СЕВЕРНЫЕ ЯГОДЫ!
Солнце выспалось без одеяла — взошло не из облаков, а вынырнуло прямо из моря, чистое, оранжево-розовое, и первым же хватким лучом стало наводить порядок. К полдню разогрелись бережные гранитные лбы, смолисто вздохнул подсыхающий островной сосняк. По отливной литорали-кечкаре медленно пошла вода, поднимая тонкую песчаную пленку. Спокойно море, за ветреное холодное лето не часто так.
— Серег, как правильно: лосО на море или лОсо будет?
— ЛОсо, конечно. Да так не говорят уже — заштилело, и все. Я-от думаю, может, по лудам ягоду посмотреть? Давай так, карбас снимет – сходим, пока погода.
Карбас наш добротен и важен — в ночь осушен меж двух якорей, слегка наклонившись набок. Сергея Лёгкого работа — украшение моря и радость для глаз. По борту круглые резные клейма с рисунками, сошедшими с древних беломорских скал. Спереди голова дракона — дань романтике варяжских времен. Целый мир из еловых и сосновых досок, медных и железных гвоздей, послушный в управлении своему творцу и на любой волне вселяющий спокойствие. На нем мы расширили географию своих выходов в море, с интересом обследуя острова и луды в лабиринте Онежских шхер.
Вода пришла в срок, выровняв и подняв тяжелую лодку. Не дожидаясь полного прилива, мы шестами столкнули карбас «на глубь» и вышли в море. Штиль — редкое явление. На гладкой, отшлифованной солнцем поверхности воды хорошо заметны буруны над коргами, пенистый вал субоя возле нашего острова. К северному горизонту растекается зеркало, отражением неба растворяя границу сфер. Дальние острова «подводит» — их силуэты парят в воздухе, как летающие тарелки. Рокочет мотор — парус в наличии, но не для него день.
Наш путь на Голомяной остров, а то и дальше, к небольшим лудам, где на солнечных местах должна быть морошка. На матерой земле ягод почти нет, в июне по радам прошла полоса заморозков, опали цветы, скисли завязи. У кого какие секретные места были, так свое взяли, но ходить далеко. Для нас ягоды не доход, а повод выйти в море. Сергей, правда, островную морошку не жалует:
— В ней толка нет. Крупная, а не сладкая — вода одна. Придем к дому — пойдем по радам. Я одну знаю — там должна быть…
Мне — что островная, что матёрая ягода, но вежливо соглашаюсь. Про себя же думаю: как хорошо, что не сейчас в раду — морочиться сквозь высокий дурмяной багульник, по колено в черной воде, пытаясь не отстать от Сереги, который ломится лосем сквозь ветки и комаров. У меня, городского гостя, вкус не такой тонкий, чтобы дары природы давались трудами, сравнимыми со спецоперацией партизанского отряда!
На Степанов остров мы наскоком — посмотреть грибы в небольшом чистом леске и чернику на еловом склоне. Остров когда-то горел, нетронутой осталась небольшая песчаная бухточка, где временами укрываются редкие морские странники на байдарках и катамаранах. Вода еще идет. Чалим карбас о самую скалу, надежно закрепляя якорь-кошку в разломе. Шторма накатали белого песка по берегу. Несмотря на обильные дожди, грибов в лесу нет, черники тоже. Впрочем, нас это не расстраивает — черничник сейгод отдыхает, ну и пусть ему! Есть время пройти знакомой островной тропкой к древней опавшей избушке. Низкая полуземлянка с печкой «по-черному», оконце вровень с землей. Таких избенок, сработанных из плавника, на островах много. У каждой своя история, записанная на выветренных бревнах сруба: «Тихон К. Бил тюленя. 1929», «Золотовский зъезжал. 1965», «А. М. жил 1943»… Я фотографирую, Сергей комментирует записи на срубе:
— Золотовский — это дядька мой, смотри, куда забрался! Тихон — не наше имя, в селе таких не помню. Тюленя, да, били здесь. Батюшка сказывал — артельно били и сдавали на зверофермы. Но то — зимой. А с такой печкой, и с окном на север — ну на фиг! Ты смотри, тут по бревну раскатать — так каждое в музей можно! Ну, время у нас, пошли на карбас…
И пошли мы по морю дальше, ведь кто знает — по морю ходют, а не плавают! Водное зеркало режет крутой штевень, дракон зорко глядит вперед… Огибая горелый остров, вспугиваем орлана — низко прижимаясь к воде, уходит он от атакующих крачек и чаек. Любопытные пингвины-гагарки молчаливо снимаются со скал и в быстром пролете заходят навстречь карбасу, присматриваясь к нам. За островами — узкие проходы меж корг и камней. Сергей сбрасывает ход:
— Вот ты мне скажи: шхеры, что за слово? Это от того самого? Я ж не вижу ни хера! Данька, иди на нос, кричи, если камень! В следующий раз по куйпоге сюда пойдем, хоть что видно будет.
