Президент России Владимир Путин на форуме «ВТБ Капитала» «Россия зовёт!» потребовал обеспечить безусловную защиту персональных данных граждан при цифровизации. Однако при реализации проекта по оцифровке населения на первый план выходит не одна лишь проблема безопасности. Пока в высоких кабинетах изобретают новые схемы оценки бедности, строят планы создания крупных городских агломераций и кроят макрорегионы, российская провинция продолжает жить своей привычной жизнью. Она напряжённо работает в неподконтрольной власти экономике выживания, состоящей из надомных семейных промыслов, отходничества и других форм самоорганизации.
По оценкам исследователей промысловой экономики, этой деятельностью занято до 40 процентов населения страны. Вся эта самодостаточная и, как правило, замкнутая на местные сообщества работа находится вне поля зрения государства. Она не отражается в официальной статистике и не регулируется законодательством, а единственной формой частичного контроля над ней со стороны местных управленцев являются те или иные формы крышевания: от закрывания глаз на использование местных ресурсов (вода, электроэнергия и прочее) до содействия в реализации продукции.
Жизнь оказалась богаче умозрительных теорий
Парадоксальность ситуации состоит в том, что все вроде бы понимают, что на мизерные пенсии и официальные зарплаты, характерные для сельской местности и небольших городов, выжить, особенно семьям с детьми, невозможно, и при этом ни Росстат, ни социология не дают ответа на вопрос, за счёт чего держится провинция.
В 90-х, когда процесс разорения сельскохозяйственного производства и массового банкротства предприятий набирал обороты, все твердили о «смерти российской деревни», а эксперты прогнозировали, что к 2010 году в европейской части страны останется не более трети обитаемых земель и поселений, но оказалось, что к началу 2020 года поселений на этой территории сохранилось в два раза больше, чем прогнозировалось. И никто не понимает, как это получилось, каким образом удаётся выживать российской провинции.
Экономические реформы начала 2000-х (введение плоской шкалы налогов, создание госкорпораций и прочее) не сыграли в этом процессе никакой роли. Они коснулись крупных производств, сосредоточенных в больших городах. Их сразу почувствовали в Перми, Хабаровске и Ижевске, но не в небольших городах Сибири и Поволжья или алтайском посёлке, где к середине 2000-х установился почти классический матриархат, экономической базой которого стало единственное транспортное средство – трактор, приписанный к школе, в которой работали одни женщины. В 2000-е провинция продолжала выживать точно так же, как в 90-е.
Попытка поставить под контроль работающих в тени с помощью введения статуса самозанятых ожидаемого эффекта не дала.
Эта возможность заинтересовала только лиц свободных профессий: таксистов, курьеров и репетиторов, сосредоточенных в очагах цивилизации. На август 2021 года зарегистрировавшихся самозанятых было всего 2,7 миллиона человек на всю страну, а промыслы выживания, охват которых на порядок больше, продолжили существовать в совсем ином измерении.
Водителю из близкого Подмосковья есть смысл регистрироваться на платформах вроде «Яндекс.Такси», потому что невозможность назначать цену и торговаться с заказчиком компенсируется стабильным потоком клиентов, а где-нибудь в глухой сельской местности на границе Ивановской и Владимирской областей все и так знают, кто и за сколько отвезёт в районный и областной центр или даже в Москву, а других клиентов там нет.
Экономика выживания глубинной России
По словам профессора кафедры местного самоуправления ВШЭ Юрия Плюснина, который уже много лет занимается полевыми исследованиями в разных регионах России, в экономике выживания (промыслы) задействованы около четверти пенсионеров и более половины трудоспособного населения страны. Всего описано около 130 видов промыслов – от приусадебных (на собственном подворье) до отхожих и гаражных, и ни один из них не может квалифицироваться как бизнес, потому что все они представляют собой инициативную и независимую деятельность, нацеленную на воспроизводство жизни своей семьи, а не на получение прибыли, которую можно вложить в расширение производства.
