Душа

«Опаснейший подводный камень для правосудия — это предубеждение»

Жан-Жак Руссо

Громкий низкий голос разнесся по огромному залу — древнему, как само правосудие.

— Начинаются слушания. Сегодня 19 марта 21 года со дня Прилета.

Висящие на стенах портреты борцов за права и справедливость из разных веков суровым взглядом осматривали толпу. «Закон суров, но он — закон» — читалось в их лицах. Они не раз и не два отправляли кого-то на виселицу, а когда в руках у человека власть над жизнью и смертью, то внутри у него все меняется. Судья становится богом в глазах простых людей, неприкосновенным и всемогущим.

С огромной долей раболепия все смотрели и на Судью, сидящего за своей трибуной в конце зала. Тот назвал имя подсудимого, суть обвинения и имя истца от государства, после чего сел на свое место. Удар деревянного молотка обозначил начало процесса. Все в зале, кроме четырех приставов, шестнадцати охранников и самого обвиняемого, безмолвно и осторожно начали рассаживаться. Сотни людей, абсолютно не похожих друг на друга и пришедших сюда с разной целью, но с одинаковым интересом. И каждый из них был зажат настолько, что не смел открывать рта. Любой сторонний свидетель во время такого процесса почему-то считает, что если издаст слишком много шума, то его кинут в камеру к тому, кого судят. Этот страх откладывался где-то на подкорке мозга, и каждый присутствующий подсознательно стремился держаться от Фемиды на почтительном расстоянии, хотя бы в плане звуков.

Но никто из присутствующих в действительности не мог быть на месте Отто — худого, бледного и порядком заросшего мужчины с седеющей козлиной бородой. Его обвиняли в неслыханном злодействе, о чем и поведал Судья в самом начале процесса. То, что сотворил этот жалкий человек, стоящий сейчас в железной клетке справа от гостей суда, не совершал до этого никто. Подобное, единственное в своем роде преступление, всегда вызывает немало трудностей на всех этапах судопроизводства.

Облегчил задачу сам Отто, который частично признал вину, и больше ни один адвокат не хотел его защищать. Теперь мужчине предстояло самостоятельно доказывать Судье и присяжным, что совершенное не было предумышленным и хладнокровным преступлением, попирающим основы семьи и общества. Но даже ему самому уже давно казалось, что это невозможно.

Судья — огромный мужчина средних лет — выглядел до того представительно и серьезно, что никто в зале не сомневался, что он способен, если на то будет нужда, вершить суд не только на Земле, но и на Небесах, — а если будет разнарядка, то и в самой Преисподней, нагоняя страху на чертей. Его взгляд был воистину испытывающим, а голос настолько глубоким, что моментально затыкал любого, кто начинал говорить в его присутствии. Для такого резонансного и беспрецедентного дела лучшего кандидата было не сыскать.

Напротив него уже поправлял свой дорогой костюм государственный обвинитель, который в отличие от Судьи серьезным не выглядел. Он заранее считал дело выигранным, а из-за такого внимания со стороны не только государства, но и мировой общественности, Обвинитель мог вполне рассчитывать на большую министерскую должность после завершения слушаний. В своей фантазии, практически уже осуществимой, он покупал новый дом, а может даже небольшой особняк где-нибудь в черте города. Мысли об этом, сколько он ни пытался, не могли согнать улыбку с его лица.

Его жилистое тело ловко проскользило сквозь пару рядов приглашенных на процесс присяжных. Он не хотел, чтобы дело решали они, но из-за большой огласки и отсутствия должной статьи в уголовном кодексе по-другому и быть не могло. Ему оставалось лишь убедить этих двенадцать незнакомцев, что Отто — самый страшный маньяк из всех, что когда-либо видело человечество. Судье придется согласиться с ними и выбрать нужную карательную меру, достойную преступления, и тогда Обвинитель уйдет из зала прямиком украшать чело лаврами.