Данила — помощник, зуёк. Стоя на носу, он вглядывается в бликующую морскую гладь, высматривая камни и меляки. Место для скоростей опасное: лысины подводных гряд едва покрыты водой. При ветре они «морят» пенными всплесками, а теперь только по ленивым тюленям можно определить их положение. Тюлени греются, лежа на чуть притопленных скалах. До последнего момента, как лодка подойдет близко, им не хочется окунать разогретое солнцем тело в холодную воду.
У островков и луд есть названия. Но мы, не запоминая карту, даем им свои по разным поводам. Вот осматриваем «Финскую луду» — был в гостях финн, так понравилась она ему. Ягод нет, только срываются чайки с гнёзд и висят гомонливо над головой.
Дальше — «Нюхотская», артельная изба стоит, чужой колхоз ламинарию драгал:
— Это не наш край, это Нюхча здесь работала. Гостить не будем – доски гвоздяные, проволоку мохом затянуло, сапоги поколем.
Шхеры раздвигают островки, как декорации в театре. Вот и «Агафья луда» — приезжала знакомая девчонка, катая по морю, в шутку предложили ей остаться отшельницей на острову:
— Будешь ты у нас, Катька, как Агафья Лыкова, жить одинока, а мы к тебе журналистов будем привозить! (Катя, к слову, была не против).
На «Агафьей» мы и зависли. Еще на подходе видно было, что островок словно золотом полит, как осенней краской вспыхивал. Карбас едва меж камней пристроили, а уже ясно, что вся горбинка луды покрыта ярким рохлецом, вспополонь со спелой морошкой. В Сереге проснулся азарт:
— Вот оно, наше место! Ведра готовь, будет нам на пироги, и так поисть! Мачту видно — за лодкой поглядывайте, если я убегу…
Собирали мы морошку, пока вода не запала. Всякую посуду, что в лодке была, наполнили крупной отборной ягодой, вызревшей на северном солнце, прогретой летними полднями сквозь холодные утренники. И обратно шли довольные, словно частицу солнца несли по морским водам.
Вечером топили русскую печь, сложенную на берегу «во утешение от странствий морских». Тесто, подошедшее в бане, раскатывалось бутылкой на столе рыбацкой избы. Путешествуя по морю, мы всегда готовим себе праздники, сопровождая их темами для разговора. Так и сейчас, — наполняя тесто, вспоминали о ягодных традициях села:
— Вот батюшка мой, так он любил, чтоб в сенях всегда кадка с моченой брусникой стояла. Придёт если с похмела, так чтоб зачерпнуть было откуда. Брусничная вода — это вещь, скажу. И остальная ягода в дому не переводилась. Баушка чернику в печи томила: сейчас так на селе никто не делат. Потомит и в банки кладет. Еще, как изюм, ее сушили на поддонах. А морошку в банки клали так: сколько есть, сверху сахару ложку, водки немного, смородинный лист и крышкой крыли. По пять лет стояла в погребе. Сверху потемнеет — снимаш тую черноту и на стол. Гонобобель не сбирали — бестолковый он, бродит, не лежит, варенье тоже никакое. У нас и не принимали его никогда. Толокнянка — только траву ейную брали, у кого почки больные или отек на ногах. Ягоды вроде как раньше в муку толкли для олашек…
— А шикшу-водянику собирали?
