Продолжаем знакомство со взглядами на Крымскую войну, сложившимися в стане противников России и нейтральных государств. На этот раз попробуем разобраться, почему ведущие промышленные державы Европы, Франция и Великобритания, вступили во вроде бы ненужную им войну против России.
Франция
Луи Наполеон, пришедший к власти во Франции в 1848 году, взлетел на политический Олимп на волне обещаний и ожиданий. Он обещал примирить все социальные конфликты между аристократией и новой буржуазией, утверждал, что поднимет социальный и экономический уровень страны, возродит промышленность и добьется финансового благоденствия. Однако основным тезисом, который услышал избиратель, оказалось послабление в налогах, что и принесло Луи Наполеону победу на выборах.
Однако, став президентом Французской республики, он наткнулся на глухое противостояние с Ассамблеей и Государственным Советом. Сторонники Луи-Филиппа Орлеанского, хоть и вошли в правительство, отказывались сотрудничать с новым президентом.
По политическим воззрениям население Франции разделилось на три лагеря: легитимисты, республиканцы и орлеанисты. Легитимисты были сторонниками возрождения неограниченной монархии, орлеанисты выступали за конституционную монархию, республиканцы, естественно, – за республику. Начались заговоры и контр-заговоры, которые логично вылились в переворот 2 декабря 1851 года. Луи Наполеон ввел войска в Парламентскую Ассамблею, арестовал 78 ее членов и объявил себя императором Франции. Оставшиеся 220 депутатов под угрозой армейских штыков единогласно проголосовали за изменение французской конституции согласно проекту Наполеона.
После переворота новоиспеченный император пошутил:
«Господи, какое правительство теперь я имею! Императрица – легитимист. Наполеон Жером – республиканец. Морни – орлеанист. Сам я – социалист. И ни одного бонапартиста за исключением Персиньи, но тот просто безумен».
Но Наполеон понимал, что в тех противоречиях, которые ему достались во Франции, нужно было что-то, что могло бы объединить страну. И он решил, что таким средством могла бы стать война. Война нужна была маленькая и победоносная, ибо высокие жертвы и экстраординарные расходы могли бы не сплотить, а наоборот, окончательно рассорить нацию.
Наполеон мог выбирать, где и с кем будет происходить эта война. В пользу России существовало несколько причин, которые условно можно разделить на две группы: личные и геополитические.
К личным причинам можно отнести оскорбление Николаем I Наполеона, который считал нового французского императора выскочкой (parvenu), и в письмах к нему именовал Луи «другом» (ami), тогда как уважительным обращением монарха к монарху должно было быть «брат» (frère). Конечно, Наполеон III, когда об этом узнали газеты, отшутился, что «братьев не выбирают, тогда как друзей мы находим себе сами». Тем не менее, осадок остался. Вторая личностная причина – «отомстить за дядю», то есть смыть позор поражения Наполеона I в России в 1812 году.
Совокупность геополитических причин позволяла консолидировать французское общество. Легитимисты ненавидели Николая I по той же причине, что и Наполеон – как главного конкурента в Европе. Республиканцы видели в союзе Австрии, России и Пруссии реакционный союз, который мешал делу «свободы, равенства и братства». И было понятно, что главную роль в этом союзе играет Россия. Орлеанисты считали, что поражение России откроет Франции выход к Адриатике, Северо-Восточной Африке и Египту, в результате чего французское влияние в регионе заменит русское.
Но вплоть до ноября 1853 года Наполеон III вообще не был уверен, что он вступит в войну. Пример очень характерной реакции сразу же после Синопского сражения отражен в письме Наполеону от генерал-прокурора Тулузы:
«Огромное число военных, узнавших о разгорании Восточного конфликта, с оживлением обсуждают возможности его мирного урегулирования, общественное мнение против вмешательства в войну, если никаких новых экстраординарных событий не произойдет. Все слои населения уверены, что в случае военного конфликта данная война будет не морской, а континентальной, и все удивлены, видя наш союз с англичанами, которых они считают врагом почище русских. Нельзя сказать, что война популярна».