Он поправил на носу тонкую оправу круглых очков, прокашлялся и начал вступительную речь, описывая в красках злонамерения Отто, жестокость самого преступления и отсутствие у обвиняемого и грамма раскаяния. В конце Обвинитель подчеркнул, что слишком мягкая мера наказания может побудить многих людей совершить то же самое — из глупости, либо в попытке подражать этому преступнику.

— Хочу также отметить, — добавил он, — что обвиняемый уже проходил по делу об убийстве полгода назад, пусть и как свидетель. Тогда у следствия не было никаких доказательств, но я уверен, что сегодняшний процесс вскроет необходимые детали того дела.

Обвинитель наслаждался каждым своим словом, так как знал, что раз никакого адвоката у обвиняемого нет, то никто не сможет ни остановить его, ни оспорить его слова. Закончив, он уселся на свое место чтобы выпить воды, но пролил часть ее на себя, так как не мог прекратить самодовольно улыбаться — так его переполняли эмоции. «Это было потрясающе», — мысленно хвалил он себя — «Еще полчаса и этот великий и смешной процесс закончится».

Судья выслушал его молча, и ни один мускул на его лице не выдал ни единой мысли. Лишь глаза по очереди буравили то Обвинителя, то стоящего в клетке Отто, который, казалось, ничуть не беспокоился. Обвиняемый бесстрастно смотрел перед собой, будто все сказанное было не о нем и не сулило ему никакой расправы. Судья дал полминуты, чтобы присяжные обдумали речь, и позволил обвинению начинать вызывать свидетелей, коих было немного.

— Обвинение вызывает Альфреда Гентбюрга, — громогласно заявил прокурор.

Медленно и робко, протискиваясь бочком между сидящими ровными рядами людьми, за столик свидетеля прокрался полный лысеющий мужчина. Он так боялся и так потел, что непрерывно вытирал намокший лоб голубым платочком. Но тот был уже таким мокрым, что струйки воды стекали по лицу прямо на воротник. На свидетеле была белоснежная рубашка и черный пиджак, очевидно, пылившийся в шкафу очень долго, дожидаясь повода очутиться на каком-то действительно важном мероприятии. Однако полнота испортила впечатление, которое тот старался произвести — край рубашки был не заправлен в штаны и торчал, открывая взору неприкрытый живот, а сам Альфред не мог этого увидеть сверху. В таком нелепом виде, слегка постанывая, мужчина взгромоздился на стул и с почти извиняющимся видом уставился на Судью. Но тому было достаточно лишь на мгновение остановить на нем взгляд, чтобы Альфред сконфуженно опустил глаза на поверхность стола перед собой.

Прокурор торжествующей походкой подошел к нему. «Только бы не сорвался, не начал мямлить», — пронеслось у него в голове. А от такого типа людей, это он знал по собственному опыту, частенько иного ждать и не приходилось. Однако, к удивлению прокурора, этот свидетель, боящийся, кажется, даже своей тени, оказался очень словоохотлив.

— Представьтесь, пожалуйста.

— Альфред я, из Гентбюргов, — сказал он так мягко, что находящимся в зале показалось, что словами он скорее должен был баюкать младенцев, а не отвечать на вопросы в суде. — Родился в 32 году до Прилета. Сейчас, стало быть, 53 полных года.

— Вы знакомы с обвиняемым? — начал допрос государственный служащий.

Альфред согласно и уверенно кивнул два раза, и крупные капли пота упали со лба на стол перед ним.

— Это Отто. Мой сосед, сколько я живу у себя. Хороший человек… с виду… Был. И жена его хорошая. И детишки. Ну, были. До всего.

Обвинитель обошел его стол и стал задавать вопросы едва ли не заговорщицким тоном.

— Вы бывали у него дома?

— Да, раз десять. Пару раз они с женой приглашали меня на праздники, иногда я приходил к ним сам, обсудить новости. Чудесная семья. Его жена готовила такие вкусные кексы...

— И в тот день вы тоже пришли к его семье обсудить новости?

