Маленький Птонгу родился в Зимбабве. Он ничем не отличался от своих сверстников. Был таким же чёрненьким, с такими же белыми ладошками и такими же кудрявыми чёрными волосами. Ему нравилось гоняться за мухами в жаркий полдень, прятаться от солнца за стеной глиняного дома и жевать соломинки в то время, когда отец пас тщедушных и унылых коров. Птонгу не знал, что такое компьютер, даже не видел ни разу телевизор. Но он всегда послушно молился с родителями перед едой, склонив маленькую курчавую голову над столом. Он также ходил в местную церковь по воскресеньям и подпевал тамошним песнопениям, хотя плохо представлял, о чём именно в них поётся. Иногда, сидя в церквушке на лавке, он думал о том, как здорово было бы сейчас погонять муху или смастерить лук из палки и верёвки и охотиться на местных крыс.
Отец Птонгу был трудолюбив и исполнителен. Он пас скот днём, а вечером мастерил что-нибудь или чинил соседские дома за стакан пшеницы или бутылку молока. Мать Птонгу была слишком занята, чтобы тратить время на него лично. Она вставала в пять утра и уходила работать в поле, после чего занималась хозяйством, в некоторые свободные минуты прерываясь на то, чтобы покормить младшую сестру Птонгу молоком. Сестёр у него, кстати, было пять, и ещё три брата. Сам Птонгу был пятым по старшинству. Слишком мал, чтобы помогать отцу в свои пять лет, и слишком взрослый, чтобы совсем ничего не делать и гоняться за мухами целыми днями. Старшие братья и сестры Птонгу редко ходили в школу. На это почти не было времени, ведь нужно было помогать родителям вести хозяйство. Да и ни к чему было тратить на это деньги. Вряд ли Птонгу имел представление о том, как именно и почему солнце всходит каждое утро и заходит вечером, это было не его дело, а Божье. Но ему было интересно, что находится у мухи внутри, что позволяет ей так быстро и ловко от него улетать.
Белых людей Птонгу видел несколько раз. Каждый год прилетали какие-нибудь исследователи, которые селились неподалёку, в палатках, и целыми днями бродили по окрестностям, собирая листья и траву и фотографируя животных. В этот раз в начале недели раздалось непривычное жужжание, и на одном из полей приземлился небольшой кукурузник белого цвета. Оттуда вылезли несколько человек с рюкзаками. Они стали поспешно доставать из самолёта различные мешки и сумки. Птонгу наблюдал из-за кустов, с другими мальчишками. Он уже знал, что не стоило бояться белых приезжих, но безопаснее было держаться от них подальше. Ему всегда было крайне интересно, почему они приезжают сюда смотреть на траву, неужели у них нет своей?! И откуда у них столько времени на это, когда нужно пасти скот, работать в поле или, на крайний случай, гоняться за мухами. Невозможно было догадаться, а спрашивать у родителей он побаивался, ведь как-то раз отец за ужином сам недоумевал, зачем они прилетают сюда каждый год и как Бог терпит у себя в небе это жужжание. На что мать отвечала, что Бог и создал этот самолёт и это жужжание и помогает им, потому что он не такой мерзкий грязный пастух, которому всё подряд не нравится. Отец тогда махнул рукой и положил кусок лепёшки себе в рот, продолжая сидеть в явном недовольстве.