Подавляющее большинство промысловиков имеет официальную работу, и их трудовая деятельность строится по схеме: днём на производстве или в учреждении, вечером и в выходные – работа в экономике выживания. При этом уровень жизни промысловиков в значительной степени определяется доходами от самостоятельной деятельности, которые составляют не менее 70 процентов поступлений в семейные бюджеты.
Характер приусадебных промыслов зависит от климата и традиционных для данного региона практик. Это может быть сад, огород, рыболовство, пчеловодство, разведение птиц или животных. Реализация продукции осуществляется через продажу частным потребителям. Помимо этого, женщины занимаются рукоделием или оказанием каких-то услуг (стрижка, присмотр за детьми и прочее), а мужчины могут промышлять различными поделками и ремонтом. Доход от деятельности на подворье может быть в 5–10 раз выше, чем официальная зарплата.
Рассеянные мануфактуры – это изготовлении любой продукции в пределах местного сообщества. При этом разными операциями занимаются разные домохозяйства. В последнее время в Угличе, Ростове и Кимрах зафиксированы случаи трансформации этих цепочек в классические капиталистические мануфактуры, организацию работы которых полностью контролирует кто-то из участников рассеянного производства. Работа в рассеянной мануфактуре приносит семье в 2–5 раз больше денег, чем официальная зарплата.
Гаражный промысел – это около 70 видов разных производств, отличающихся от всех прочих тем, что работа ведётся не на подворье, а в специально выделенных для этого местах. Он может быть индивидуальным или коллективным. Этот вид промысла зафиксирован даже в больших городах, но данных о приносимых им доходах нет, что, скорее всего, объясняется пристальным вниманием к этому виду деятельности со стороны правоохранительных органов.
Отхожим промыслом занимается от трети до половины трудоспособных мужчин, проживающих в сельской местности и малых городах. Как правило, это вахтенная работа в Москве или столицах регионов (охранники, водители), на стройках или нефтяных месторождениях. Периоды между вахтами отходники проводят дома: работают на официальной работе, отдыхают и занимаются надомными видами промыслов.
Доходы отходников превышают их официальную зарплату в 2–10 раз.
Специфическим видом промысла является освоение пространства вдоль крупных автодорожных трасс. Наряду с предприятиями малого и среднего бизнеса там есть торговые и сервисные точки промысловиков. Получить место на «большой дороге» непросто, но работа там даёт самые большие поступления, а если деятельность связана с криминалом (торговлей женьшенем, золотом или коноплёй), доход может превысить официальную зарплату в 100 раз.
Централизация управления и вакуум власти на местах
Широкое распространение всех этих архаичных практик свидетельствует о том, что значительная часть российского общества ещё не прошла вторую промышленную революцию, а в Москве уже готовятся к следующему переходу. В октябре Правительство РФ и Всемирный экономический форум подписали меморандум о создании в России Центра четвёртой промышленной революции.
Можно, конечно, сетовать на российскую инерцию и неразвитость населения, практикующего формы деятельности XIX века. Но нелишним будет напомнить, что именно устойчивая память социума, с которой не смогли сладить ни насильственная индустриализация первых пятилеток, ни закрытие артелей и драконовские налоги на приусадебные участки Никиты Хрущёва, ни интенсивная урбанизация 60–80-х годов, позволила многим людям выжить в 90-е. Тогда по всей стране выращивали картошку и овощи не только на дачных участках, но и на любой свободной земле, и даже в Москве устраивали огороды на окраинах парковых зон и разводили в квартирах кур и кроликов. А в последующие годы промысловая экономика позволила занятым в ней людям поддерживать приемлемый уровень жизни своих семей.