— Н-новости? О, нет! Я услышал шум, — сказал Альфред. — У нас очень близко стоят дома. Я услышал, как кто-то кричит и звук ломаемой мебели. Даже мой пес начал лаять, а потом скулить. Мне, признаюсь честно, стало страшновато, и первое время я не хотел идти проверять. Ну, кто знает, чем люди вечером заняты? Их дело. Но потом любопытство взыграло, и я все-таки вышел на улицу и… ну вот как-то так.

— Напомните, в какой день это было?

— Сейчас март, а тогда февраль был. Вроде 12-е. Но точно среда. Я по средам хожу со своим псом на осмотр к ветеринару. Вот тогда был именно такой день. Мы с Ральфом… так пса моего зовут, ну, пришли домой. Я первым делом кофе себе заваренный налил. Потом переоделся в халат, да прямо в кресло с кружечкой рядом с заранее растопленным камином и сел. Ральф у ног моих тут же лег, и хорошо так стало. От камина немного корицей и травами пахло. Дом знает, как я люблю. Так хорошо, что если бы не крики, то я точно с места никуда не сдвинулся, уж поверьте.

— После того, как вы услышали крики, вы пришли к дверям дома обвиняемого. Как вы попали в дом?

— Ну… дверь-то… она… не была заперта, — с трудом выдавил Альфред, будто боясь, что ему не поверят. — Я даже стучаться не стал, она просто приоткрыта была. А за ней — темень.

— И, когда вы открывали дверь, та не сопротивлялась?

— Нисколько, — уверенно сказал сосед, замотав головой. — Если бы она хоть чуть-чуть уперлась, то я бы мигом домой пошел. А так… ну, мне интересно стало с новой силой. Сначала крики, потом дверь незакрытая… Такого же не бывает, чтобы дверь открывалась кому попало.

— И что вы увидели внутри? — задал ещё один вопрос Обвинитель, подталкивая Альфреда к нужному направлению в его рассказе.

Альфред замешкался, и потупил глаза. Каждое слово пролезало у него через горло с особым скрипом, и ему приходилось делать над собой поистине нечеловеческие усилия.

— Ничего. Темно было.

Он на секунду замолчал, пытаясь вспомнить тот день, возможно самый страшный день за всю его беззаботную жизнь.

— Я зашел… и… почувствовал…

— Что вы почувствовали? — Обвинителю не терпелось дойти до сути.

— Холод, — выдавил мужчина после паузы.

— Холод?

— Да. Холод. Как на улице, только в помещении. Я в домашнем халате был, а сверху пальто, которое даже застегнуть забыл, когда на улицу выбегал. Сразу понял, что что-то неладное — будто не в помещении стоял, а на снегу снаружи. И еще кое-что было.

Альфред нервно сглотнул вставший в горле комок. Его руки стали немного трястись, будто в этом отапливаемом зале суда стало так же холодно, как тем вечером. Он закрыл глаза, пытаясь справиться с телом и воспоминаниями. После этого продолжил.

— Был запах. Его сложно описать. Будто кто-то бумагу жжет. Может быть пепел. Да. М-м-м. Скорее всего. Очень похоже на пепел. Везде. Воздух был густой, от него пахло злобой. Сложно описать словами. Будто меня бросила в костер злая толпа — вот что это были за ощущения. Никогда в жизни так плохо себя не чувствовал.

— И вы все равно прошли дальше в дом?

— Ну, а что было делать? Хотя сбежать хотел постоянно. Никогда еще в таких страшных домах не бывал. Как в гроб попал, а ведь еще не видел ничего. Я, помню крикнул «Сосед!», но не громко. Страшно было, боялся, что услышат. Я в гостиную зашел, благо она рядом с прихожей была. А там еще холоднее. И там Отто увидел.

— Его жены рядом не было?

— Рядом точно нет, а дом я не проверял. Это… это было выше моих сил.

— Что делал обвиняемый?

— Да ничего. На полу сидел, а подле него кочерга. Темно было, но я видел, что она, кочерга эта, блестит в лунном свете, что из окна падал. Будто в воде вся. Вокруг мебель сломанная, как от драки пьяной. Я ближе подошел на шаг, а Отто даже меня и не заметил. Он просто сидел там посредине гостиной, да покачивался взад-вперед. Вроде даже скулил, но тихо, как мыши пищат.

