Случилось однажды в моей жизни непризнанного писателя такое время, когда очень мне захотелось пробиться к своему читателю. И возмечталось о славе и известности, и чтобы "кричали женщины ура и в воздух чепчики бросали".
Взял я тогда рукопись своей последней книги, положил ее на тележку и повез в большую редакцию, стоящую в самом центре нашего уважаемого лабиринта.
Редакция была такая огромная, что возвышалась почти до небес на манер Вавилонской башни, и меня одолела робость. Хоть я - и не робкого десятка.
Повсюду вокруг здания валялись прямо в пыли поверженные писатели и их выброшенные из окон редакции рукописи. Некоторые, судя по пометкам красным карандашом на листах, были всё-таки прочитаны, а другие поверх титульного листа пересекали такие вот надписи: "Чушь", "Бесполезно" или вовсе "Плагиат".
Что же касается писателей, кое-кто продолжал лежать у подножия редакторской башни и горько плакать, а другие уже выплакали все слезы своей отверженности и непризнанности и просто загорали на солнышке. Они ждали, когда их силы восстановятся, чтобы снова встать в очередь на прием к редактору и опять попробовать отдать в свет свою многострадальную рукопись.
Безрадостная судьба коллег по перу меня не остановила. Я не развернулся от вида стольких неудач и не ушел домой. А тоже встал в одну из длинных, как поезда, очередей, которые вели в двери редакторской башни.
Я был очень терпелив. Именно терпение помогло все-таки дождаться минуты входа в здание. Хотя за время, пока я стоял в очереди, Солнце бесчисленное количество раз сменило Луну, многие из соискателей ушли домой, покинув очередь, а сам я написал еще одну книгу под названием "Как правильно стоять в очереди в литературную редакцию".
Еще я успел жениться на поэтессе и развестись. Но это всё частности.
Наконец мне удалось войти в здание, где меня распределили для приема к нужному великому специалисту и направили к лифту. При входе в лифт моя тележка с рукописями едва не застряла - она была очень тяжелая, поскольку в ней лежала уже не одна книга, а две.
Перед канцелярией с нужным мне номером я слегка приуныл, но отступать было поздно.
Внутри меня поначалу ослепил ослепительный свет безупречного редакторского знания. И я скорее ощутил своим третьим чутьем, чем увидел глазами, что руки расторопных прислужников уже схватили мои книги и положили их на безжалостный редакторский стол.
Редакторша в огромных круглых очках с ног до головы была окружена пособиями по писательскому мастерству. Названия у них были такими: "Как правильно писать", "Инструкции, как создать бестселлер", "Экспозиция, композиция, комбинация, кульминация и эпилог".
Ее навыки по скорочтению были такими, что она прочитала две мои книги, на создание которых ушло одиннадцать с половиной лет, за минуту.
И тут же вынесла свой безжалостный вердикт:
- Книги эти очень сырые. Перед тем, как публиковать их даже и небольшим тиражом, нужно как следует их просушить. Но боюсь, в данном случае и эта процедура не поможет. В этих книгах нет никакой пользы для общества. Не чувствуете Вы духа времени. Литература сейчас должна быть качественной и почвеннической!
Да, да, повторяю: начисто наисобственнической! Тьфу, оговорилась из-за Вас, устала... Что Вы принесли? Разве это можно публиковать без купюр. Некое умолчание, вот что по-настоящему открывает путь к читателям!
А я ничего не нашла у Вас ни между строк, ни, страшно сказать, даже между листов. До свидания! Следующий.
Я погладил свой ус аля Сальвадор Дали, лихо закрученный кверху. Клешня омара, которого я носил вместо шляпы, громко щелкнула.
И я ответил: "Слово - никому ничего не должно. Литература - может и должна быть такой, какой только она одна и захочет быть. Принуждать ее быть интересной и полезной обществу - значит унижать Словесную Магию и обесценивать Красоту".
На эти дерзкие слова редакторша отреагировала стандартно. И просто выбросила меня из окна, а вдогонку - мои рукописи вместе с тележкой.
Я легко полетел в прохладном голубом воздухе, подобно бумажному самолетику. А листы моих книг смешались между собой, по новому собираясь в иные смыслы и переговариваясь друг с другом - прямо в полете образуя новую, третью книгу. Замыкала ряд тележка, которой тоже лететь было легко и приятно.
Я приземлился у подножия редакторской башни, угодив аккурат в кучу палой листвы, перемешанной с чужими черновиками. Следом мне на голову свалились три мои книги - радостные от того, что снова нашли меня и избавились от жестоких редакторских глаз.
А тележка так и не вернулась - она решила, что больше мне не понадобится, и улетела на Луну.
Был весенний солнечный день.