Тем днём Птонгу как обычно болтался по улице, изнывая от непривычной даже для Африки жары. Друзья не вышли на улицу погонять мяч, поскольку помогали своим родителям, его же отец и мать ещё не вернулись с работы, поэтому Птонгу не оставалось почти ничего, кроме как заниматься привычным, любимым делом: он гонялся за мухами в надежде поймать хоть одну и посмотреть, что же у неё в брюхе, что так сильно жужжит, как самолёт. Он провёл так уже около часа, что достаточно сильно его измотало. Вдобавок ко всему какая-то ветка врезалась в его маленькую белую пятку и поранила её. В один прекрасный момент ему показалось, что муха тоже порядком устала и не может больше так резво лететь. Это придало ему новых сил и заставило побежать вдвое быстрее, не замечая, что происходит вокруг. Так, в пылу погони, Птонгу и сам не заметил, как ворвался за мухой в хвостовой отсек стоявшего на поляне самолёта. Ещё пару секунд он бешено махал руками, пытаясь уже вот-вот схватить жужжащую беглянку, но та взмыла к потолку, села в самый дальний угол и перестала обращать внимание на все жалкие попытки Птонгу согнать её с места. Он ещё пару раз махнул рукой, кинул кусок палки, промазал и остановился, часто и тяжело дыша. Внезапно Птонгу почувствовал безумное облегчение прохлады, окутавшее его, как холодное одеяло или как вода местного ручья, где он купался каждую среду. Жара будто не смогла проникнуть сквозь обшивку и осталась ждать его снаружи. Птонгу вытянул руки в стороны и начал кружиться в этой божественной прохладе, но наступил на больную пятку, схватил её руками, запрыгал на одной ноге, споткнулся и грохнулся в кучу мешков и сумок, таких мягких и холодных. Тут он увидел знакомую муху, сидящую на потолке и, возможно, посмеивающуюся над его неуклюжестью. Он начал наблюдать за ней, нежась в случайно обнаруженной куче вещей, и сам не заметил, как уснул. Причём так крепко, как не спал ещё ни разу дома, на родной кровати.
Разбудил Птонгу грохот мотора. Он приоткрыл один глаз, но ничего не изменилось, вокруг была та же темнота, что и с закрытыми глазами. Он открыл уже оба глаза и начал всматриваться в мрак, пока ещё ничего не понимая. Спустя пару секунд он осознал, что именно происходит, и ринулся было к тому месту, где должна была находиться дверь, но самолёт неожиданно начал движение, и Птонгу не смог устоять на ногах, завалившись обратно в груду сумок. Самолёт продолжал двигаться, поворачивая то влево, то вправо. Всё вращалось и кружилось в голове Птонгу, он хватался то за одну, то за другую стенку, пытаясь принять устойчивое положение. Через некоторое время он сумел нащупать металлическую балку, подтянулся на ней и наконец встал. Опираясь о стену, он сделал пару шагов по направлению к двери, остановился и забарабанил кулаками по обшивке. Самолёт остановился. Птонгу подумал, что его услышали, и прекратил стучать, но через мгновение машина дёрнулась и стремительно поехала вперёд, набирая скорость. Птонгу пошатнулся, но снова схватился за балку и устоял. Он начал с двойной силой барабанить по стенам и кричать что есть мочи, чтобы его быстрее услышали, но спустя пару секунд самолёт оторвался от земли, рванул, качнулся, и Птонгу снова не смог устоять на ногах, возможно, из-за раненой пятки. Он запнулся о какой-то мешок и повалился на пол, ударившись обо что-то твёрдое и холодное головой, да так сильно, что потерял сознание и снова впал в глубокий сон.
Когда Птонгу пришёл в себя, то увидел белые стены, жалюзи и людей в медицинских халатах, шастающих около его кровати. Они приносили и уносили какие-то бумаги и крепили их к планшету на торце его койки. Одна женщина подошла к нему, внимательно посмотрела ему в глаза, пощупала руку и немного поправила трубку капельницы, идущую от висящей на расстоянии стеклянной банки к середине его руки. Было светло и прохладно, лежалось ему крайне удобно, только хотелось перевернуться на бок, но женщина остановила его и прижала обратно лопатками к матрасу, сказав что-то на непонятном языке. Затем подошёл молодой человек, присел на соседнюю койку, взял в руку какую-то коробочку с кнопками, нажал на одну, и в углу зазвучал висящий на стене ящик, а секундой позже ещё и стал показывать разные картинки. Потом парень ещё немного понажимал кнопки, ящик поморгал и остановился на изображении мухи. После этого он стал показывать, как муха летит сквозь дым и как тот причудливо загибается от крыльев после её полёта. Так Птонгу впервые познакомился с телевизором. Он ни слова не понимал, но с упоением наблюдал за всем происходящим на экране, думая о том, как поразительно то, что можно рассмотреть всегда волновавшую его муху так близко, да ещё увидеть наконец, как двигаются её крылышки. Он не мог оторвать от телевизора взгляд и даже немного приоткрыл рот. Через некоторое время парень уже читал какую-то книженцию, не обращая внимания на экран, а Птонгу продолжал заворожённо смотреть. Молодой сосед что-то произнёс, но Птонгу снова ничего не понял, тогда парень протянул коробку и движениями показал, на какую кнопку нужно нажать, чтобы картинка сменилась, а на какую нужно надавить, когда захочешь, чтобы картинок больше не было.