— Ссыху-то? Да если годной ягоды есть, что ее имать? Кто-то делал сок в селе, а один раз принимали за копейки. Я так думаю, если б и ее сгребли — птиц бы не стало. Куропатки шикшу любят, чайки жрут — вон все скалы «вареньем» уляпаны. Для них и растет.
Вот и не знаю, обижаться за эту ягоду, или нет? Многим, кто жил на Севере или путешествовал по его редколесьям и тундрам, — тому водяника, как родная трава. Сам не раз лежал на теплом шикшарнике, отдыхая после утомительных переходов. Если жажда — сгребешь горсть вороных ягод с ближайшей кочки, напьешься кисловатого сока, выплюнешь жмых — ладонь за новой порцией тянется. Вроде и вкуса особого нет, но всем ягода запоминается, начинает нравиться. А названий сколько? У других северных ягод их немного, а шикша вне конкуренции: водяника, вороника, шурша, лыха, ссыха, мочегонка, багновка, пьяна, психа и даже «дорогая трава»… Целый парад образов и аналогий! Пока интересовался, собирал материал, показалось, что водяника — главная ягода Севера. По урожайности — так точно. Даже в самые холодные лета на северных промозглых склонах она вызревает в неимоверном количестве. И доступна все лето — до августа прошлогодние ягоды не вянут и не облетают. Есть мнение, что много наешься — голову задурит, оттого и «психа». Но не замечал такого, может, если только с прошлогодней подкисшей на кусте «пьяни». Еще говорят — не бродит. А вино делали такое, что пробку вышибало, как добрым игристым! И вкус того вина густой, терпкий, наверное, такой вкус был у старинных французских вин времен королей Людовиков, как их описывали современники. Нашел еще, что голову лечит и расстройство памяти — может, стоит посерьезней исследовать такую ценность? По этому поводу многим тайком рекомендую! Ну, что бы там ни писали и ни говорили, а мы рецепт свой придумали: по равным горстям черники и водяники, а к ним можжевеловых ягод — на пол-литра с десяток. Сахара — чтоб сладко было. В посуде до кипения и в банки. К чаю заправка — что лимон! И сладко, и гладко, и смолисто!.. Меж тем на противень рядами укладываются заготовки под морошечники — «попутянки». Начиняем их крупным, чуть томленым в печи, осахаренным рохлецом.
— Вот у баушки получается как-то ровнее делать. А у нас — мужицкие пироги, но состав — по ГОСТу! — Сергей отправляет первую партию в жаркий печной зев.
Через несколько минут вынимаем яркие парящие слитки. Быстро, пока горячие, смазываем маслом румяную корочку. Перекладываем на блюдо под полотенце. Пока суетимся возле печи, шелестнул ветер и разрябил море. Штиль — он такой, зазывала к перемене погоды! Потянуло от севера ровным холодком.
— Удачно сходили! Теперь пару дней посидеть о моряне есть с чем. Вода ночная у нас, давай-ка еще один якорь занесем, пока не раздуло…
Нырнув в бездонные забродники, занесли запасной якорь с носа. Проверили набережный «мертвяк», вбив под пятилапую кошку сосновый кол. Тепло, радовавшее нас целый день, стремительно уходило к югу под напором ветра — царя голомянного. Светлая летняя ночь затемнилась — солнце под облачное одеяло легло. Будет дождя. Да нам не спешить. После бани сели в просторной избе к столу. Многими годами тот стол украшен: кого только не ютил и что на него только не ставили! А у нас скромно, что уж там. Блюдо пирогов с ягодой. Да одно — с жарницей из наваги. Сижок небольшой, с утра посоленный. Миска мелкой золотой картошки, на которой нет мундира — так, в пеленках еще (не удержались, подкопали в деревне у баушки, месяц назад саженую). По центру стола — кривобокого стекла штоф (вымыло взводнем из песка – приспособили по надобности), а в нем разбавлено на холодной торфяной воде с можжевельником. А еще зеленого лука связка, да на устах сказка:
— Ну, день годный был, а завтра еще лучше будет!
