попрощаться.
- Жалко конечно, Вовка, что тебя не взяли, вместе бы было веселее, -
Обняв друга за плечи заговорил Санька.
- Я вот что думаю, сам видишь какая обстановка, поговаривают и к нам скоро немец придёт. Детдом наш обязательно эвакуируют, что делать то думаешь? -
- Поживем увидим, - Заговорил Вовка - Мы уже думали об этом с местными пацанами, никуда с города не пойдём, ни в какую эвакуацию, кому мы там нужны. Да и куда же мы без реки то ? -
Алитет повернул свои раскосые глаза в направлении Дона, откуда донёсся протяжный гудок проходящей по фарватеру баржи, достал из кармана начатую, неизвестно где добытую пачку папирос, угостил Саньку, друзья закурили последний раз на дорожку и Гвоздь, видя, что автобус затарахтел мотором и последние пассажиры рассаживаются по местам, крепко стиснув Вовкину руку посоветовал.
-Если решишь остаться, иди жить к моему отцу, он хоть и пьет, но без провизии мы не сидели, с голоду не помрёте. Он тебя хорошо знает, скажешь, что я просил. -
Автобус два раза чихнул, лихорадочно дёрнулся и гремя и раскачиваясь на кочках покатил вверх по вымощенной булыжником мостовой взяв курс на Суровикино, потом на Ростов, к месту назначения.
Апрель 42 го. для этих мест, после холодной зимы выдался необычно тёплым. Внезапно, после долгого ненастья выглянуло солнышко и припекало целую неделю, словно чувствуя за собой вину, решило порадовать жителей не многолюдного казачьего городишки, приютившегося в многочисленных отрогах меловой горы левого берега Дона. Не выдержав внезапно наступившего тепла, ночью вскрылась река.
Стор пошёл. Так с приходом весны на местном наречии называется это ежегодное явление природы. Гулкие раскаты лопавшегося льда разбудили местных собак и с утра, по традиции, всё население городка высыпало на самую высокую точку горы полюбоваться на это необычное чудо природы . Подпирающая с верховьев талая вода взламывала огромные льдины и перед глазами зачарованных зрителей на мгновение вырастали необыкновенной красоты, невиданные волшебные замки или фигуры доисторических животных. Полюбоваться этим зрелищем выходили все и стар и мал, особенно это нравилось местным мальчишкам.
Рыжеволосый, всегда краснощёкий, со вздёрнутым конопатым носиком Колька Чужинин и худенькая, черноглазая красавица Маруся Косова, жили по соседству и все свои четырнадцать с не большим смотрели друг на друга через забор, сквозь дырки почерневшего от времени штакетника. За годы детства бывало всё и ссорились и мирились и казалось, никто из них друг на друга особого внимания не обращал. Синей птицей пролетели годы и из кривоногого сопливого Кольки вырос коренастый в отца, местного рыбака, дядю Ефима и писаный в мать, привезённую с донецких шахт, светловолосую, симпатичную хохлушку, тётю Катю, рыжеволосый красавец, на зависть всем девчонкам в округе.
Маруся же, тянула вверх в отца, стройного, сухощавого, с чёрным, как смоль, взбитым копной на бок чубом, казачка с хутора Ягодного, приютившегося километрах в тридцати в степи, вверх по течению Дона от Серафимовича, в сторону станицы Вёшенской. От отца Маруся унаследовала буквально всё и строгие тонкие черты лица и густые, чёрные, в разлёт, как у степного сокола, цыганские брови. От матери в ней не было ничего, разве же только весёлый, шутливый нрав. Маруся не унывала никогда, её компанией были, наперебой ухаживающие за ней, местные уличные мальчишки. Весёлая, гордая, неотразимая, она была душой компании. Вместе с мальчишками с утра до ночи пропадала на Дону, питалась поджаренными на костре ракушками и ни грамма не смущаясь, сбросив лёгкое, голубыми цветочками ситцевое платьице, плавала с пацанами на перегонки на намытый (чистилкой) посреди Дона остров. Унаследовав от отца смуглый оттенок кожи, Маруся быстро загорала на солнце и на зависть мальчишкам, превращалась в восточную мулатку, от красоты которой не возможно было оторвать глаз.
Однажды погожим июньским деньком, Маруся, выйдя на крылечко, во дворе соседнего дома заметила Кольку и предложила сходить на Дон искупаться. Кольке Маруся нравилась давно, но при встрече с ней он почему то немножко робел, но отказывать не было причин и мальчишка с лёгкостью согласился. До места, где ребята привыкли купаться было не так далеко, минут пятнадцать ходу и за разговорами они не заметили как дошли. Быстренько сбросили с себя одежду и с разгона, смеясь и обдавая друг друга брызгами окунулись в ласковые волны с детства любимой реки. Лёгкий ветерок слегка клонил прибрежный краснотал, иногда доносились гудки с проходящих по фарватеру барж. Солнце, золотистыми искорками отражаясь в золоте церковных куполов, стояло в зените.
Маруся, прикрывая глаза тыльной стороной ладони, прижимаясь лопатками к горячему песку, слушала Колькин рассказ про военного лётчика, недавно совершившего ночной таран и тайком наблюдала, как его смущённый взгляд иногда останавливался на выступах её красивого, загорелого тела. Ей было смешно и приятно видеть, и чувствовать, с какой теплотой и нежностью смотрел на неё Колька. Маруся смеялась ещё сильнее, а Колька обижался и отвернувшись, долго глядел на искрящуюся под солнцем водную гладь реки.
Потом она поднялась, подошла к нему и шутливо потрепав его рыжую шевелюру, по дружески поцеловала в щёчку. Колька быстро оттаивал и видя, как задорно сияют глаза его черноглазой подружки, снова покрывался румянцем, а сердце выскакивало из его груди.
-Коля, немцы придут в город, что собираешься делать,-
Обняв мальчишку и глядя ему в глаза, прямо спросила Маруся. Её смазливое личико первый раз в жизни оказалось так близко к Колькиному конопатому носу и он, затаив дыхание, застенчиво и робко разглядывал его в упор, чувствовал, как загорелись щёки, уши и как нестерпимым пламенем запылало лицо. Он смотрел на её тонкие изогнутые брови, нежные ямочки на щеках, розовые мочки ушей и родинку. Он ни когда раньше не замечал на левой щеке Маруси эту маленькую, едва заметную родинку. Кольке показалось, что всё это видение длилось сотые доли секунды. И вдруг всё прервалось.
В небе отчётливо послышался всё нарастающий гул и с западной стороны небосклона чётко стали вырисовываться очертания немецкого самолёта корректировщика, проводящего разведку местности. И как только самолёт пересёк черту города, на южной окраине заработала зенитная батарея. Снаряды с ужасающим воем понеслись в направлении самолёта. Немецкий лётчик, видимо не стал испытывать судьбу и покачав крыльями, благополучно скрылся за ближайшей сопкой. Колька вспомнил, что ему надо отвечать на вопрос Маруси сказал, - Пойду воевать, - Потом немного помедлив добавил,- Добровольцем, если возьмут.-
Марусина бабушка по матери Анастасия Климановна, приходилась Марусиному деду, дяде Грише, свахой. В округе её все так и звали, бабка Климановна. Но со сватом, из -за его острых шуток, никогда не ладила. Жила она неподалёку, в ветхом, не известно кем и в каком веке построенном крытым, чаканом домике. На людях появлялась редко, ходила только к вечернему привозу, в магазин за хлебом. Её сгорбленную, прикинутую сверху бурым, домотканым зипуном фигурку, для страховки всегда подпирал надёжный, из мореной летним солнцем груши, костыль.