На следующий день в его комнату пришло несколько людей: те белые, что рассматривали траву в его деревне, и один темнокожий, который наконец-то заговорил на понятном языке.
— Как тебя зовут, малыш? — спросил он
— Птонгу, — ответил маленький тёмный комочек в белых простынях и с повязкой на голове. — А где я?
— Это больница, ничего не бойся, ты ударился головой, и врачам нужно вылечить тебя.
— Но я чувствую себя хорошо, я не болею, — удивился Птонгу.
— Это потому что здесь за тобой хорошо следят, ты должен поблагодарить этих людей, но если сейчас ты начнёшь снова бегать, тебе может стать хуже. Необходимо, чтобы за тобой ещё понаблюдали и помогли тебе. Как нам найти твоих родителей, они, наверняка, сильно волнуются?
— Отец пасёт скот, а мама, наверное, ещё в поле.
— Нет, ты не понял, где находится твой дом, и как их зовут?
— Он на улице, недалеко от поляны, направо от церкви. А разве Мама и Папа это не их имена?
— Понятно, значит отец пастух. Мы свяжемся с ними, им что-нибудь передать?
— Скажите им, что… что я не плакал. Отец наверняка думает, что я распустил нюни.
— Хорошо, теперь отдыхай, — и они ушли, потрепав его по торчащим из-под повязки волосам.
Птонгу долго не засыпал в тот день, он все щёлкал каналы, хотел снова посмотреть на мух вблизи и на то, как они чудно летают.
Прошли среда и четверг, и вот снова у его койки собрался консилиум. Темнокожий мужчина снова заговорил первым:
— Как твои дела, парень? — начал он. — У меня есть для тебя несколько важных новостей. Во-первых, ты почти оправился от того ушиба, все обследования это показывают, и ты не представляешь, как хорошо, что мы их сейчас сделали. Понимаешь, мы обнаружили, совершенно случайно, что не всё было в порядке и до ушиба. У тебя в голове есть одна очень опасная штуковина, которая может очень скоро разорваться и травмировать тебя. Это абсолютно не нужно, поэтому нам необходимо сделать тебе укол и, пока ты спишь, достать эту штуку и обезопасить тебя. Ты ведь не против, малыш? — Но он не стал слушать ответ озадаченного юнца и просто продолжил говорить: — Только здесь, в округе, тебе не смогут помочь. Нужны более опытные врачи, которые делали такое уже много раз. Но они не здесь. Они далеко, нужно опять лететь на самолёте. Эти добрые люди, к которым ты забрался в сумки, согласились помочь тебе. Они отвезут тебя, присмотрят за тобой и оплатят эту, довольно дорогую, операцию, — и он указал на исследователей, которые были в деревне Птонгу и фотографировали всё подряд: от травы и до носорогов. Это была пара немцев, лет сорока. Как и у большинства немцев, у них были некоторые причудливые особенности: он высветлял себе волосы и носил серьгу в левом ухе, а у неё во всё плечо красовалась разноцветная татуировка стрекозы, а на внутренней стороне руки распускался такой же вытатуированный цветок. Они сидели в обнимку и смотрели на Птонгу с улыбками, полными сожаления и ласки. Ганс и Бруна, а именно так их звали, казались Птонгу очень милыми, добрыми и заботливыми. И его совсем не смущало ни то, что их язык был похож на лай бешеных псов, ни то, что у них была странноватая внешность.
Ганс начал говорить на своём языке, да так, что на некоторых ударениях Птонгу рефлекторно моргал от испуга. Темнокожий мужчина начал переводить:
— Ганс говорит, что они обязательно присмотрят за тобой и не дадут тебя в обиду. Они уже поговорили с твоими родителями, объяснили им ситуацию, пообещали тщательно следить за тобой и получили их согласие. Он считает, что тебе должно обязательно понравиться в Германии. Ты будешь жить в их доме. У них нет детей, только две собаки, так что тебе не будет тесно. У тебя будет своя комната. Крайне благоприятная среда для восстановления после лечения.
