Раз уж упомянула я о радостях гиперактивности, расскажу ещё одну историю, которая оправдывает советчиков по воспитанию. Оправдывает, потому что уж если медики не все понимают…
Положили сына на операцию (в 5 лет), меня соответственно с ним. Усекать пупочную грыжу. Которую он, 100%, наорал. Потому что очень громкий был, я даже пару раз в отчаянии шарила у него на затылке – искала регулятор громкости, ну не может же быть, чтоб мне послали его без этого регулятора, что там у них, совсем нет сердца?!
В день икс утром пришёл хирург, всё честь по чести расспросил, краткий (хотя кого я обманываю, развёрнутый) анамнез от меня получил и благополучно (да нет, вовсе не благополучно, опять же) забрал в обед ребенка на операцию. Ребенок боялся больниц и уколов как огня и, конечно же, попозорил меня перед наркозом знатно.
Дело в том, что наркоз дают не в присутствии матери. Однако мать имеет прекрасную возможность стоять под дверью операционной и со слезами в глазах слушать, что там, собственно, происходит. Ей-богу, лучше бы не слушала. Потому что сын мой фашистам с иглами не давался до последнего, а уж когда скрутили, орал на всё отделение – «Вы не имеете права!», «Милиция! Вызовите кто-нибудь милицию!»
Я стояла в коридоре, краснея и бледнея, перебирая в памяти, где он мог услышать эти фразочки. Становилось ясно - никто мне не поверит, что мы живем благополучно и милицию никогда не вызывали. С этого момента репутация восстановлению не подлежала. Слёзы жалости были уже вперемешку со слезами злости – господи боже, в душу мать, сынок, ну зачем вот ты так?! Орал бы уж лучше истошно на одной ноте…
Но вот самое страшное позади, и мне привозят ребенка в палату. Сижу с ним, наслаждаюсь тишиной. Жду, когда отойдет от наркоза. Через какое-то время наш хирург пришёл проверить ребенка и дать мне общую информацию. В конце беседы я спрашиваю – когда ребенку можно будет вставать? Доктор мне отвечает – да он у вас еще под наркозом, какое ему вставать. Да, доктор, я это понимаю – но когда отойдет от наркоза – через сколько ему можно вставать будет? На что хирург, уже хмурясь, мне: «Когда в состоянии будет встать, тогда и можно». Хорошо, спасибо.
Когда сын очнулся, он не разговаривал со мной минут десять. Естественно, я ж предатель, сдавший родное дитя на поругание врагам. «И ты, Брут» - читалось в глазах. После примирения на мои расспросы про милицию и вообще что это за нафиг ответа внятного не дал, что-то вроде: «Я этого не помню – а значит, этого не было». Не удалось докопаться. Видимо что-то из прошлой жизни всплыло в подсознании перед лицом смерти.
Волею судеб именно наш хирург остался в этот день на ночное дежурство. Иначе возможно собирали бы мы перед сном свои кишочки по коридору. В шесть вечера доктор, проходя по вверенной ему территории, увидел, что сыночек мой, аки лань беззаботная, носится по холлу, а местами даже демонстрирует, что человеку вполне себе подвластно пробежаться немножко и по стене. А его мамаша (то бишь я) сидит напротив с книжечкой и вполглаза наблюдает, чтоб не была повреждена всякая высокоточная техника.
С выпученными глазами наш импозантный доктор совсем неимпозантно бежит навстречу, орёт на него, орёт на меня: «Вы что, с ума сошли, у вас ребенок после операции, почему не в постели?!» На что я вполне резонно ему: «Так я же вас спросила, когда можно вставать, вы сказали – как сможет, так и вставайте.» В бессильной злобе тряся руками перед моим лицом: «Но не в этот же день!!!» Я, с ясным взором: «Так я именно поэтому ДВАЖДЫ вас спросила. Я же вам говорила, что гиперактивный ребенок. Отсюда уточнения.»
Короче, отправили его в постель, по дороге бубня что-то вроде того, что вообще даже утку ему в идеале надо бы сегодня давать было. Конечно, доктор, только и это с пояснениями пожалуйста, а то бы он на этой утке сёрфил у вас по коридору.