Да и сколько лет было Климановне точно никто не знал. Говорили, что родилась она примерно в середине прошлого века. Ещё в округе поговаривали, что якобы знается она с нечистой силой. Зла бабка намеренно никому не делала, но и обиды не прощала. Знали, что если посмотрит на кого в гневе, беда будет, а в доме всё кувырком пойдёт и будет так, пока прошения не попросят. Ещё про старуху говорили, что ночами она чертей гоняет. То сено их заставляет ворошить на гумне, чтобы не слежалось, а то за дубовыми дровами пошлет вплавь через Дон, зимой печку топить. Иначе нельзя, без работы черти её донимать станут.
Слухи эти доходили и до дяди Гриши. Сначала он не придавал им значения, но потом, пристальнее присмотревшись к старухе, стал замечать за ней признаки чертовщины. Поступки, выходящие за пределы разумного явно бросались в глаза. Войдя в дом, Климановна никогда не крестилась на образа и обходила передний угол с божницей стороной.
Во внучке своей Марусе, бабка души не чаяла и не смотря на все распри со вздорным сватом, довольно часто заходила к ней в гости, принося в берестяном туеске, накрытом сверху сорванным в огороде широким листом лопуха, гостинец. То свеже - выкопанную с грядки, морковку, то краснобокое медовое яблочко подберет под яблоней. Но самым заманчивым гостинцем считался у бабули, спрессованный в плитку душистый сладкий паслён, который заменял Марусе конфеты.
Как то раз, на исходе дня, возвращаясь из хлебного магазина, Климановна, купив в подарок пол- кило дешёвых сахарных подушечек, завернула в знакомую калитку проведать Марусю. Шурша зипуном и громыхая костылем о притолоки двери, не поздоровавшись и не обращая внимания на сидящего под образами на деревянной скамье свата, не перекрестясь, прямиком направилась в горницу к внучке.
Дяде Грише не понравилось такое пренебрежительное отношение к себе и он в очередной раз решил разыграть свою строптивую сваху. И вот, когда старуха собралась уходить, дед незаметно поманил Марусю и шепнул на ушко, чтобы она тихонько вышла в сени и веник, стоящий возле двери, перевернула вверх метелкой. Не зная зачем, но Маруся в точности исполнила дедову просьбу.
Климановна, грузно опираясь на костыль, выйдя из горницы снова не попрощавшись, прямиком направилась к выходу. Только шагнула в чулан и снова, шаркая своими стоптанными чириками по свеже выскобленным Марусей половицам, назад в горницу. Потом снова к двери и так ходит кругами, не может выйти, веник не пускает. Очень сильный оберег оказывается.
Потом подошла к Марусе и пальцем погрозила. - Не балуй, девонька, а то осерчаю, убирай дедову штучку.-
Маруся испуганно выбежала в сени, отбросила веник и обернувшись, снова натолкнулась на старуху. Климановна, в полумраке чулана своей черной, костлявой рукой задержала девчонку и широко улыбнувшись узкой прорезью тонких, синюшных губ сказала,
- Хорошая учительша будешь, Маруська, легко учиться будешь.-
Потом Маруся всю жизнь вспоминала этот случай, как с первого раза поступила в Пединститут, как связала свою судьбу с этой профессией и никогда не жалела об этом.
-Помирать мне скоро - Прошамкала в темноте коридора чёрная, беззубая пасть.
-Приходи в гости, не бойся, я тебе ничего плохого не сделаю, а научу многому, вот как смеркнется, так и приходи.-
В глазах старухи свергнул какой то дьявольский, жёлто зелёный огонёк. От слов вылетающих из бабкиного рта Марусю брала оторопь, но она словно вросла в половицы ногами и слушала не пропуская слов.
Затем Климановна открыла на улицу дверь и оттуда в сени ворвался дурманящий, горьковатый запах полыни. Не касаясь порожка старуха шагнула в пустоту и вдруг налетевший вихрь сорвал её с крыльца и утащил куда то в высь.
Маруся ещё долго и удивлённо смотрела вверх на первые, проступающие на гаснущем закате звезды и думала о загадочных словах бабки, об обещанной ею непонятной девчонке науке.
Смеркалось, Маруся вернулась в дом. В углу на деревянной кровати мирно посапывал дед. Она быстро оделась и словно подчиняясь какой то неведомой, влекущей её силе, побежала к бабушкину дому.
Уже в полутьме, выбежав за калитку, Маруся испуганно отскочила в сторону. На густо поросшей мелким подорожником, ведущей за околицу тропинке, приготовившись к прыжку, раздувая бока и тараща на девчонку свои большие, зелёные глазищи, сидела огромная, покрытая бородавками жаба.
-Вот черти тебя здесь носят-
Перепрыгнув через лягушку, выругалась Маруся и переборов страх, обходя стороной встречающиеся на пути густые заросли крапивы и красноголового татарника, заспешила дальше по убегающей в сумрак тропинке. На западе гасли последние всполохи уходящего дня, а где - то далеко, за Доном длинно, детским плачем прокричал филин.
У заросших чертополохом ворот Марусю встретил бабкин любимец, черный корноухий кот. Сверкнув в темноте узкими расщелинами желтых глаз, он как к старой знакомой, вышел к девчушке на встречу и мурлыча, стал тереться об её ноги.
В избушке тускло горел свет. Уже в кромешной тьме, Маруся в сопровождении кота медленно, цепляясь за ветви колючего терновника пробралась к обшитой дубовыми досками двери и легонько толкнула её.
С первого раза дверь не поддалась, только внутри что то загромыхало и из-за стрехи крытого чаканом дома, напугав Марусю, с шумом выпорхнула стая летучих мышей. Девчонка почувствовала как по её телу побежали крупные мурашки, страх сковал руки и ноги. Осенив себя крестным знамением, Маруся толкнула дверь ещё раз.
Давно не мазаные петли спели душераздирающую мелодию, от которой у девчонки всё похолодело внутри и она уже готова была развернуться и бежать из этого ужасного места, но желание познать тайны бабушкиной науки пересилили страх. И тут на счастье, осветив блеснувшую металлом ручку входной двери, в раскрытый чулан заглянул вышедший из -за тучки ущерблённый месяц. Маруся осторожно потянула за ручку дверь на себя и к удивлению она поддалась и открылась почти бесшумно.
-Ну заходи, заходи девка-
Послышался из полумрака скрипучий старухин голос.
- Пришла, не побоялась тёмной ноченьки, значит не дюже пужливая, в нашенскую породу пошла. Это хорошо, видать будет толк. -
Шаркая по земляному, смазанному желтой глиной полу ходоками, обрезками от старых валенок старушенция двинулась навстречу Марусе и на какое то мгновение её сгорбленная, с растрепанными седыми волосами фигура закрыла собой свет от крохотной самодельной лампадки. И тут за спиной старухи Марусе явственно послышался шум крыльев, а на фоне покрытой копотью задней стены, отобразился силуэт вставшей на задние копыта свиньи с маленькими рожками на голове. А на плечо, громко ухнув и сложив крылья, опустился серый, глазастый филин. Не понимая что происходит, девчонка в ужасе бросилась назад к двери, но дверь была заперта, и не открывалась. Но тут чёрная тень старухи сдвинулась в сторону и все стало на свои места. Сгинула куда то прочь страшная свинья с рожками, в ночь улетел нашумевший крыльями пучеглазый филин. Подошла бабуля и взяв Марусю за руку, проскрипела,
-Ну что ты, милая так сомлела, на тебе прям и лица то нет.-
Своей костлявой, увитой синими жилами рукой бабка потянула девчонку к столу в передней угол, усадила на лавку и вооружившись стоящей в углу кочерёжкой проворно выдвинула из пышущей жаром печи залитый голубой эмалью, покрытый разноцветными изразцами, большой, заварочный чайник.