— А у них есть такая штука? — и Птонгу указал пальцем на телевизор в углу.
Темнокожий мужчина перевёл, и немцы дружно засмеялись.
— Конечно, конечно есть эта штука и пара других, которые тоже должны тебе понравиться.
Это обрадовало Птонгу, он заметно повеселел.
— Последнее, что нам необходимо, — продолжил мужчина, — это твоё личное согласие. Скажи, ты согласен уехать с этими людьми для лечения?
— Да, — без каких-либо сомнений или раздумий ответил Птонгу, смотря на мужчину наивными детскими глазами.
— Хорошо, тогда мы сообщим тебе о дальнейших действиях в понедельник. — и все засобирались уходить, но Ганс остановил темнокожего мужчину и попросил его остаться ещё на секунду. Он наклонился к Птонгу, проговорил ему что-то и крепко обнял его. Мужчина неторопливо перевёл:
— Ганс сказал, что они с Бруной не могут иметь детей и им очень одиноко, процессы усыновления затянуты в Германии и они не могут довести их до конца из-за своей работы, поэтому они безумно рады своему шансу почувствовать себя родителями и поухаживать за тобой, пускай и не долго. Он надеется, что вы с ним найдёте общий язык, — мужчина договорил это, и они ушли, помахав на прощание.
Прошли годы. Земля немножко усохла. Вулканы стали чуть менее активными, деревья чуть менее зелёными, вода в горных ручьях чуть менее чистой. Деревня Птонгу продолжала жить всё той же жизнью, только уже без него. Его отец всё также пас скот днём, ремонтировал дома вечерами, только возраст стал сказываться, и ему теперь помогали сыновья, братья Птонгу. Постаревшая мать всё также, склонившись, работала в поле, но теперь, с сёстрами Птонгу, она успевала намного больше. Здание церкви обветшало, глина откалывалась от стен, и в них появились трещины, под самой крышей. Единственным последствием прогресса стал дизельный генератор у здания администрации. На протяжении дня он постоянно гудел, и это гудение вошло в привычное течение жизни, отодвинуло знакомую всем тишину и заняло её место.
Птонгу теперь жил в Германии у своих опекунов: Ганса и Бруны. Операция прошла успешно, но лечение заняло гораздо больше времени, чем планировалось. Сначала необходим был постоянный контроль врачей, потом какое-то время нельзя было передвигаться на самолёте из-за перемен давления, после понадобились повторные исследования, чтобы подтвердить, что всё в порядке. Затем для переезда понадобилось сделать заграничный паспорт. Его можно было сделать только через консульство, которое работало в крайне неудобные часы. В общем, находились тысяча причин, по которым возвращение домой было затруднительным для Птонгу, как, собственно, всегда находится тысяча причин не делать то, чего делать не хочется. Тем более, что жизнь его была полностью налажена: он ходил в школу, научился писать и читать по-немецки, завёл друзей, полностью освоил управление телевизором, а также компьютером, телефоном и игровой приставкой. Опекуны не чаяли в нём души, обеспечивали его всем необходимым и даже баловали, но Птонгу по природе своей не был наглым нахлебником: он всячески помогал Гансу с ремонтом дома и автомобиля, а Бруне - с уборкой по дому и мытьём посуды. Жизнь устаканилась и вошла в привычку: уже сложно было представить, что вместо игры в футбол на приставке мальчик сможет снова гонять пластиковую бутылку босиком во дворе или преследовать мух до изнеможения. Несколько раз Ганс поднимал тему возвращения Птонгу на родину, но отнюдь не из-за того, что хотел этого, а скорее потому, что этого требовала этика. Ведь они не могли удерживать мальчика силой, и нужно было регулярно убеждаться в его искреннем желании остаться. А Птонгу уже отвык от своего старого дома. В таком возрасте очень легко перестроиться на новый лад и забыть то, что было раньше.
