На Госпитальной площади, там, где трамвай, сделав круг, устремлялся в обратный путь, на остановке, притаившейся в тополиной тени, из трамвая легко выскочила молодая женщина в летящем кремовом платье в мелкий горошек.
Озадаченно оглядевшись, - она была здесь впервые - стала прикидывать, в какую же сторону идти – у нее был только адрес, добытый в адресном бюро, и решительно некому было пояснить ей, как быть дальше.
«Точно витязь на распутье», - подумала она, глядя налево, на прибранную улочку, бежавшую вниз к Яузе. Одну сторону улицы, весь квартал, занимал старинный военный госпиталь, классически желтый, с белыми колоннами, по другой же стороне один за другим располагались аккуратные двухэтажные особнячки красного кирпича с белой отделкой, точно пряничные домики.
Второй на выбор вариант был пойти прямо, но туда уж очень не хотелось – темные страшноватого вида косенькие бараки прямо скажем отвращали, и Тате даже не хотелось думать о том, что вот именно там может проживать ее родная тетка, сестра отца, умница, почти уже закончившая курс в Сорбонне – не успела доучиться, помешала война – та еще, первая мировая, которую называли тогда Великой, не представляя себе, какая еще более великая и ужасная за ней последует.
Тата ехала к тетке без предупреждения – телефона там не было, а телеграмму дать она как-то не догадалась. Решила, что в воскресенье утром скорее всего и застанет тетушку свою Софью Сергеевну по месту законной регистрации.
Вообще вся эта поездка в Москву была сплошной авантюрой. Еле дождавшись первой возможности, она выпросила у директора казанской филармонии, где работала стенографисткой, отпуск и - «в Москву! В Москву!» впервые в жизни, после всех скитаний и мытарств увидеть этот город, в котором ее семья («Запомни, Тата, мы – коренные москвичи», - любил повторять отец) жила испокон веку, а ей выпали вагонные теплушки, Харбин и Шанхай, и вот теперь – Казань, ну – ничего, все образуется, как говаривал Стива Облонский. Хотелось бы добавить – друг семьи, но это было бы неправдой.
Пробегающая мимо беленькая девчонка лет десяти вывела Тату из задумчивости: вот кого можно было расспросить! И – да, худшие ожидания оправдались, услышав адрес, девочка махнула рукой в сторону бараков.
Главное – не сломать каблук, так думала Тата, пробираясь по щелястому деревянному настилу к дому с нужным номером. Господи, двадцатый век, а здесь туалеты во дворе, Москва называется. Вспоминая свои бедные комнатки, которые она снимала в шанхайских пансионах, Тата поняла, что там все-таки, а здесь-то совсем…
«Бедная тетя Соня!» с этой мыслью она и налетела на низенькую грудастую тетку, как-то уж слишком резко вырулившую из-за угла: света в коридоре не было. Покудахтав, – тетка несла в руках кастрюлю с только что сваренным борщом и от неожиданности чуток пролила – Тате объяснили, в какую дверь постучать.
И все-таки она постучала не сразу. Даже уже занеся сжатую в кулак руку, притормозила, мешало – что? Боялась увидеть тетку – сломленной обстоятельствами, нуждой, бедой, вперед – скомандовала себе решительно и троекратно постучала.
Они не виделись тридцать лет. Переступив порог, Тата открыла рот, чтобы объяснить, кто, собственно она…
- Тата? Таточка, какое счастье, - тетка, с живостью отодвинув от стола стул, на котором сидела, бросилась к двери и, сияющими глазами глядя на Тату, принялась ее рассматривать снизу вверх – тетя Соня и так-то небольшая, с возрастом еще сгорбилась и Тате едва доставала до плеча.
Потребовалось время, чтобы знакомые Тате с детства черты проступили в этой маленькой, сухонькой согбенной старушке с седым кукишем на голове, и будто разгладились морщины, и все вернулось в двадцатый год, когда и виделись они в последний раз: Тате – шесть, тетке – двадцать шесть. Никогда не была красавицей, но – яркая, остроумная, живая, невеста французского виконта, с которым познакомилась в Сорбонне и после возвращения на родину больше уже никогда не увиделась, а теперь вот нужник во дворе.
Переложив на подоконник ученические тетрадки, над которыми и корпела, тетя Соня живо организовала стол под чаепитие: были извлечены баранки и мармелад, Тата вспомнила о коробке с пирожными, что привезла с собой, и уже через полчаса эти две ближайшие родственницы, разлученные судьбой на тридцать лет, болтали как ни в чем не бывало.
Тетя Соня была учительницей французского в школе здесь же, в Лефортове, и очень увлеченно рассказывала об этой стороне своей жизни. Собственно, другой у нее и не было, семьи не сложилось, сначала долго болел и умирал отец у нее на руках, было не до себя, а потом потребность заниматься собой и вовсе испарилась, главным интересом в жизни тети Сони были ее ученицы – она работала в женской школе, и ближе всех ей была Танечка – вообрази, Тата, необычайно способная девочка, все ловит на лету, и дальше шли рассказы и истории, которые тетя Соня с увлечением пересказывала племяннице, а та думала о теткиной половинчатой жизни, о своей тоже не очень определенной, и рассказ о способной Танечке звучал каким-то фоном ее мыслей о тетке, о себе, о том, как все в конце концов получилось. Или не получилось?
Обстоятельства сложились так, что через двадцать лет Тате, а к тому моменту уже достаточно известной писательнице Наталье Сергеевне Котельниковой, проживавшей в кооперативном писательском доме в Москве, понадобился преподаватель французского языка.
Пошуршав по знакомым, которых у нее в силу общительного характера было великое множество, Наталья Сергеевна получила телефон приятной молодой дамы, и через довольно короткий срок их отношения переросли в дружеские, конечно с правильно расставленными акцентами старшей и младшей подруги.
Французским они занимались двадцать пять лет до самого последнего дня Натальи Сергеевны.
И никто из них так и не узнал, что эта молодая дама, преподавательница французского, и была той самой способной девчонкой, любимицей Софьи Сергеевны, той самой белобрысой девочкой, что указала Тате путь к теткиному бараку – такая вот прихотливая линия судьбы, маленькая Москва, в которой все еще знали друг друга.
Другие рассказы автора: #рассказы рт
Если Вам понравилось, поддержите канал. Буду благодарна за лайк, комментарий, подписку.