-Знатным чаем я тебя сегодня угощу, внученька. Мой чай особенный, на целебных кореньях настоянный, специально для тебя собирала. Коренья эти большую силу имеют, ещё прабабушка моя, покойная ими любую хворь гнала с человека, а вот теперь я их силушкой пользуюсь и тебе её передам. Я давно заметила, девка ты дюже любопытная и думаю быстро освоишь мою науку.-
Маруся обжигаясь жадно отхлебывала из зеленой эмалированной кружки терпкий, издающий нежный, удивительно знакомый, запах донского цветка дурнопьяна чай и внимательно вслушивалась в скрипучий голос бабки. Голова её немного кружилась от душистого напитка, но одним глазом девчушка видела, как в переднем углу у самого потолка, где должны были висеть иконы, огромный чёрный паук высасывал кровь у бьющейся в паутине мухи. От тепла идущего от печки и от выпитого горячего чая веки Маруси смежились сами собой и Климановна, подхватив девчёнку под мышки, отвела её на свою кровать приговаривая.
- Ну вот и славно, вот и славно, теперь и помереть будет не страшно.-
Война в город пришла внезапно, она вломилась в двери на заре, гулко и бесцеремонно. Раскаты орудий, доносящиеся со стороны станицы Боковской, пробудили дворового пса мирно дремавшего у входа в хлебный магазин, спугнули стайку сизых голубей с церковной колокольни. Город испуганно просыпался. Где то в центре душераздирающе завыла сирена и со всех, изрытых буераками весенней талой водой улиц, с котомками на плечах, к зданию военкомата потянулись напуганные орудийным гулом жители.
Прошёл год и с учебки в родной город вернулся Санька Гвоздь. Одетый с иголочки в военную форму, с лейтенантскими нашивками, он стоял у входа в кирпичное здание военкомата. Лейтенанту Александру Гвоздеву было поручено с вновь пребывающей молодёжи сформировать добровольческий отряд для защиты города. На сборный пункт пришло много знакомых ребят. Они сразу узнали в новоиспеченном командире Саньку, закурили и между ними завязалась оживленная беседа о войне, об учебе в спецшколе, о дальнейших планах и действиях вновь созданного подразделения. К ним подошли послушать и Колька со своим товарищем с соседней улицы, Генкой Здобновым. Заследом подошла и дяди Гришина внучка, Маруся Косова.
Утреннее июньское солнце, выглянув из набежавшей с востока тучки, огромным розовым шаром повисло над городскими крышами. День обещал быть погожим. Народ, толпившийся у дверей военкомата ждал команды. По всюду в воздухе висели острые шутки и громкий смех. Но вот раздались звуки гармошки и красивый женский дискант восстановил тишину. Поражая мощью и чистотой звучания над толпой понеслась знакомая мелодия стариной русской песни, где рассказывалось о нелёгкой солдатской службе на чужбине и о тяжёлой доле вдовы солдатки оставшейся дома с детьми. Пела песню Колькина мать, а подыгрывал ей сосед, Марусин дед, Косов дядя Гриша, неизменный завсегдатай не венчанных свадеб и весёлых пирушек. Они давно спелись по соседски и дуэт их был известен на всю округу.
Но вот, поскрипывая по порожкам крыльца хромовыми сапогами, к собравшимся спустился военком, майор Воронков. Он что то коротко сказал Саньке и тот, своим зычным голосом, приказал толпе прекратить разговоры, разобраться по ранжиру и построиться в шеренгу по четыре.
Потом с короткой, доходчивой речью выступил военком, кратко обрисовав ситуацию на фронтах, он представил собравшимся их будущего командира лейтенанта Александра Гвоздева. Затем объяснил, что наше подразделение откомандировывается в зенитную часть дислоцирующуюся в юго западной части города в районе высоты Пирамиды и что отправка назначена на завтра с нижней площади города.
Всю ночь со стороны хутора Затонского и станицы Усть Хопёрской слышались гулкие разрыва артиллерийских снарядов. Город, казались, не спал, во всех концах его отрожистых улиц до самого утра вспыхивали и гасли огни, в домах хлопали двери, доносились звуки гармошки и пьяные голоса. Люди напуганные стоящей у порога войной, провожали последних добровольцев на защиту родного города. И только лишь забрезжил рассвет, на площадь потянулись пьяные, очумевшие за ночь от лихой самогонки толпы провожающих. Не складно, разноголосо звучали старинные казачьи песни. Кто то смеялся не впопад, кто то обливаясь слезами плакал, провожая на войну своих любимых.
Нижняя площадь, встревоженная надвигающейся шумной толпой провожающих, отозвалась непривычным гулом машин, ржанием лошадей, звонкими песнями и голосистыми переборами дяди Гришиной трёхрядки. Новобранцы, чернея нестройной шеренгой, стояли прямо посреди площади напротив двух этажного царской постройки Раймага. Громко чертыхаясь, перебрасывались словами с толпой только что подошедших с причала, отработавших ночную смену грузчиков и с калекой, Косовым дядей Гришей, который по отцовски жалея этих вчерашних пацанов и понимая, что завтра им идти туда, к черту в пекло, щедро угощал папиросами из только что начатой пачки Беломора, а потом, чтобы хоть как то скрасить тяжёлые минуты расставания растянул меха своей закадычной подруги.
Добровольцев набралось человек двадцать, в основном подростки от пятнадцати до семнадцати лет. Санька составил списки явившихся на сборный пункт и разбил на взвода. Записались в ополчение и Колька с Генкой Здобновым. Марусе тоже очень хотелось принять участие в обороне родного города, она немного смущаясь подошла к Саньке и заглянув ему в глаза спросила, не нужны ли им будут санитарки.
- Хотите пойти к нам санинструктором, пожалуй верно, бои предстоят тяжёлые и без медперсонала нам никак не обойтись.- И перейдя на ты продолжал. -Только вот молодая ты Маруся, родители то у тебя где?Наверное понадобится их согласие.- И тут, как на зло, скрипнув гармошкой, подошёл дядя Гриша, Марусин дед. Он зачем то приложил руку к голове, отдал честь лейтенанту и и переведя взгляд на Марусю недовольным голосом спросил - А ты что здесь делаешь, стрекоза?-.
-Взвод ровняйсь -
Стараясь перекричать громкий хохот толпы и неразборчивые звуки дяди Гришиной трехрядки скомандовал Санька Гвоздь.
Но вдруг на площадь, расталкивая локтями толпу, прямо к строящейся шеренге протиснулась группа разношерстно одетых беспризорников. Это Алитет привёл остатки спрятавшихся от эвакуации, не захотевших покидать родной город товарищей. И сколько же было радости в этой встрече. Санька и Алитет обнялись и долго стояли так перебирая в памяти ушедшее детство.
-Откуда ты Вовка, я целый год ничего не слышал о тебе?-
Восхищенно сверкая своими желтыми глазами, трепал за плечо Алитета Санька.
-А это кто с тобой ? -
Не успевая слушать Вовкины ответы снова спрашивал он.
-А разве ты не видишь, это же все наши?-
Алитет вставил в рот два давно не мытых пальца, громко свистнул и в ту же минуту их окружила толпа улыбающихся до ушей, не весть во что одетых подростков.
- Вот вся моя гвардия, ровно двенадцать человек,-
Молодцевато приложив к потрепанной кепке грязную ладонь, улыбаясь отрапортовал Вовка. Санька, понял, что эти беспризорные, видимо давно не видевшие нормальной горячей пищи пацаны, готовы идти воевать лишь бы их покормили.
-Да, дела,-
Санька прикидывал в голове, что же делать с этими мальчишками, не заявлять же на них в органы опеки он и сам совсем недавно был в таком же положении. Решениие пришло само собой. К колонне новобранцев скрипнув тормозами, лихо подкатил трофейных немецкий Опель с откинутым верхом. Из машины вышел военком и окинув взглядом неровный старой новобранцев, перевел недоуменный взгляд на беспризорников, потом на Саньку.
- А это что за войско?-
Спросил он. Потом наверное поняв в чём дело, обратился к Саньке.