Поворотным моментом, скорее всего, послужили неурожаи во Франции 1853 года и эпидемия холеры в Париже. Как мы уже говорили, власть Наполеона было очень непрочна, и любая внутренняя проблема грозила перерасти в новый виток борьбы за власть. В этой ситуации через своего друга, Генри Джон Темпла, виконта Пальмерстона, императору удалось «продавить» премьер-министра Джорджа Гамильтона-Гордона, лорда Абердина. Франция с Англией смогли договориться о заключении военного союза, направленного против России, и к концу декабря 1853 года вступление Франции в войну с Россией стало делом решенным. Внешняя война должна была отвлечь французское общество от внутренних проблем.
Великобритания
Ситуация в Англии накануне Крымской войны была не менее интересной, нежели во Франции.
Началось все, видимо, в 1838 году, когда была образована «лига против хлебных законов». Дальнейшее развитие событий отлично описано в книге Уильяма Бернстайна «Великолепный обмен»:
«В 1845 году боги плодородия обрушили на Британские острова свой гнев, который послужил причиной одного из самых драматических эпизодов в политической истории Англии. Июль и август этого года были дождливыми и холодными. «Зеленая зима» уничтожила урожай пшеницы. В то же время в Южной Англии появилась картофельная гниль и, как пожар, распространилась по Ирландии, обрекая ее население на голод. С наступлением этого кошмарного года правительство охватил ужас. Надежду на спасение видели в закупках американской кукурузы и докладах особой научной комиссии о том, что прежде случались еще более тяжелые эпидемии картофельной гнили. 22 ноября правительство потеряло последний оплот — лорд Джон Рассел, лидер оппозиционных вигов, выступил за отмену «хлебных законов».
«К этому моменту даже самые убежденные тори понимали, что для того, чтобы избежать массового голода, английские и ирландские порты нужно открыть для ввоза импортного зерна. При этом премьер-министр Пиль отлично понимал, что однажды их открыв, закрыть обратно уже не получится без риска обрушить на себя революцию. Спустя две недели он собрал кабинет министров и объявил, что намерен отменить «хлебный закон». Когда двое из его министров отказались его поддержать, он обратился к королеве с просьбой об отставке. Рассел оказался не в состоянии собрать правительство вигов, поскольку в палате общин его партия составляла меньшинство, так что 20 декабря Пиль вернулся на свою должность.
К январю 1846 года Пилю ничего не оставалось, как публично признать, что Кобден и Лига оказались правы, а он изменил свое отношение к «хлебным законам». Те из его товарищей-тори, кто не принял новой веры, остались в дураках. Этот замечательный акт самопожертвования оставил след как на политических судьбах Великобритании, так и на репутации самого искусного политического лидера XIX века. 25 июня отмену закона утвердили в палате лордов, а через несколько дней элита землевладельцев из партии тори под предводительством Бенджамина Дизраэли устроила Пилю окончательную отставку. Пиль спас собственный класс — земельную аристократию — от себя же самого, и тот предал его за это анафеме».
Англия радикально снизила ввозные пошлины на сырье, но теперь хотела бы, чтобы все остальные страны радикально снизили пошлины на английские промышленные товары. Это было нужно для того, чтобы сбывать свои промышленные товары в той же России в огромных количествах (понятно, что российская промышленность с ними конкурировать не сможет), а взамен получать сырье и зерно.
Естественно, царское правительство этому противилось, как Канкрин, так позже и Вронский. Ибо пока у нас была хоть и плохенькая, но своя промышленность, а так – не будет никакой.
В Англии после отмены хлебных законов к власти, по сути, пришла промышленно-спекулятивная буржуазия. А земельная аристократия потеряла свои позиции почти полностью. Но… Опять но. Земельная аристократия по-прежнему правила бал в армии, и она хотела поднять свою значимость.
