105 лет назад, 3 марта 1918 года, новоявленная советская власть заключила Брестский мир. Для кого-то это стало «предательством Родины», для других – «спасением трудового народа от бессмысленных смертей». Гость «АН» – доктор исторических наук Фёдор ГАЙДА, доцент истфака МГУ.
– Пять лет назад, к столетию Брестского мира, мы опубликовали интервью историка Сергея Волкова, где на цифрах и фактах он показал, что в начале 1917-го Россия выигрывала Первую мировую, бойцы на фронте сохраняли дисциплину и готовы были драться до победы («АН» №601). Всё изменилось в результате Февральской революции, допустившей в армию антивоенных агитаторов – большевиков и левых эсеров. Согласны ли вы с коллегой?
– Некоторые проблемы с дисциплиной на начало 1917-го всё же были, но они были и у всех других армий (например, у французов весной 1917-го случится «бунт ста полков», который жёстко подавят). Воевавшая Россия, несомненно, испытывала социально-экономические трудности, но сравните это с трудностями главного её противника – Германии: немцы в прямом смысле слова голодали, тогда как Россия была наполнена хлебом. Да, у русских случались перебои с продовольственным снабжением столицы и фронтов, но это были не фатальные, решаемые проблемы. Тем не менее в России революционные потрясения произошли во время войны, а у немцев – после войны, то есть после поражения Германии. В этой связи приходится признать: немецкое общество в Первую мировую проявило большую стойкость, чем российское.
– От Февральской революции сразу перейдём к Октябрьской. Правильно ли рассматривать большевиков как немецких ставленников, расплатившихся с Германией Брестским миром за финансовую поддержку?
– Упрощённый и пропагандистский взгляд. Безусловно, деньги для Ленина «не пахли», он считал приемлемым брать их у кого угодно и совершенно точно брал у немецких социал-демократов (они в отличие от российских коллег-большевиков заняли патриотическую позицию и добивались победы своей страны, желая ослабить Россию революционными потрясениями). Государственный бюджет Германии также выделял деньги большевикам, однако дошли ли они до получателей – неизвестно. По-видимому, значительную часть тех средств прикарманил Парвус (немецкий социал-демократ, выступавший посредником между Германским государством и большевиками. – Прим. «АН»).
При этом утверждать, будто большевики выступали цепными псами Германии и заключили Брестский мир из-за того, что были ей чем-то обязаны, – нельзя. Они не работали на интересы Германии. Как и не работали, конечно же, на интересы России. Они работали на интересы мировой революции. Общеизвестный факт, который почему-то мало учитывается при анализе тех событий: устроив революцию в Петрограде, большевики совершали не российскую революцию, а мировую. Социалистическая революция, считал Ленин, должна перекинуться на другие воюющие страны, а если не перекинется, то и в России будет задавлена. Он назвал Брестский мир «похабным» не потому, что сожалел о национальных утратах России, а потому, что революционному Советскому государству пришлось заключить мир с государствами капиталистическими. Никаких патриотических сожалений у Ленина не было, он руководствовался космополитической пролетарской солидарностью.
Начав мирные переговоры с Германией, советское правительство сперва преследовало международно-пропагандистскую цель. Призывая к миру без аннексий и контрибуций, оно рассчитывало, что «эксплуатируемые классы» воюющих стран очаруются этой идеей, захотят установить себе власть наподобие большевистской и устроят у себя социалистические революции. Однако воюющие народы, в том числе немцы, этим не соблазнились. Поэтому Советскому государству оставалось либо воевать с Германией, либо согласиться на её условия, а поскольку воевать почти никто не хотел (русскую армию, как вы сказали выше, разложила революционная агитация), то большевики предпочли второй вариант.
– Современные русские патриоты советской направленности поразительно сходятся со всяческими самостийниками в оценке Советского Союза: те и другие рассматривают его как возрождённую Российскую империю. С этой точки зрения Брестский мир для большевиков был сугубо тактическим, ведь основную часть утраченных территорий они затем включили в состав СССР, а в 1939-м ещё и присоединили Западную Украину, на которую замахивалась Российская империя в Первую мировую.
– Брестский мир, конечно же, был для большевиков тактическим, они задумали его как кратковременный. Но отнюдь не в том смысле, что они хотели восстановить Российскую империю. Напротив, Российская империя рассматривалась ими как исторический враг. Целью было не вернуть российские территории, а взять под контроль весь мир. В день создания Советского Союза, 30 декабря 1922 года, Сталин заявил, что СССР – это «прообраз грядущей Мировой Советской Социалистической Республики». Ещё он сказал тогда о «новой России», но какая роль была уготована этой «новой России»? Роль одной из республик в составе СССР, из которой затем нарезали новые союзные республики (Казахскую, Киргизскую, Узбекскую, Таджикскую, Туркменскую. – Прим. «АН»).