-Так, лейтенант Гвоздев, стройте вновь прибывших, проверьте по списку и пешим маршем за город в расположение зенитной части, там вас ждут.-
Майор снова покосился на притихших беспризорников, минуту подумал и махнув рукой сказал.
- Забирай и этих с собой, лейтенант, пусть их там хоть накормят, а дальше видно будет, что сними делать. -
Он снова вскочил в зарычавший мотором Опель и с озабоченный лицом приказал водителю ехать к Нижней Переправе. Такого оборота событий никто не ожидал. Санька распорядился колонне разойтись, попрощаться с родственниками и через десять минут с вещь мешками быть готовыми к маршу.
И снова, на все голоса загудела, заплясала и прослезилась, прощаясь с этими, ещё не совсем разобравшимися в слове Родина, родства не помнящими, за долго до войны оставшимися без родителей пацанами. Да, вот сейчас они, эти дети (врагов народа), построятся вместе со всеми в колонну по четыре и пойдут защищать свой город. Но сейчас они просто очень хотят есть.
- Взвод ровняйсь.-
Стараясь перекричать громкий хохот толпы и не складные звуки трёх рядки подвыпившего дяди Гриши, скомандовал Санька Гвоздь. Немного хриплые, похожие на звериное рычание звуки вырвавшиеся из его груди вмиг отрезвили новобранцев. Мальчишки понимая всю ответственность создавшегося положения, чётко выполнили команду, построившись в колонну по четыре на все это не потребовалось и минуты.
- Шагом марш,-
Продолжал командовать Санька и колонна, медленно, раскачиваясь со стороны в сторону сдвинулась с площади.
Хромой Дядя Гриша, превозмогая боль в культе, с трудом оторвал зад от пустой пивной бочки и как то неловко кособочась, стараясь меньше опираться на больную, одетую в деревяшку ногу, привычно сгреб левой рукой гармошку, правую с почерневшим от табака указательным пальцем приложил к старой, видавшей виды капитанской фуражке, отдавая честь удаляющейся колонне.
Громыхая и шаркая каблуками о раскаленную июльским солнцем булыжную мостовую, разномастное войско, сопровождаемое оголтелым собачьими лаем двинулось вверх по Октябрьской. У высоких крашеных зелёной краской церковных ворот их осенили крестным знамением две, все в черном, древние старухи, да скособочась, опершись на сучковатый костыль, стянув с головы засаленный картуз, вслед помахал рукой юродивый Митя Дюзик. С вещмешками на плечах, Колька Чужинин и Генка Здобнов замыкали колонну.
На подъеме, в районе двухэтажного здания школы их догнала Маруся, пряча глаза и виновато улыбаясь, зацепилась за Колькину руку.
- Коля, ты не говори никому, что мне ещё нет шестнадцати, я, если понадобиться, буду перевязывать раненых, я смогу ты не сомневайся.-
Девчонка сняла с плеча взятую дома без спроса санитарную сумку с красным крестом и сверкнув на друга своими чёрными как смоль глазами, повертела ею перед Колькиным конопатым носом. Мальчишка знал, что возражать Марусе бесполезно и поправив сбившийся на бок вещевой мешок, отчаянно махнул рукой.
Санька Гвоздь дал команду прибавить шагу и через пол часа колонна новобранцев покинула окрестности города. Время продвигалось к обеду. Застывшее в зените раскаленное июльское солнце нещадно сжигало остатки высохшего подорожника. В лощине над степью, создавая иллюзию водянистой глади призрачно колыхалось Марео. Полевая дорога извиваясь, серой широкой змейкой, поползла к горизонту. Но вот, справа в полукилометре ослепительно блестнула излучина Дона и из за кургана показался остов женского монастыря. Чуть левее, на господствующей высоте, обнесенные валом из природного булыжника, обозначились строения военной части. Вот этот небольшой плацдарм и был конечным пунктом назначения, куда прибыло изнывающее от жары, разношерстно одетое войско.
Первое, что бросились в глаза, это затянутые выгоревшим на солнце брезентом зенитные орудия. Личного состава возле них почему-то не было. Казарменные постройки, выполненные из того же природного камня дикаря, вытянулись стройными рядами у подножия сопки. Слева от плаца, под раскидистые тополем, располагалось приземистое здание солдатской столовой, со всех щелей которой вкусно пахло борщем и душистым хлебным караваем. Здесь под под тенью тополя, хохоча и матерясь, дымя дешовыми сигаретами, видимо только пообедав, расположились недавно прибывшая на отдых после изнурительных боёв под Воронежем, штрафная рота матросов.
Санька Гвоздь дал команду разойтись, приготовиться к обеду. Новобранцы отошли в сторонку, сложили свои вещмешки у стены с теневой стороны солдатской столовой и стали ждать команды на обед.
Вдруг, от полосатой гогочущей массы отделился приземистый широкоплечий матросик и направился к только что прибывшим в расположение части мальчишкам. По дороге он правой рукой сыпал на землю хлебные крошки и видя как из за них дерутся местные воробьи, махал на птиц выгоревшей на солнце бескозыркой и весело хохотал, посылая пернатых к такой то матери. Шёл он какой то странной, танцующей походкой и никак не походил на военного моряка Балтийца, о чём гласила надпись на его бескозырке. На обеих запястьях тыльной стороны его ладоней красовались татуировки морских якорей, а зелёные кошачьи глаза от чего то всё время щурились. На пухлой, нижней губе его ловко примостилась дымящаяся с собранным в гармошку мундштуком папироска и как она там держалась, сам чёрт не ведает. Но сзади на левом плече его, на широком защитного цвета брезентовом ремне болтался поблескивая вороненой сталью самый настоящий автомат ППШа. Слегка потертый, но начищенный до блеска.
Видимо морячек любил своё оружие и знал ему цену. Мальчишки во все глаза глядели на это представление и недоумевали, что в Советской Армии такое может быть.
-Васька,-
Представился подошедший, слегка наклонив голову, потом, зачем то добавил,
-Шкет-.
Видимо это была его кличка, без которой одно его имя ничего не значило. В это время краешком глаза Васька заметил Марусю и сделав неописуемый реверанс в сторону дамы, вмиг оказался перед ней на одном колене, в левой руке он по джентльменски держал слегка помятую, побывавшую в боях бескозырку, а во второй, в это никто не мог поверить. Вторая его покрытая татуировками рука, бережно протягивала оторопевшей девушке невесть откуда взявшийся, нежный степной Василёк. Маруся, непроизвольно, не контролируя своих действий, протянула руку и Васька, гордо тряхнув черной, кудрявой шевелюрой, успел губами прикоснуться к Марусиным нежным пальчикам. Тут с крашеных коричневой краской столовских дверей вышел Санька и заметив уходящего Ваську, негромко сообщил,
-Штрафники, балтийцы, блатной народец, в основном отмотавшие срок. Вот с ними, похоже, нам и придётся воевать, делить кусок хлеба по братски. Ну, заходим в столовую, там нас уже ждет горячий борщ-.
Солдатская столовка, снаружи кажущаяся совсем не приметным каменным строением, внутри оказалось довольно просторным помещением. Слева у входа стояла массивная деревянная вешалка, справа умывальник, позволяющий принять водные процедуры сразу целой роте солдат. Здесь же на полке лежали куски стирального мыла, а на стенке, на металлических крючках висели белые полотнища льняных полотенец. Слева и справа у стен стояли чисто выскобленные дощатые столы, к которым, почуяв запах душистого борща и устремились голодные новобранцы. Но не тут то было, путь им преградил огромного роста с усами и большим полковником в руке, ротный повар. Он приказал всем снять верхнюю одежду, умыться, а затем уже приступить к приёму пищи. Повару мальчишками пришлось подчиниться без лишних разговоров, так как голодный желудок требовал своё.
Голодные мальчишки вмиг уплели по чашке душистого борща и попросили добавки. После съеденной на второе котлеты и фруктового компота жизнь совсем показалась раем.
