Интересная семантическая судьба терминов «гуманизм» и «человечность» развела их значения: изначально они обозначали одно и то же, просто на разных языках. Затем они стали обозначать на одном языке (современном русском) два разных явления. Вкратце описывая разницу принципиальных подходов гуманизма и человечности, можно сказать так: человечность стремится к сохранению, сбережению человеческого, а гуманизм – к развитию, трансформации человеческого начала в сторону определенного принятого веком идеала.
Человечность консервативна, гуманизм – реформатор. Человечность не раз упрекали за ее «дряблую мягкотелость» и способность «слабоумно радоваться любой жизни» только лишь потому, что это – жизнь. У гуманизма в истории приключилась иная беда – в своей погоне за идеалом гуманизм зачастую начинал ненавидеть тех, кто не соответствовал высоким его критериям и превращался в неистового человекоистребителя, искренне полагая, что он истребляет людей во имя Человека с большой буквы.
Поэтому гуманизм никогда не был (в этом своем смысле) составной частью никакой из христианских церквей. Более того, исторически (иногда оправданно, иногда – просто по случайным причинам) гуманизм оборачивался решительным и последовательным врагом Церкви, ее гонителем, хулителем или высмеивателем.
Человечность в церкви тесно и неразрывно связана с боголюбием, вторична и производна от боголюбия. Сперва Бог – а только затем человек с его человеческими качествами, и лишь настолько, насколько это не помешает «возлюбить Господа всем сердцем, всей душой и всем разумением». Человеколюбие здесь исходит вовсе не от славы и достоинства «гордо звучащего» человека, а напротив – от его слабости, греховности и падшего состояния. Любить человека – не оттого, что он хорош, а оттого, что он только теоретически может стать когда-нибудь хорошим (а может и не стать), – это интереснейший аспект христианской этики. Человеколюбие – в отличие от гуманизма – нетребовательно, невзыскательно. Оно не предусматривает радикальных перемен в жизни тех, кого любит, радуется «свету тихому», тому малому, что составляет самые обыденные добродеяния. Человеколюбие не бунтует, не ниспровергает, не восстает против общепринятого, не идет на отчаянные парадоксы и острые противостояния. Напротив – оно стремится всех и все примирить, добиться гармонии через всеспокойствие.
Утопия как ключевое явление, определившее два последних века в жизни человечества, есть, конечно, порождение не человечности, но ее антипода – гуманизма. Или, лучше сказать, человечность, обзаведшаяся собственной утопией, перестает быть собой и становится гуманизмом.
Утопия – это внеположенный современности идеал, на практике часто превращающийся в «прокрустово ложе». Поскольку гуманизм принципиально отвергает «сегодня», он живет в двух видах: во «вчера» и в «завтра» – в зависимости от вида утопии, избранной им для общественного преобразования. Гуманизм любит не человека как такового, а химеру, придуманную им о человеке. Он порождает тип распираемого скрытым от самого себя тщеславием человека, который тяготится своим местом, своей ролью, постоянно видит себя лидером, вождем и рассуждает как правитель. Вот дали бы ему волю, вот тогда бы он навел порядок!
Утопия волшебного прошлого. Мечта о потерянном вчера, об испорченном сегодня родилась из отравляющей душу человеческую миазмами гордыни. «Золотовечный» утопист всех вокруг себя видит падшими и отвратительными, только себя полагает достойным понять и постичь меру падения. Ведь утверждать, что в прошлом был «золотой век», – значит как бы пребывать самому в этом веке, в отличие от профанов-слушателей. Мораль тут нехитра: «Были бы все как я, снова бы наступил «золотой век»! Среди современников мне места нет, только среди великих прошлого я нахожусь среди своих». Естественно, человек, ослепленный гордыней, видит не эту, реальную мотивацию своего брюзжания на современность, а более благородные и удобоваримые химеры. Всякая реакция и реставрация в политике зиждутся на химерах «золотого века» утопического понимания прошлого. Горделивая неудовлетворенность своим личным положением заставляет одного и того же человека вначале видеть идеал в царской России («Россия, которую мы потеряли»), а потом, со сменой декораций, – уже в советской России. Ах, как было там хорошо, ах, как сейчас стало плохо!