Что и говорить, он уже иногда не мог вспомнить некоторые слова на родном языке и помнил их только на немецком. Он и сам не заметил, как стал «рычать» и «лаять», как его опекуны, даже когда говорил о чём-то милом и нежном. Иногда он вспоминал мать и отца, свой дом и маленькую деревянную двухэтажную кровать в дальнем углу комнаты. Мелькали в его памяти и знакомые постройки деревни, худые коровы и собаки, передвигающиеся с опущенными головами. Нельзя сказать, что он скучал по всему этому, ведь он помнил лишь детали, и, если уж быть до конца честным, не успел привыкнуть за столь малое количество сознательных лет к такому окружению. Но что-то внутри иногда заставляло его задумываться о том, что было бы интересно снова взглянуть на места детства. Чаще всего эти мысли посещали Птонгу перед сном или в те минуты, когда он сидел без дела и ничто не сосредотачивало на себе его внимания.
Время быстро убежало куда-то вперёд, за кривое коромысло горизонта. Пыль, поднятая в воздух, медленно разлетелась по углам комнаты и плавно приземлилась на свои новые места, где её уже никто не беспокоит. Мир перестроился, перепрограммировался, и теперь прошлое не имеет значения, а будущее неизвестно - есть только тот период, в котором твои действия могут повлиять на что-то. Больше нет ничего. Птонгу теперь 23 года. Много лет назад Ганс и Бруна усыновили его, и теперь он носит фамилию Вайсенблатт. Он полноправный немец, не только на бумаге, но и в душе, характере. Он пунктуален, чистоплотен, не нарушает закон и болеет за сборную по футболу. У него есть план, что бы он ни делал, хорошие манеры, вежливость и уверенность в завтрашнем дне. Птонгу поступил на биологический факультет университета и подробно изучает насекомых. О мухах он знает почти всё и будет писать свой диплом именно о них, а точнее, о механике движения крыла мухи в условиях сильного ветра. Ганс передал ему за успехи в учёбе свой старый «фольксваген», на котором Птонгу каждый день проделывает путь до университета и обратно, а по пятницам развозит друзей из бара по домам, ведь сам не пьёт даже легкое пиво. К капусте и сосискам, однако, он сильно пристрастился и при первой возможности заказывает именно их. Он ни разу за это время не пожалел, что остался в Германии. Чтобы понять, почему, достаточно просто представить и сравнить уровень его развития с тем, какого он мог бы достичь, оставшись в Зимбабве. Но последний год его не покидала навязчивая мысль съездить на родину, увидеть родителей, братьев и сестёр. Он и сам не мог понять, почему его тянет туда, чего он хочет добиться своим приездом. Просто его преследовало постоянное чувство, что нужно так поступить. В один из дней он решился поговорить об этом со своими новыми родителями. Ганс и Бруна восприняли эту новость с энтузиазмом и лёгким беспокойством. Они не сказали ни слова против, даже если и подумали. В скором времени должны были начаться рождественские каникулы, полностью освобождая Птонгу от учёбы.
Билеты были куплены, вещи почти собраны. У Птонгу были полные сумки подарков, ещё целый день на сборы и чувство беспокойства, ведь он не знал, что его ждёт, а это неимоверно тревожило его теперешний характер. Ганс и Бруна всё время улыбались ему, заглядывали каждые пять минут в его комнату, чтобы спросить, не нужна ли ему помощь, и периодически покусывали ногти.
Несколько мгновений — и вот уже Птонгу с Гансом катят на том самом «фольке» в сторону аэропорта, слушают радио и беспокойно молчат. Бруна с тревогой поцеловала их на прощание — Ганса как обычно, а Птонгу как в последний раз. Никто из них не боялся летать, но даже журналы из задних карманов сидений, за которыми они прятали свои лица, не могли скрыть волнение, а пальцы барабанили по ним, как Ларс Ульрих на своих лучших концертах.
— Ты уже подумал, что скажешь родным, Птонгу? — спросил Ганс.
— Никак не могу придумать, всё время прокручиваю эту сцену в голове, и возникает долгая пауза, — ответил Птонгу.
— Может быть, начать с подарков или с шутки? — предложил Ганс.
— Не думаю, что что-либо вообще может подойти для данного случая, — возразил Птонгу, и они оба снова уткнулись в журналы, но не могли прочитать ни слова.