После обеда построение. К новобранцами вышел командир гарнизона, капитан Калмыков. Без лишних разговоров он приказал лейтенанту Гвоздеву отвести ребятишек на склад, получить обмундирование. Но оказалось, что у старшины, кроме матросской робы, прибывшей с Балтийцами штрафниками, ничего не оказалось.
-Ну, что, пацаны, пока на складе ничего другого нет, так что, придется стать матросами.-
Объявил старшина.
С озорными шутками и смехом новобранцы подобрали себе подходящий размер настоящих морских тельняшек, примерили необъятные как море клёши, а когда старшина открыл ящик с новыми, с атласными лентами бескозырками, лица их засияли. Казалось, об этом они только и мечтали. Кожаные ремни с морскими якорями на сверкающих на солнце бляхах, затянувшие тонкие талии вчерашних оборванцев, сделали из шестнадцати летних мальчишек настоящих матросов. А когда они стали в строй, на них во все глаза глядела и не могла наглядеться привольная Донская степь. И ещё на них смотрела темноглазая, стройная красавица Маруся. Она смотрела на Кольку, любовались его статью и думала
,- Как же здорово ему идёт морская форма, он даже ростом стал выше.-
Двухэтажные, металлические кровати не удивили пацанов, точно такие же были в детдоме. Разместились быстро, без проволочек. На ужин была котлета и компот, потом снова построение, Санька Гвоздь несколько раз пройдя вдоль строя, назначил дневального по казарме, командиров отделений, сделал вводный инструктаж и взвод начал было уже готовиться к отбою, как вдруг оглушительно завыла сирена. Мальчишки выбежали на улицу и стали свидетелями отражения налёта на город вражеской авиации
Зенитная батареях работала по двум немецким Мессершмиттам с бешеной скоростью пронесшимися над восточной окраиной почти задремавшего городка. Сделав для острастки несколько длинных очередей в направлении удаляющихся в восточном направлении самолётов, батарея замолкла и к своему удивлению новоявленные матросы, вместо могучих, боевых артиллеристов увидели, что зенитную батарею обслуживают одетые в военную форму простые хрупкие девчонки, недавно окончившие артиллерийское училище и присланные сюда, для защиты населения города от непрошеных гостей.
Рота штрафников, балтийцев тоже готовилась к маршу. Командовал ей высокий, наголо бритый Мичман. Тонкая полоска щегольски подстриженных, черных усов, делила его овальную, похожую на куриное яйцо физиономию, ровно пополам. Народец здесь собрался разношерстный, в основном до службы отмотавшие срок и особого порядка в роте не наблюдалось. В свободное время каждый был предоставлен самому себе, кто то чистил оружие, кто то приводил в порядок обмундирование, но в основном играли в карты. В бою же эта публика абсолютно преображалась. Их место всегда было там, где витала смерть, на передовой, где надо было пробить брешь в обороне противника и сохранить основные силы. И что бы выжить в рукопашном бою штрафники превращались в чертей. Победить или умереть. Искупить свою вину кровью и остаться жить, другого не полагалось. Сзади всегда стоял заград-отряд. Поэтому здесь каждый чётко знал своё место и не дай бог ты струсишь и побежишь, или бросишь раненого товарища на поле боя, тогда действовал самосуд. Самым верным товарищем у штрафников считался примкнутый к поясу каленый штык.
В полевой форме с планшетом и биноклем на груди, появился капитан Калмыков. Поправив на голове фуражку, он произнёс краткую речь, объяснил, что противник находится в двадцати километрах от города и наша задача с оружием и в полной экипировке выдвинуться на встречу, вверх по течению реки, в район высоты Чепелев курган. Воспитанникам детского дома и остальным, добровольно прибывшим, влиться отдельным взводом в штрафную роту.
Маруся тоже подобрала себе форму. Как будто специально, на дне ящика для неё отыскалось всё и малого размера тельняшка и тёмного синего цвета юбка и чёрный морской берет. И когда девчонка появилась перед строем, то на мгновение в раскаленном от зноя воздухе установилась оглушительная, звенящая тишина. На склонившейся ветке развесистого вяза перестали чирикать непоседливые воробьи и было видно, как невесть откуда набежавшая серая тучка на мгновение закрыла солнце. Маруся посмотрела вверх, потом на стройную шеренгу матросов и улыбнулась. Не проронив ни слова, улыбками до ушей расцвела шеренга беспризорников, приветствуя своего нового санинструктора.
Неожиданно, с ведром воды в руке, невесть откуда появился Васька Шкет, он, широко тараща свои зелёные глазищи, важно выписывая ногами кренделя, сделал круг вокруг Маруси и к удивлению, не сказав ни слова, удалился восвояси. Тут в дверном проёме штабного домика появился командир гарнизона и через плац широким шагом направился к сверкающему новизной морской формы, вновь сформированному войску. Мальчишки, заметив приближающегося командира, подравняли носки матросских ботинок и подчиняясь зычному голосу Саньки стали по стойке смирно.
- Ну вот, теперь вы стали кое на что похожи, -
Рассматривая одетых в морскую форму шестнадцати летних пацанов, про себя рассуждал капитана Калмыков.
-Здравия желаю товарищи матросы, - Полетело над головами бывших беспризорников.
- Здравия желаем товарищ капитан -
Нескладно, вразнобой ответила полосатая шеренга.
-Ничего, научитесь, - Улыбаясь сказал командир,
-Это не трудно. Тяжело будет в учении, как говорил Суворов и кто не щадя живота своего постигнет эту науку побеждать, тот останется жить.
-Запомните эти слова великого полководца, Тяжело в учении, легко в бою.-
Потом капитан Калмыков приказал лейтенанту Гвоздеву разместить личный состав в одной из пустующих каменных казарм, а завтра утром в восемь ноль - ноль построиться на плацу и быть готовыми к занятиям по рукопашному бою. Марусю командир взял с собой и отвел в санчасть для знакомства с мед персоналом и получения необходимых медикаментов..
Но о науке побеждать, обещанной капитаном Калмыковым, пришлось забыть. Завтра, пугая жителей воем сирен и гулом разрывов, в город пришла война и учиться воевать новобранцам пришлось прямо на поле боя. Штрафники преподали её пацанам быстро и доходчиво, с помощью
какой то Японской матери.
Подняв взвод по тревоге Санька Гвоздь, построив личный состав на засыпанном мелким гравием плацу, отдал приказ получить со склада оружие, трёхдневный запас продуктов и приготовиться к марш броску.
Огромное, оранжевое солнце, робко выглянув из за дальней, отсвечивающей меловым гольцом сопки на восточной окраине города, нежной, золотистой акварелью высветило полоску дубового мелколесья за Доном. Напугав свистом крыльев низко, у самой земли стремительно пронеслась стайка куличков исчезнув из виду. Ветер, суля непогоду, поворачивал с запада, с мокрого угла. Сильно тянуло гарью, где то горела степь.
Оружия на складе было много. Оно было уложено отдельно, в зелёных ящиках, трофейное и наше, при отступе собранное запасливым старшиной. Здесь были и наши новенькие ППШа и брошенные в бою немецкие Шмайсеры. Кольке Чужинину с Алитетом достался тяжёлый ручной пулемет, к которому боекомплектом придавалось несколько металлических коробок с патронами. В основном предпочтение отдавалось русским, безотказным в бою ППШа. Сверкая белозубой улыбкой, с санитарной сумкой через плечо подошла Маруся. Ей старшина вручил небольшой в кожаной кобуре поблескивающий вороненой сталью командирский Т.Т. Смуглое лицо девчонки вдруг стало серьезным. Только сейчас она осознала, для чего пистолет. Ей раньше никогда не приходилось стрелять из оружия. В груди пробежал неприятный холодок, перед глазами вдруг всплыло полное отчаяния лицо матери, но все это длилось всего лишь мгновение. Сзади подошёл Колька Чужинин и смущённо улыбаясь, рукой слегка прикоснулся к плечу девушки. Марусины тёмные глаза засветились яркими всполохами. Её верный страж был на месте и значит всё хорошо.