После смерти Пиля фракции старой и новой буржуазии оказались равновеликими, в результате Абердин и Пальмерстон были вынуждены сформировать коалицию. Получился вот такой кабинет:
- Премьер-министр: лорд Абердин, спикер Палаты Лордов (земельная аристократия);
- Министерство внутренних дел: лорд Пальмерстон (новая буржуазия);
- Министерство иностранных дел: лорд Рассел (правда, к июню 1854 года он стал министром без портфеля);
- Министерство иностранных дел: (с июня 1854): лорд Кларедон;
- Канцлер Казначейства: лорд Гладстон;
- Министерство финансов: лорд Ньюкасл;
- Военный министр: Сидни Герберт;
- Военный секретарь (начальник службы тыла) и Первый лорд Адмиралтейства: сэр Джеймс Грэхэм;
- Министр по делам в колониях: сэр Чарльз Вуд.
При этом за вступление в войну выступали Пальмерстон, Герберт и Грэхэм. Ньюкасл был резко против, и вообще хотел скинуть Грэхэма с поста Первого Лорда и заменить его Вудом. На флоте Грэхэма ненавидели – он вообще ни дня не провел на кораблях, море видел только с берега или на картинке. По сути это был финансист, которого поставили, чтобы «оптимизировать бюджет». При этом Грэхэм сначала был вигом, а в 1854-м перебежал к тори.
Грэхэм нашел себе союзника в лице Гладстона, которому нравились инновации Первого лорда. Инновации эти носили чисто финансовый характер – сократить количество стрельб до двух в год, или маневры флота проводить не раз в год, а раз в два года – подход истинного финансиста. В конце концов, после того, как Раселла выкинули из кабинета и заменили его Гладстоном, тори получили в кабинете преимущество в один голос.
Тори требовали войны, в противном случае угрожая выразить недоверие Абердину и переформировать правительство по итогам слушаний в Парламенте.
И Абердин, скрепя сердце согласился.
Абердин писал Расселлу:
«Абстрактная справедливость дела, бесспорно, является слабым утешением среди неизбежных бедствий войны и для решения дела эта справедливость просто аполитична и неразумна. Моя совесть гложет меня все больше, поскольку прояви я первый чуть больше энергии и напора, и все дело решилось бы не на Дунае, а на Даунинг-стрит».
С началом войны проблемы в правительстве Англии продолжились. Грэхэм собирался вести войну по-своему, но получил четкое указание от Пальмерстона – согласовывать морскую стратегию с французами, что оказалось для него холодным душем. К тому же, когда он влез с головой в дела Адмиралтейства, то выяснил, что в Роял Неви идет масштабное перевооружение, которое закончится лишь в 1856-м году, а на дворе только 1854-й.
Паровые корабли, как оказалось, не стали панацеей: так, до 1856-го года использование на линейных кораблях паровых машин в бою считалось внештатной ситуацией: когда у тебя сбиты мачты и ты получил существенные повреждения – разводишь пары и ползешь в ближайший порт. И дело тут было не только в экономии угля: на повышенных оборотах вылетали эксцентрики цилиндров и сильно загрязнялись котлы. Это англичане хорошо прочувствовали при пробеге линкора «Агаменмнон» на мерной миле 30 сентября 1852 года, когда тот показал скорость 9.35 узла. А потом котлы заглохли, и обратно на стоянку его тащили два буксира.
Главным же «заводилой» войны с Россией оказался Пальмерстон. Он говорил, что «ограниченный конфликт с Россией заставит последнюю вести либеральную таможенную политику и присоединиться к принципам свободной торговли». То есть основанием войны, как и в случае с Первой опиумной войной в Китае, было получение экономических преференций.
Кроме того, Пальмерстон утверждал, что война отлично стимулирует промышленное развитие и производство. Поскольку возрастает госзаказ на промышленные изделия, появляется возможность расширения производственных мощностей.
При этом сам Пальмерстон был мечтателем, фантазером, оторванным от реальности. Его письма Парламенту и королеве – это нечто:
«Цели войны – оторвать от России Финляндию, Польшу, Грузию».
Самое смешное, что став премьером после Абердина, он получил в своем кабинете устойчивое большинство против своей же политики и был вынужден «удовольствоваться неудобным миром как нежеланным подарком».