Она прижалась к нему, едва Кирилл прикрыл дверь.
Это прикосновение было совсем другим, чем то, в "Сидонии", с
Ксанкой. Оно было настолько другим, что Кирилла просто затрясло. И
больше для него не существовало ничего, кроме главного желания обрезка,
и это желание нужно было удовлетворить как можно быстрее, и было
глубоко наплевать на то, что это может закончиться ржавыми пистонами.
Они просто набросились друг на друга.
Наверное, со стороны это выглядело бы как яростная схватка с гостем,
однако, во-первых, со стороны никто ничего не видел, а во-вторых, этот бой
был озарен не ненавистью, а любовью. Впрочем, нет, всякий бой
подразумевает под собой соперничество, сопротивление и стремление к
победе, а тут и не пахло первым и вторым, но вовсю пахло третьим, правда,
оба стремились к победе не друг над другом, а над одиночеством, и победа
эта, к которой стремились миллиарды мужчин и женщин во все века, могла
быть достигнута исключительно совместными усилиями, и она была
достигнута уже через несколько секунд после того, как они сбросили с себя
одежду, повалились на койку и слились в единое целое.
Потом было продолжение — он неторопливо исследовал ее тело,
перебираясь от выпуклости к впадинке, а от впадинки к другой
выпуклости, дальше, дальше, дальше, а она, ничего не скрывая, доверчиво
льнула к его рукам и губам, и его неторопливость снова зажигала ее, а от
нее повторно загорался он, и они снова втискивались друг в друга, пытаясь
объять собой его (ее) тело и захлебнуться им (ею), и утонуть в нем (ней)…
А потом они просто лежали друг подле друга, и им не хотелось ничего
— только поговорить, — и они говорили, и говорили, и говорили…
— Как долго ты не прилетала.
— Я вообще не рассчитывала когда-либо увидеть тебя.
— Вся моя жизнь здесь была до сих пор одним сплошным ожиданием.
— Вся моя учеба была дорогой к тебе.
Они говорили и говорили, и говорили, и любому постороннему
человеку их беседа показалась бы чередой пустопорожних банальностей,
не несущих в себе ничего, кроме глупости, но этим двоим каждое слово,
произнесенное другим, казалось величайшим откровением, и в этом вечном
разговоре двоих было не меньше смысла, чем в смене дня и ночи, в
падающем с небес дожде или в приступе боли…
Потом, как водится, они вспомнили, что их отнюдь не двое в этом
мире, что каждый из них связан с десятками других людей невидимыми
ниточками, которые называются обязанностями, и что, вообще, всякая
любовь беспрерывна психологически, но дискретна физиологически…
Она подумала о том, что ее наверняка уже ищут и что ждут ее теперь
сплошные ржавые пистоны, но это невелика плата за то, чего она, наконец,
добилась.
А он подумал, что надо немедленно сказать ее командиру, что она
выполняла срочное задание, и не поддаться на провокацию понимающей
скабрезной ухмылкой, и, если потребуется, обеспечить ухмыляющегося
доброй порцией ржавых пистонов.
Потом она подумала, как можно будет объяснить предательство,
которое она совершила по отношению к нему после той его драки с Риком,
в "Ледовом раю", когда она просто не могла поступить иначе. Если он,
конечно, спросит…
А он подумал, что нужно забыть о том ее предательстве, потому что он
тогда поступил как наглый сволочина, привыкший брать все, что
понравится, и она просто не могла поступить иначе. И теперь, после всего,
что произошло между ними, было бы еще большей наглостью спросить ее
о том…
Они поднялись с кровати. И принялись одеваться. И между ними не
возникло той стыдливости, какая появляется после ВСЕГО между теми, кто
бросился в объятия друг друга ради удовлетворения одной только
физической страсти. Нет, они с удовольствием смотрели, как другой
(другая) постепенно скрывает то, что совсем недавно было их общим
достоянием, и знали, что пройдет недолгое время, и скрываемое неизбежно
снова станет их общим достоянием, и в этот момент они оба считали, что
будут жить в состоянии этого маятника еще десятки лет, пока не истечет
все, отпущенное Единым на их долю.
Потом они вышли из Кириллова закутка, и каждый взялся за
положенное дело. Это были каждодневные обязанности, постоянные и
неизменные, и вся удивительность ситуации состояла в том, что те, кому
предстояло их выполнять, после ВСЕГО изменились.
Он наполнил ее уверенностью в самой себе и предвкушением победы,
которой им необходимо было добиться, а она наполнила его силой и
решимостью, которые потребуются для того, чтобы эта победа состоялась.