Стояла макушка лета. Знойный июль нещадно сжигал остатки высохшей придорожной полыни. Над выгоревшей, изрытой глубокими, поросшими низкорослым терновником буераками степью, в вышине, отыскивая своими зоркими глазами добычу одиноко кружил степной орел.
Матросская роба покрылась солью. невыносимо хотелось пить.
Штрафная рота в полной экипировке выдвигалась на боевые позиции.
В её составе, под командованием лейтенанта Гвоздева, отдельным взводом, обвешанный трофейным оружием, в неизвестность шагал последний резерв города, не обстрелянные, ещё не знающие, что завтра половина из них уже выкосит ненасытная смерть, шестнадцати летние мальчишки. Проходя мимо монастырской стены они видели, как из черных, высоких, дощатых ворот, спотыкаясь и путаясь в полах своей длинной рясы, торопливо вышел священник. Он спешно догнал колонну и сняв с шеи тяжёлый медный крест, упал на колени. Причитая и размахивая им где то в небесах, стал просить Господа Бога отвести беду и оставить жить этих пацанов, еще добром не разобравшихся в слове Родина.
На площадь к пивной прибежала запыхавшаяся Марусина мать, разыскала своего одноногого свёкра и с тревогой сообщила что Маруси нет дома, нет и домашней аптечки с лекарствами. Дед смекнул сразу, Он краем глаза видел, как она о чем то просила соседского мальчишку Кольку.
-Ах негодница, ушла таки с пацанами -
Не долго раздумывая, дядя Гриша остановил проходящий грузовик с солдатами и поехал на поиски внучки.
Сначала, со стороны Вёшенской послышался непривычный, всё нарастающий гул. Вздрогнула и перекрестилась Донская земля. И тот час, набатом, тревожно и призывно, во всю свою мощь, загудел монастырский колокол. Немцы рвались к Волге, их танки за короткий срок покрыв расстояние около сотни километров, оказались у Серафимовича, бывшей казачьей станицы Усть-Медведицкой. Стальные вражеские машины, прощупывая каждый сантиметр чужой земли, лязгая и вгрызаясь гусеницами в придорожный мел, медленно, словно крадучись, шли широкой пугающей лавиной по склону меловой горы, огибая излучину Дона. Слишком уж заметной точкой на местности и удобной мишенью среди голой степи возвышались строения монастыря.
Тяжёлые танки, рыча и изрыгая из своих пушек снопы огня, медленно ворочая своё неуклюжее железное тело, ползи прямо к монастырским воротам. Их снаряды крушили каменную стену, словно хотели проделать в ней брешь, Но стена, выложенная древними мастерами из собранного на полях дикого камня стояла непоколебимо. Казалось, фашисты не только хотели уничтожить вокруг всё живое, но и убить веру русского народа в Господа нашего.
Снова надрывно загудел набатный колокол. Клубы чёрного дыма и рыжей пыли закрыли солнце. И вдруг, в этой кромешной тьме все увидели, как на высокой каменной монастырской стене, белым призраком появилась высокая худощавая фигура. Это дьякон ради спасения людей приносил себя в жертву. Он, переодевшись в праздничную рясу и приготовившись к смерти, высоко над головой подняв крест, взошёл на стену. В нём не было страха. Он во весь голос читал молитву проклятия врагам, пришедшим на нашу землю и посылал её туда, где гудела и вспахивала гусеницами хлебное поле вражеская рать. Закончив, дьякон ни минуты не медля, осенив себя крестным знамением, широко расставив руки камнем полетел вниз. Застонала и обливаясь слезами задрожала всем телом, горячая от раскалённого солнца Донская земля. На мгновение затихло всё вокруг и в этой звенящей тишине, в великом унынии небеса принимали верного сына своего в свои объятия. И даже проклятые людьми и богом фашисты, видя подвиг простого русского священника застыли, отдавая почести геройскому поступку дьякона. Эти стальные полчища аспидов не решились разгромить святыню и словно по мановению чьей то карающей руки повернули машины вспять.
Рыжий мичман перед предстоящим боем построил штрафников, поставил перед строем зелёный немецкий термос с трофейным шнапсом и сверкая на полуденном солнцем бритым затылком заорал.
-Там впереди немецкая мразь, они пришли на нашу землю, чтобы убить нас. Сейчас мы пойдём в атаку-
В этом месте мичман зачем то сделал паузу и через несколько секунд продолжал.
-Помните чему я вас учил, не ползать, а стоять во весь рост. Вас могут убить, вы можете сгореть в огне, но прошу вас вернуться живыми.-
Все увидели, как от волнения багровая краска густо залила его перечеркнутое тонкими щёгольскими усам лицо и как на правой щеке белой широкой полосой проступил рваный изогнутый полукругом шрам, последствие давнего осколочного ранения.
- Разойдись - Последовала команда и весело гогоча и бряцая оружием матросы окружили термос со шнапсом. Перед боем по неписанному закону Сталинские сто грамм увеличивались вдвое, для храбрости.
- В плен немчуру не брать,- Громким командным голосом продолжал мичман.
Он снял с пояса алюминиевую кружку, зачерпнул до краёв из термоса немецкое зелье, залпом выпил не закусывая, плюнул со злостью в сторону и продолжал.
-То, что они сделали на нашей земле не подлежит никакому прощению, резать глотки и рвать зубами.-
Сграбастав кружку своими клешнятыми ручищами, Васька шкет в два глотка вылакал водку и уставив на мичмана хитроватые кошачьи глазки заявил
- Сделаем начальник.-
Следующим к бачку со спиртом шаткой походкой подошёл длинновязый Ваня Веха. Он не спеша сложил в сторону автомат и гранаты, разгрёб пятернёй редкие, засаленные волосы на своей клиновидной с узким подбородком голове, встал на колени, истово перекрестился и зачерпнув шнапсу по лошадиному раздул ноздри, понюхал и стал пить мелкими глотками, то и дело отрывался, потом снова отпивал глоток, растягивал удовольствие.
-Ты что здесь спать устраиваешься ? -
Не выдержал Васька Шкет с завистью поглядывая на друга. Ваня Веха искоса заметил Васькин завистливый взгляд, оторвался и отдал ему свою недопитую кружку.
У монастыря на развилке дороги ведущей к Дону машина с солдатами притормозила, дядя Гриша слез с кузова и осмотрелся.
Передовая была совсем близко, наши отступающие дивизии как могли сдерживали противника рвущегося к Волге. Со стороны станицы Усть-
Хоперской и хуторов Большого и Ягодного постоянно доносились орудийные залпы. Старик прихрамывая направился по дороге в сторону Дона и вскоре подошёл к свеже - отстроенному блиндажу, который оказался складом с оружием.
На дедов кашель из блиндажа в тельняшке вышел ротный старшина и поинтересовался что нужно здесь хромому старику. Дядя Гриша попросил выдать ему автомат. Старшина, молча оглядел старика, потом спросил
- Дед, а ты стрелять то умеешь?-
Старик искоса глянул на недоверчивого старшину и вымолвил.
-Я брат ты мой в восемнадцатом революционным матросом был на Балтике. Из орудия по Зимнему стрелял и ещё от самого царя батюшки два Георгия имею. -
Дядя Гриша попытался молодцевато выпятить грудь, но вспомнил, что царские кресты давно пропиты и сконфузившись попросил выдать ему хотя бы винтовку.
Тут подошли Алитет с Колькой Чужининым опустили на землю ручной пулемёт, как со старым знакомым поздоровавшись с дядей Гришей и попросили закурить.
Подошёл и рыжий мичман, он достал из кармана пачку Казбека, угостил всех стоящих рядом матросов и увидев с гармошкой дядю Гришу, попросил.