Между тем, каждый из реставраторов берет только фрагмент, эпизод, который считает главным. Для одного реставрация – это колбаса по 2:20, для другого – расстрелы за кражу свыше 500 рублей, для третьего – имперское ракетно-ядерное величие, и т. п.
Утопия светлого будущего. Пламенные реакционеры и реставраторы уступают порой место своим зеркальным отражениям с обратно-зеркальной симметрией действия – пламенным революционерам. Эти тоже одержимы бесом гордыни. За благородными предлогами – низменные мотивации, за высоким пафосом – заурядное властолюбие. Тут сладострастие не в том, чтобы раздать, а в том, чтобы все сперва отнять, в СВОИ руки забрать – и упиваться своей властью, своей богоборческой справедливостью: Бог Вам не дал, а я даю!
Гуманизм «счастливого завтра» жесток до предела. Он уже там, в ином измерении, а здесь, в сегодня, ему ничего не жалко и ничего не нужно. Он знает «механику счастья» и методично, как скульптор, отсекает от реальности лишнее для этой механики. В этом большевик Швондер неимоверно схож с Е. Гайдаром и А. Чубайсом: огромные массы, миллионы современников записаны в мусор, в хлам, в утиль, потому что завтрашнее счастье, построенное по лекалам утописта, не всякого готово принять. ТАМ всем будет хорошо. Что ЗДЕСЬ – неважно, на это и отвлекаться не стоит. Это – переходный период, время в дороге к станции. Доедем – разберемся, а пока главное – ехать, а не жить...
Замечательный публицист и писатель Д. Лапицкий, тактично и тонко возражая мне в «Истоках» (№ 25, 20 июня 2007 года) по поводу значения творчества И. Ефремова, не преминул «проехаться» на тему Симеона Столпника. «Для человека ефремовского будущего... было бы странно и смешно простоять двадцать лет на столбе, как Симеон Столпник», – пишет Денис Брониславович, с присущей ему проницательностью сразу же оголяя главный нерв нашей дискуссии о Боге и безбожии. Собственно, определение поступка св. Симеона как подвига или глупости и есть разграничительная линия между православной социологией и гуманистическим утопизмом.
Что дает округе стояние Столпника на столбе? Казалось бы, ничего: по Лапицкому, «смешно и глупо». На самом деле, в духовном плане – от настоящего молитвенного Столпника тысячи спасутся. Перед его самоотречением померкнут для всех, кто рядом, мучившие их дрязги и ссоры, отойдут на второй план семейные скандалы и карьеристские мотивы. Столпник дает образец возвышения через самоуничижение.
Нет мира там, где гордыня и стяжание – образцы для подражания. Нет мира там, где гордец и эгоцентрист – единственные образцы силы воли и энергичности. Вдохновленный революционером дворник пойдет на баррикаду и кого-нибудь там убьет – чтобы перестать быть дворником и стать начальником. Вдохновленный Столпником дворник останется дворником, никого не убьет, обретет мир в душе, и все дворы станут чистыми и удобными для жизни.
Человеку для жизни нужно мало, очень мало, а весь смысл стяжания – блеснуть в обществе. Нет оханий кумушек – нет и смысла воровать. Вот чему научили людей Столпники, перенеся мышление человека в иную систему координат.
Антипод же столпа – штык. Не себя лечить – других. Кто не захочет лечиться – подогнать, подоткнуть.
Нет, не проекты плохи, а гордыня человеческая! Мысль о том, что Я, мое величество, смогу то, чего у сотен поколений предков не получилось. Стало быть, пращуры мои были то ли глупее, то ли злее моего величества!
Всегда вступает в силу конфликт между субъективным видением и объективной реальностью. Человеку кажется – вот эти крылья обязательно полетят. Он в этом так убежден, что прыгает со скалы... и разбивается.
Химера Утопии всегда страшна своей субъективной убедительностью, своей иллюзорной, кажущейся очевидностью. Но русская поговорка предупреждает о необходимости креститься – если кажется. Наверное, это и есть лучшее средство от химер...
А. Леонидов
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!