Говорить об СССР как о преемнике дореволюционной России – и то с большой долей условности – можно в лучшем случае с 1925 года, когда Сталин заявил о построении социализма в отдельно взятой стране. А о том, что у молодого Советского государства есть какая-то история до Октябрьской революции, речь пошла только в 1934-м, когда приняли решение о создании исторических факультетов в вузах. Но и расширение границ 1939 года не рассматривалось как возвращение исторических земель, говорилось о воссоединении украинской (и белорусской) нации. А когда в 1945-м к СССР присоединили Закарпатье, то просьба проживавших там русин – «признайте нас русскими!» – была отклонена. Большевики объявили, что русины – часть украинской нации и именно на этом основании могут войти в состав Советского Союза.
Если вы добиваетесь, чтобы я дал нравственную оценку Брестскому миру, то спросите себя: знал ли Ленин, заключая его, что будет после? Мог ли он гарантировать, что русские вернут утраченные территории? Россия теряла треть экономического потенциала (в частности, горнорудную промышленность, сталелитейную промышленность, половину чернозёмов). Ленин сам же рассматривал Брестский мир как национальную жертву и открыто говорил, во имя чего она принесена: «В эпоху Брестского мира… советская власть поставила всемирную диктатуру пролетариата и всемирную революцию выше всяких национальных жертв, как бы тяжелы они ни были». Кроме того, Брестский мир стал ещё и мировой трагедией: воспользовавшись продовольственной базой оккупированных российских территорий и перебросив войска с восточного фронта на западный, Германия смогла продержаться дольше – мировая война оказалась продлена. То, что русские перестали гибнуть на фронтах Первой мировой, едва ли может служить утешением: они стали гибнуть на фронтах Гражданской. «Превращение современной империалистской войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг», – писал Ленин.
– Близок ли вам взгляд на 1917 год как на мистическую развилку в духе «пан или пропал»? Россия стояла на пороге своего небывалого могущества с контролем над Царьградом-Константинополем, Черноморскими проливами, Балканами, должна была стать реинкарнацией Восточной Римской империи – не так ли?
– Россия не являлась инициатором Первой мировой, но и не могла не принять в ней участия, будучи великой державой. Контроль над проливами позволил бы превратить Чёрное море фактически во внутреннее море Российской империи. Царьград, конечно же, имел важное идеологическое значение. В Святейшем синоде выступали за то, чтобы не только занять Константинополь, но и взять под контроль Константинопольский патриархат. Звучит красиво, но для этого пришлось бы постараться, потому что у России возникли бы проблемы с Грецией: населённый греками город непременно тяготел бы к ней. И скорее всего, Греция получила бы поддержку англичан. Да, они подписали в 1915 году секретное соглашение с Россией о праве русских на проливы, но затем могли бы всё переиграть – они ж англичане. Кстати, руководство Российской империи прекрасно понимало, что после победы в Первой мировой русским пришлось бы иметь дело с Великобританией как со стратегическим противником. Словом, рай бы не настал, вслед за Первой мировой пришли бы другие противостояния.
Что же касается мистики, она хорошо чувствуется, когда приезжаешь в Брестскую крепость, где и заключался «похабный мир». Там закончилась для России Первая мировая – и ровно там же началась Великая Отечественная, гораздо более страшная и кровавая, ставшая прямым следствием Брестского мира. В 1918 году Германию не добили, не лишили потенциала к новой войне.
– Читая статьи Ленина времён Первой мировой, можно поразиться, насколько схожи они с мыслями сегодняшних российских либералов. Например: «Мы особенно ненавидим своё рабское прошлое... и своё рабское настоящее... ведут нас на войну, чтобы душить Польшу и Украину, чтобы давить демократическое движение... раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает своё рабство, например, называет удушение Польши, Украины и т. д. «защитой отечества»... такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам».
– Да, есть сходство с рассуждениями современных либеральных оппозиционеров. Но я бы сейчас сосредоточил основное внимание не на Октябрьской революции, которая проводилась под этими пораженческими лозунгами, а на Февральской, которая проводилась, наоборот, под лозунгами патриотическими. Мол, царь – изменник, воюет плохо, свергнем его – сразу всех победим. Результат Февраля известен – страна на всех парах покатилась к гражданской войне. Сегодня мы не застрахованы от аналогичной опасности – «патриотической» революции. Повторить эту ошибку Россия не имеет права. Всякая «патриотическая» революция в итоге окажется пораженческой.