- А ну ка дед, рвани нашу флотскую. -
- В обмен на оружие, - Оскалясь заявил старик, стаскивая с плеча гармошку.
Мичман снял с плеча свой автомат и отдал старику, потом улыбнулся, подмигнув дяде Грише, сказал - Люблю музыку.-
И сначала как то тихо, жалобно зарыдала трёхрядка. Звуки её потянулись далеко над широкой ковыльной степью, туда, мимо монастырской стены, всколыхнули широкие отроги поросших низкорослым терновником буераков, оттолкнулись от вершины одиноко возвышающиеся над Доном меловой горы и устремились куда то ввысь, казалось к самому Господу Богу, попросить покаяния перед предстоящим тяжёлым изнурительным боем.
Маруся заканчивала укладывать в аптечку медикаменты, вдруг её слух уловил знакомые звуки дедовой гармошки.
-Нашёл таки,- подумала она.
Потом неслышно ступая подошла и чтобы не помешать, осторожно прислонилась к плечу деда, почувствовала тепло родной души и какая то смертельная тоска сдавила её худенькое тельце,
- Как же там мать -
И тут словно вспомнив о просьбе мичмана, гармошка залилась разухабистым матросским Яблочком. И после выпитого шнапса не утерпел, пустился в пляс неугомонный забияка и балагур Васька Шкет и раскидывая во все стороны свои кривые длинные ноги за следом пошёл вприсядку Ваня Веха и пошло поехало.
Но веселье продолжалось не долго, тяжёлые удары неприятельской артиллерии грубо оборвали песню. Гармошка, жалобно всхлипнув, сложила свои меха и привычно взобравшись на плечо Дяди Гриши бесполезно повисла не зная что дальше делать.
Всё вокруг и земля и небо смешались в огненной круговерти. Фашистские танки в упор расстреливали наши позиции. Всё ближе надвигались их зловещие силуэты. И уже видно было, как с брони соскакивают чёрные фигурки немецких солдат и рассеиваются по склону.
Алитет с Колькой выбрали позицию за ближайшим, поросшим белым ковылём курганом. Первый танк, набирая скорость, зловеще клацая гусеницами пошёл прямо на них. Вовка приладил к плечу гладкий приклад противотанкового ружья и затих выцеливая грохочущую гусеницами, приближающуюся громадину. Казалось на мгновение весь мир замер и не было слышно ничего. И только в Вовкиной голове маятник времени гулко отсчитывал драгоценные секунды.
Колька выстрела не слышал и очнулся только от хриплого голоса Вовки
- Отсекай пехоту –
Во весь голос орал Алитет, досылая в патронник очередной патрон.
Колька заметил, как клубы чёрного дыма повалили из моторного отсека машины. Танк, как тяжело раненый зверь дёрнулся и застыл навсегда.
Вот немецкие танки стали утюжить наши первые траншеи. Разворачиваясь на месте, вражеские машины словно хотели вогнать в землю этих пацанов, защитников донских рубежей. С гортанным лаем пошла вперёд немецкая пехота.
И тут Колька встал в полный рост, оторвал от земли непомерно тяжёлый ручной пулемёт, направил его на чернеющие на хлебном поле фигуры бегущих на него немцев и нажал на гашетку. И заплясал, задёргался как параличный в мускулистых Колькиных руках пулемёт. Пули косили эту чёрную саранчу, но немцы лезли и лезли словно пьяные, не обращая внимания на летающую вокруг смерть, а может быть они и действительно были пьяны.
Зрачки Колькиных глаз сузились от страха, но сеющая смерть адская машина уже делала своё праведное дело. И маленький, конопатый Колька, то и дело шмыгая носом, едва успевал направлять её дуло то в одну, то в другую сторону, поливая огнём раскалённую солнцем Донскую степь.
Обезумевшие немцы бросались то в одну, то в другую сторону, но всюду их настигало возмездие. Колькины пули казалось сами отыскивали цель и безжалостно уничтожали противника. Фашисты залегли под шквальным огнём пулемёта и прячась за поверженные остовы сгоревших танков, вели прицельный огонь. Их пули жужжали вокруг Колькиной головы и лишь каким то чудом не задевали мальчишку.
Алитет стрелял и стрелял из противотанкового ружья, уничтожая машину за машиной. Бронебойные патроны прожигали толстую броню насквозь. И хорошо было видно, как на выгоревшем хлебном поле после его выстрела, скрежеща гусеницами и корчась в предсмертной агонии, чёрными пауками застывали немецкие танки.
Атака была отбита. В изнеможении упав на спину мальчишка не верил, что остался жив не получив ни одной царапины. Над ним всё так же огромным раскрытым куполом простиралось отполированное до блеска свинцовое небо. На минуту вокруг воцарилась тишина и было слышно, как за соседним курганом одиноко бил Карастель, а совсем рядом в почерневшей от копоти полыни стрекотали кузнечики. В вышине одиноко парил степной орёл и казалось, что нет и никогда не было этой войны. И только чёрные клубы дыма над выгоревшей степью, явно напоминали о ней.
Но передышка была недолгой, разрыв прилетевшего вражеского снаряда возвестил о начале новой атаки. Немецкие танки метр за метром отвоёвывая пространство, теснили наши части к Дону. Примкнув штыки и обливаясь кровью штрафная рота снова и снова бросалась в атаку. Немецкая полупьяная пехота ведя непрерывный шквальный огонь шла на пролом. Перегрелся и замолчал Колькин ручной пулемёт. Его конопатое, чумазое от копоти лицо вертело глазами из стороны в сторону отыскивая свой первый номер. И вот уже последним патроном раскатисто грохнуло противотанковое ружьё Алитета. Стрелять было больше нечем, кончились патроны. Понеся первые потери стали отходить наши части, они стали сползать к Дону, унося с собой убитых и раненых. Маруся, перебегая от одного бойца к другому, едва успевала перевязывать им раны. Её тонкая фигурка порхала то здесь, то там по всему полю боя. И казалось сейчас на неё смотрело даже небо, оно кажется стало чище и вдруг, разорвав облака гари показалось солнце, наше родное Донское Солнышко.
-Ребята, Ребята !-
Громко позвала Маруся и сквозь этот кромешный ад мальчишки услышали его, Марусин знакомый голос. Засияли чумазые от копоти лица беспризорников, там впереди, на поле боя, где в огненной круговерти сошлись земля и небо, они увидели свою медсестру Марусю.
И разом их из окопов выбросила какая то неведомая сила.
Штрафная рота пошла в атаку.
- Полундра а а а !!! –
Встав во весь рост заорал рыжий мичман.
-А а а а а –
Эхом повторила вся рота и чёрно полосатая смерть понеслась по полынной степи навстречу немецкой пехоте.
Санька Гвоздь примкнув к автомату плоский калёный штык и озорно сверкнув желтизной глаз, крикнул
–За мной. Не дрейфь ребята !!! –
Штыки заработали бесшумно. Вражеская кровь густо окропила пожухлую от палящего солнца полынь.
Здесь, в голой донской степи немцы не ждали матросов, но они хорошо знали, как воюет морская пехота. Налево и направо валились зелёные мундиры вспоротые русским штыком. Пошли в ход ножи и приклады. Смерть, казалось, стояла везде и без единого звука уничтожала непрошеных гостей. Связки гранат полетели под гусеницы танков. Стальные машины изрыгая клубы чёрного дыма зловеще и беспомощно вращались на месте и стреляли, стреляли уже в неизвестность.
И вот уже по степи понеслось громкое ура, немцы побежали и казалось победа была совсем близко, как вдруг из за меловой горы показался второй эшелон немецких танков, а с запада, на бреющем полёте бесшумно неслись Мессеры. Вот уже на их крыльях стала чётко вырисовываться свастика.