Самолёт приземлился, африканский жар сразу обнял их, как только они вышли на воздух. Он был непривычен для обоих, но Птонгу переносил его гораздо легче. Теперь оставалось лишь пару часов пути на старом и разбитом автомобиле. Кочки на дороге не чувствовались вовсе, поскольку мысли были заняты совсем другим. Машина подвезла их к жилью, которое Ганс, естественно, заранее, снял через интернет в той самой деревне. Птонгу кусками узнавал окрестности, но не слишком много воспоминаний нахлынуло на него. В основном те, что были связаны с погоней за мухами. Они разложили вещи и переоделись. Ганс сменил вымокшую до ниток рубашку, а Птонгу лишь надел более лёгкие кроссовки, что Бруна надежно упаковала в пакет на дне его сумки. Через пару минут они уже стояли перед заветной дверью, и гримаса Птонгу ежесекундно менялась с улыбки на слёзы. Его руки дрожали, и он не мог заставить себя постучать в дверь. Он оглянулся на Ганса, и тот многозначительно кивнул, закрыв глаза и отдавая ситуацию в руки судьбы.
Птонгу собрался и постучал три раза. Весомо, чётко и сильно. Он так это себе и представлял. Раздалось шлёпанье ног, и через секунду дверь открыла маленькая девочка с растрёпанными волосами и в пижаме.
— Манула? — замешкался Птонгу
— Нет, — девочка помотала головой. Ещё одна попытка.
— Киранда? — неуверенно произнес Птонгу. Снова нет; девочка с недоверием посмотрела на него и криком позвала маму. Вышла полная женщина в переднике и с мукой на руках. Она сурово и вопросительно посмотрела на гостей.
— Здравствуй, мама, я Птонгу, вот тебе бусы! — Птонгу протянул женщине бусы, та посмотрела на них, потом на него, потом на Ганса, потом на небо и грохнулась в обморок.
Уже спустя суматошные и непредсказуемые пятнадцать минут, когда все вокруг бегали: и взрослые, и дети, и собаки, — кто-то опрыскал женщину водой, и она пришла в сознание, пока Птонгу держал и гладил её руку. Женщина запричитала, слёзы брызнули у неё из глаз, и она обхватила тощее тёмное тельце своими сильными руками в муке. После были сумбурные и никчёмные взаимные вопросы, ответы на которые никто даже и не слушал, много объятий и поцелуев. Ребятня стояла в стороне, не понимая, что происходит, щипая друг друга исподтишка и улыбаясь своими широкими ртами. Ганс же стоял на улице, обливался потом и наблюдал за происходящим, как почтальон, ожидающий росписи в бланке получения.
Уже потом, за столом, Птонгу познакомился со своими братьями и сёстрами, число которых, кстати, увеличилось, и представил всем своего опекуна, обдувающего себя ручным механическим вентилятором, сделанным в Германии, а потому работающим исправно и без перебоев. Когда с работы вернулся отец Птонгу, история повторилась, но в этот раз без обморока. Снова было много слёз, объятий, и снова Ганс чувствовал себя лишним на этом празднике жизни.
Глубокой ночью в доме горел свет, за столом сидели все: кто-то доедал последние лепёшки, кто-то из детей уже спал, прислонившись к стенке, мать и отец Птонгу держали его руки, а Ганс пил воду и повторял, что всем непременно стоит посетить Германию.
На следующий день, не сомкнув за ночь глаз, Птонгу изъявил желание помочь родителям на работе и отправился с отцом латать чью-то крышу. Ганс подносил инструменты и держался подальше от крайне ненадёжной лестницы, сколоченной из стволов деревьев и палок. После они отправились помогать матери и сестрам Птонгу в поле, где темнокожий немецкий юнец, как мог, изъяснялся с родственниками во время работы, а Ганс постоянно мазался кремом от загара и обдувал себя вентилятором. Ему казалось, что Птонгу безумно счастлив от того, что попал в знакомую с детства среду, и чувствует себя, как рыба в воде. Сам же Ганс лишь оставлял лужи пота от себя и мечтал о качественном немецком душе и редком, но возможном на Рождество снеге. В него уже не лезли лепёшки, он грезил о чём-то из ближайшего супермаркета. О чём-то, приготовленном в микроволновке и запитом литром отменного местного пшеничного нефильтрованного.