Сегодня федеральный центр, проводя политику дальнейшей централизации, расширяя возможности управленческого контура за счёт внедрения цифровых технологий и поддерживая проект создания двух десятков городских агломераций, фактически готовит тотальную зачистку всего остального пространства. И уже первые шаги в этом направлении дали потрясающий эффект.
Объединение муниципальных районов в муниципальные округа и оптимизация систем образования и здравоохранения разрушили остатки советской муниципальной инфраструктуры и системы управления. Если 100 лет назад советская власть создавала в сёлах местные советы и отделения милиции, открывала почты, клубы, школы, амбулатории и фельдшерско-акушерские пункты, то теперь все эти «излишества» ликвидируются. Помимо хорошо известных проблем с медициной, школами и связью, эти новации обернулись фактическим исчезновением контроля и управления.
На низовом уровне этими территориями никто не занимается: вся власть сосредоточена в главном городе муниципального округа, до которого ещё нужно как-то добраться, а одно отделение полиции с тремя участковыми не может обеспечить контроль над территорией площадью 45–50 квадратных километров.
В вакууме власти возникло новое никому не нужное пространство. В некоторых районах это привело к исходу остатков населения и умиранию не только деревень, но и небольших городов. В других свободное пространство заняли местные промысловики. Где-то пустоту заполняют уставшие от прелестей урбанизации городские жители, а рядом заброшенные поселения оккупируют группы неформалов и сектантов. В результате в дополнение к пустующей земле в стране оформляется страта совершенно свободных и никому не нужных людей.
Оцифровка страны контрастов
Внедрение цифровых технологий повысило гибкость управленческой и банковской системы, создало условия для быстрого получения информации, дистанционной работы, образования и даже медицины. Россия заняла третье место в списке лидеров по распространению бесконтактных платежей, и при этом в 400 населенных пунктах Дальневосточного округа нет возможности расплатиться банковской картой или снять с неё деньги, но зарплату живущим там людям всё равно переводят на карты, потому что цифровизация банковской деятельности должна быть полной. В результате каждый месяц кто-то из жителей каждого посёлка едет в соседний город с кучей карточек и списком паролей, чтобы привезти односельчанам наличные деньги.
В Москве и других крупных городах идёт масштабное строительство жилья, в прилегающих к ним районах растут коттеджные посёлки. И вдруг новость от «Тайшет24»: во дворе многоквартирных домов досрочно построили два уличных туалета с двумя кабинками каждый. Фотографии домов (лучше бы их не видеть) и туалетов (добротные деревянные) прилагаются.
Как оцифровать эту цветущую и благоухающую сложность? И как нужно реагировать на то, что, несмотря на все камеры, сервисы «Госуслуг» и другие системы контроля и учёта, до сих пор не известно, сколько людей на самом деле живёт в России и сколько в Москве.
По официальным данным, население столицы составляет 12,5 миллиона человек, а по данным телефонных операторов, – 25 миллионов. Если допустить, что каждый пятый пользуется двумя или тремя телефонами, и отсечь работающих в Москве жителей области, туристов и транзитных пассажиров, получим не менее 14 миллионов. Аналогичная картина в других городах и населённых пунктах. При тотальном обходе 10 поселений с населением менее 50 тысяч человек количество реально проживающих в них людей оказалось на 10–15 процентов больше, чем по данным Росстата.
Казалось бы, эти данные дают основания предположить, что численность населения России больше 146,24 миллиона человек.
Но, как рассказал руководитель проектно-учебной лаборатории муниципального управления ВШЭ Симон Кордонский, «когда силовики оцифровали все записи о рождении и смерти в загсах на территории РФ и вычислили живущих, оказалось, что их менее 90 миллионов».
Не исключено, что в самих записях или при их оцифровке были допущены ошибки, что часть архивов была каким-то образом утрачена подобно тому, как при передаче дел из Федеральной миграционной службы в МВД загадочным образом исчезли данные по мигрантам.