–В укрытие –
Скомандовал Санька Гвоздь. И вновь встали на дыбы земля и небо, снова померкло солнце. Полчаса непрерывной бомбёжки сделали своё дело. Исковерканная земля изнывала от боли и казалось, просила о пощаде. В ушах стоял звон. Кольке показалось, что он сходит с ума. Оглушённый бомбёжкой он с трудом встал на ноги и прислушался. Откуда то из далека слышался колокольный звон.
-Что это? –
Звон доносился оттуда, с монастырской звонницы. Это снова звал на помощь самый маленький церковный колокольчик, а через некоторое время гулко и надрывно ударил набатный.
Головной немецкий танк пошёл прямо на госпиталь.
- Маруся, Маруся, танки ! Надо срочно эвакуировать сан часть –
Закричал дядя Гриша.
Запылила дорога, гремя и подпрыгивая на ухабах подкатила санитарная полуторка. Марусина худенькая фигурка белой бабочкой запорхала между бойцами. Колька с Вовкой Голеневым приступили к погрузке тяжело раненых.
-Быстрее отправляй машину-
Надсадно кричал старик..
-Спускайтесь туда, к Дону, там внизу по берегу есть дорога к переправе.-
Гружёная полуторка, натужно воя, судорожно дёрнулась и с трудом сдвинулась с места. Немецкие танки подошли вплотную. И вот, стальная громадина, оглушающе скрежеща гусеницами выползла на бруствер окопа и застыла. Тяжёлая башня её начала вращаться вокруг своей оси, отыскивая удобную цель. Немецкие танкисты в прорези брони быстро заметили удаляющуюся машину с красным крестом и ствол пушки остановился на движущейся по склону оврага точке.
Дядя Гриша с ужасом наблюдал развивающийся сценарий.
-Там в машине его внучка Маруся, - Гулко застучало в голове.
Решение пришло мгновенно. Старик ни секунды не медля левой рукой схватил с земли связку противотанковых гранат, а правой высоко над головой поднял красное знамя и злобно выкрикивая проклятия пошёл прямо навстречу танку.
Немцы опешили. На них, с красным знаменем и гармошкой на плече, в изорванной в клочья морской тельняшке, хромая, на деревянном протезе с гордо поднятой головой шёл седой старик. Обветренное, загорелое на горячем степном солнце лицо воина - одиночки было перекошено злобы, глаза налились кровью. Немцы не шевелились, они с интересом наблюдали этот жестокий спектакль, поражаясь мужеству русского человека, презревшего смерть и ожидали развязки. А старик всё шёл и шёл. И тут железная махина не выдержала. Танк начал медленно поворачивать влево, затем пошёл кругами вокруг дяди Гриши.
Немцы решили позабавиться, поиграть с русским солдатом в прятки. Старик, вгрызаясь деревяшкой протеза в меловую гору, медленно поворачивался вместе с танком. При каждом повороте его тело покачивалось из стороны в сторону и от этого движения висевшая на плече дяди Гриши неразлучная, весёлая подружка гармонь, на этот раз жалобно выдавливала из себя тоскливый, раздирающий душу минорный аккорд.
Наконец старику надоела эта игра в кошки мышки. - Вы что, позабавиться решили над русским солдатом – Закричал дядя Гриша и изловчившись с силой бросил связку гранат под гусеницы танку. От страшного удара затрещала броня, тяжёлая машина словно подпрыгнула на месте. Из её моторного отсека повалил густой чёрный дым. Открылся верхний люк башни, оттуда показалась испуганная немецкая физиономия и вдруг, неистовым собачьим лаем резко затрещал пулемёт.
Сначала старик не почувствовал боли и несколько секунд безучастно наблюдал, как его рваная тельняшка быстро окрашивается в малиновый цвет. - Хорошо, что хоть гармошку не задело – Подумал он.
Потом почувствовал, как его голова начала раскалываться пополам и беспросветная мгла тёмной ночью опустилась перед глазами. Невыносимая боль медвежьей хваткой сцепила грудь и отключила сознание. Кряжистое тело старика стало медленно клониться назад, потом снова выпрямилось, пытаясь удержать равновесие и застыло в вертикальном положении. Руки же, казалось, действовали отдельно от него, сами по себе. Они судорожно стали что то искать вокруг, в воздухе, наверное хотели по привычке подхватить и спасти гармошку от удара при падении, но Матушка Земля, хоть и старалась изо всей своей силы, не смогла удержать воина на ногах. Она бережно опустила его к себе на грудь и горько заплакала тёплым летним дождичком из внезапно налетевшей, одиноко заблудившейся на небе тучки.
Дождик, казалось, шёл всего одну минутку и за это время он успел сбрызнуть только кончики отцветающих лепестков горькой донской полыни, да слегка намочить розовую шапку степного татарника. Напились и все полевые птахи. Снова взмыл в поднебесье звонкий жаворонок и привычно зазвенел над изнывающей от зноя степью.
Он упал навзничь, широко расставив руки, словно хотел последний раз обнять её и поблагодарить за жизнь, которую она ему подарила. Левая рука его всё ещё крепко сжимала древко красного знамени, а правая, свободная, зачем то время от времени поднималась вверх, а потом резко рубила и рубила пустоту.
Его красавица гармошка, медленно сползла с плеча вниз вслед за хозяином и улеглась рядом. В последний раз тяжело вздохнули её меха и тихий, заунывный звук вырвался изнутри. Она навсегда прощалась с хозяином. И казалось, что в эту горькую минуту ей припомнилась вся её бесшабашная гармошкина жизнь. И она вновь и вновь переживала те ощущения, как совсем молодым дядя Гриша всегда брал её с собой на гулянку и нежно обнимая, словно девушку, уговаривал то засмеяться, то расплакаться.
Старик, казалось, совсем не дышал, но голова была ясной, глаза его были открыты и в них всё ещё теплилась жизнь, он всё ещё видел и чувствовал. Глаза отчётливо видели, как маленькая божья коровка, в красном, с чёрными пятнышками платьице, медленно вскарабкалась на самую макушку невзрачного, безымянного степного цветка, безмятежно почистила свои крохотные лапки и расправив крылышки, полетела.
Дядю Гришу под раскатистый винтовочный выстрел похоронили над Доном в ковыльной степи на вершине высокого кургана, куда лишь изредка залетает степной орёл, да к ночи, нагулявшись за день, находит себе пристанище бродяга вольный ветер.
Маруся, с глазами полными слёз ещё долго сидела у могилки деда и предавшись воспоминаниям не заметила, как сзади подошёл и присел рядом Колька. Мальчишка понимал, как тяжело сейчас Марусе и всей душой переживал вместе с ней. Он тихонько обнял девчонку за плечи, притянул к себе, Маруся обернулась, доверчиво прижалась к Кольке, ведь роднее его ей здесь сейчас не было никого. Так без слов они просидели ещё некоторое время, как вдруг Маруся резко взмахнула рукой над Колькиной головой и словно обожглась обо что то, стала дуть на ладонь. Колька с недоумением посмотрел на девчонку и не успев спросить в чем дело, услышал ответ.
-Это всё от бабушки, я по закону не имею права делать добро и знаю, что буду наказана, но ты мой лучший друг и я не могу допустить чтобы ты погиб.-
Тут девчонка открыла ладонь и Колька увидел, что на ней лежит пуля, а на пальцах и на краешке Марусиной ладошки остались шрамы от ожога.
-Ты только ничего у меня не спрашивай, Коля я и сама не знаю как это у меня получается.-
- Так выходит, что ты поймала рукой пулю и спасла меня от смерти, но такое ведь не может быть.-
Колькин конопатый нос от волнения вдруг покрылся капельками пота, он снова с недоумением посмотрел на Марусю, а та быстро взяла его за руку и сказала.
- Немецкий снайпер работает, Коля, скорее пошли отсюда-
Потом приказала пригнуться и они быстро побежали вниз чтобы укрыться в соседнем овраге. ( ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)