К концу недели подходило время отъезда, и Ганс нерешительно и издалека начал поднимать эту тему:
— Наверное, не хочется уезжать, не так ли, Птонгу? — выведывал он.
— Знаешь, тут всё так просто, всё так легко. Я, конечно, скучаю по компьютеру, по кино и по Бруне, но здесь я чувствую, что жизнь в моих руках, я могу ей управлять и, что самое интересное, я чувствую, что здесь мое место, я нужен семье.
— Так ты хочешь остаться? — тревожно спросил Ганс.
— Я не вижу смысла уезжать. Здесь мои корни, здесь то, к чему я привык, это моё место, и я должен быть здесь.
Ганс обнял Птонгу. Произошло самое страшное. То, чего он и опасался. То, чего опасалась Бруна, когда отправляла его в этот москитный ад. Что теперь он скажет ей?! Может, и ему безопаснее остаться работать в поле? Нет, уж лучше встретить смерть, как мужчина, от своей женщины. Он помог Птонгу перенести его вещи в дом, пожал ему руку на прощание и ушёл, скрывая слёзы в темноте африканской ночи.
Птонгу, воодушевлённый, вошёл в свой дом и обнял мать, стоящую у стола. Она готовила и улыбнулась быстро, так, как улыбаются матери, когда у них нет времени. Малышня носилась по дому, а кто-то уже успел забраться в его сумку и выпотрошить её. Птонгу достал свой айпод и зарядку, поднял глаза и спросил у отца, где ему найти розетку. Но тот лишь вопросительно посмотрел на него из-под своих обмотанных изолентой очков. Птонгу отложил девайс, подумав, что это небольшая потеря.
— А что вы делаете на выходных? — спросил Птонгу. — Может, сходим на рыбалку вместе? — он снова посмотрел на отца.
— Если Бог будет милостив, то не пошлёт нам выходных, сынок. Работа даёт нам возможность обеспечивать себя едой и водой. На рыбалку ходят лишь бедняки, да и то сейчас в их сетях Бог не оставляет большой улов, он любит, когда человек может поработать и руками, и головой.
— Но ведь не всё происходит, потому что Бог так хочет? — удивился Птонгу.
— Как же? Если бы Бог не хотел, твои любимые мухи не летали бы над землёй.
— Ну как же, папа, они летают отнюдь не от этого, это чудесное сочетание сил природы и аэродинамической физики.
— Э-э-э, — засмеялся отец, — что же за глупости ты говоришь, неужели этой несуразице ты учился там, в университете? Запомни, Бог хочет сделать сытыми птиц, а поскольку те летают высоко, он и мухам дал крылья и научил их ими двигать, чтобы они приносили свои тела в корм полезным животным, таким, как птицы.
Птонгу сделал удивлённое лицо и слегка причмокнул. Он посмотрел в сторону своей сумки, на ней сидел его брат, измазанный только что съеденным сникерсом, и выцарапывал что-то на деревянном полу его новым, сверхтонким и облегчённым телефоном.
Наутро невыспавшийся Ганс едва плёлся к машине, волоча свои вещи. Он тщетно пытался спланировать свой разговор с Бруной, когда у автомобиля он наткнулся на Птонгу. Тот молча помог закинуть его вещи к своим, в багажник, затем так же молча сел в салон и уставился в окно. Всю дорогу Ганс не решался с ним заговорить, поскольку видел его недовольство и напряжение. Как бы то ни было, он был рад, что Птонгу возвращается вместе с ним и они продолжат совместное проживание в стране с благоприятным климатом и комфортными условиями.
Лишь в самолёте Птонгу на секунду отвлёкся от электронной книги и сказал, глядя в спинку сидения перед собой: «научил их двигать крыльями, чтобы они приносили свои тела в корм птицам». Он округлил глаза, помотал головой и снова уткнулся в книгу. Больше никто за поездку не проронил и слова. Только гул двигателей и наученная муха безжалостно вытесняли тишину из самолёта.
Редактор Анастасия Ворожейкина
Другая современная литература: chtivo.spb.ru