Причины путаницы могут быть любые, но главное, мы так и не знаем, сколько человек живёт в России, а прошедшая недавно перепись населения вряд ли ответит на этот вопрос. То есть она, скорее всего, ответит, но мало кто поверит, потому что проводилась она достаточно странно: тотального поквартирного обхода не было ни в городах, ни в сельской местности. В итоге получается, что наша вооружённая цифровыми технологиями власть не знает о стране, которой управляет, даже самых элементарных вещей.
Лимоны и принцип Эшби
Похоже, единственный способ установить контроль над многообразной сложностью российской жизни с вечно мигрирующим населением, то ли вымершими, то ли заселёнными деревнями и находящейся в глубоком подполье экономикой выживания – это радикально упростить эту реальность. Технологически это несложно. Нужно подтянуть часть населения к крупным сельскохозяйственным комплексам, а остальных – в городские агломерации. После этого можно будет, не тратя усилия на обустройство остального пространства, заняться оцифровкой городов и сельхозкомплексов, в которых уже не будет ничего лишнего или сложного.
Аналогичный подход к обработке данных всегда использовался при написании компьютерных программ: если реальность не поддавалась формализации, её корректировали. В самом начале 70-х, когда создавалась первая автоматизированная система управления для овощных баз Москвы, разработчики столкнулись с невозможностью организовать учёт оборота лимонов: они поступали на базы и отпускались продавцам по весу (в ящиках), а продавались поштучно по цене 15, 25 или 35 копеек в зависимости от размера. Поскольку алгоритма перевода штук в килограммы не существует, профильное министерство решило эту проблему молниеносно: лимоны стали продавать только по весу – всегда и везде.
Но одно дело – бессловесные лимоны, совсем другое – реальная жизнь миллионов людей, реакция которых на попытки «упростить» (то есть уничтожить) их жизнь может оказаться непредсказуемой. Понимание этого не может избавить власть от стремления каким-то образом переформатировать структуру и жизнь общества, чтобы они стали проще. Это нужно сделать потому, что для управления любой системой её управляющий контур (власть) должен быть более развитым (более сложным), чем сама система.
Эта закономерность, известная как принцип Уильяма Эшби, была доказана с привлечением сложного математического аппарата полвека назад. Социокультурная ценность этого принципа состоит в том, что он вскрывает причину, заставляющую власть, которая не готова работать над повышением своей сложности, целенаправленно снижать уровень развития (сложности) социума, которым она управляет.
Здесь работает схема старой американской комедии «Тупой и ещё тупее»: сложность общества должна быть на пару уровней ниже, чем сложность власти.
Именно в этом направлении двигаются российские фанаты цифровизации социальной сферы, а рвение, с которым взялась за это дело власть (одни QR-коды чего стоят), свидетельствует о том, что она даже не подозревает, насколько сложно устроено общество, с которым ей приходится иметь дело. Отсюда регулярные попытки идти напролом, использовать примитивный пиар и разрешать сложные коллизии с помощью простых технологических решений, которые зачастую окончательно загоняют ситуацию в тупик.
Люди в большинстве своём не хотят конфликтовать с властью и потому достаточно снисходительно реагируют на технократические изыски Кремля, но они прекрасно понимают, что происходит и в какую сторону толкают страну фанаты цифровизации. А власть, судя по всему, не осознаёт, что, раз за разом выходя за контрольные флажки, она разрушает настороженную лояльность общества и провоцирует его на ответные действия.
Вера Зелендинова
Фото и коллаж на обложке: Александр Мамаев/Octagon.Media
Читайте нас:
Сайт: https://octagon.media
Youtube: https://www.youtube.com/c/Octagon_media
Facebook: https://www.facebook.com/Octagomedia/
Telegram: https://t.me/octagonmedia
ВКонтакте: https://vk.com/Octagon_media
Instagram: https://www.instagram.com/octagon_media_
Twitter: https://twitter.com/octagon__media
Одноклассники: https://ok.ru/octagon.media