Свидетель замолчал, а вместе с ним умолкли и все прочие звуки помещения. Все пришедшие, казалось, боялись даже дышать, а скамьи под ними — скрипеть. На эту паузу было плевать лишь Обвинителю, и тот порвал ее, вновь надавив на свидетеля.

— Не бойтесь. Продолжайте.

— А что продолжать? У меня мороз по коже пошел, да внутрь забрался. Накатил страх. Не просто испуг, а самый настоящий страх. Первороднее некуда. Я будто дышать разучился от ужаса. Как выбежал не помню, и как до дома своего добежал — тоже. Там в обморок плюхнулся прямо в прихожей. Очнулся только утром, когда пес мне лицо облизывать начал.

— Вы, насколько я знаю, не обращались в правоохранительные органы. Почему?

— А что бы я им сказал? — неожиданно огрызнулся Альфред. — Что у меня у соседа дверь не закрывается, а в доме у него холод?

Обвинитель замолчал, обдумывая ответ, но так и не нашел что сказать. Альфред был прав, — что бы он ни сообщил, ему бы не поверили. Разбирательство началось только, когда случился еще один визит в дом Отто.

Обвинитель попрощался с Альфредом и вызвал следующего свидетеля, который и должен был дать ключевые показания.

Эффект, который пошел по залу, был неожиданным. Люди шептались, другие просто открывали рты. Она шла по залу, приковывая к себе все возможное внимание. Даже сам государственный обвинитель на мгновение забыл зачем он был здесь. Ее угольно-черные волосы были убраны в хвост, а бледность из-за нервозности происходящего процесса приукрашивала аристократичные черты. Голубое платье под цвет глаз, крайне далекое от строгости, подчеркивало стройность и женственность жены Отто. Вот только чем больше люди смотрели на нее, тем меньше понимали. Никто в здравом уме не смог бы предположить, что они были не то, что мужем и женой, но даже что они могли жить под одной крышей — настолько они были из разных миров.

Она села за стол свидетеля, стараясь не смотреть на клетку с мужем. А тот, и это заметил Обвинитель, впервые обратил внимание на происходящее. Глаза Отто округлились, и он взялся за прутья решетки, не отрывая взгляда от свидетельницы.

— Представьтесь, пожалуйста.

— Элиза, — сказала изящная девушка, которую язык не повернулся бы назвать как-то еще.

— Кем вы приходитесь подсудимому?

— Женой. Пока что.

Из клетки Отто послышался лязг кандалов, которыми его сковали. «Прекрасно», — подумал Обвинитель, — «Она тебя сломает, а я ей в этом помогу». Душевно раздавленный человек начинает совершать ошибки и теряет уверенность, а это можно использовать для влияния на присяжных. Вопрос, который он задал, не имел никакого значения, и будь у Отто адвокат, тот моментально запротестовал бы, а Судья удовлетворил протест. Но поскольку защиты не было, Обвинитель мог творить все, что угодно. Он знал, что Элиза подала на развод, но этого не знал Отто. Прокурор мастерски воспользовался ситуацией, чтобы нанести ему неожиданный удар в самое сердце. Еще несколько ударов и…

— Скажите, почему вас не было дома в ту неделю?

— Мы с мужем поссорились, — ответила она, глядя на Обвинителя. — Я уехала жить к друзьям семьи. Мы с мужем не общались. Я побаивалась его.

Голубые глаза, будто сотворенные из воды далекого и чистейшего тропического источника, затягивали так глубоко, что, глядя в них, было крайне сложно ее слушать.

— А из-за чего произошла ссора?

Девушка замешкалась. Она тоже понимала, что эти вопросы не имели к делу отношения, и не знала, стоит ли на них отвечать. Но никто не воспротивился вопросу, а внимательный взгляд Судьи, словно лезвие занесенного топора палача, требовал от нее ответа.

— После того, что случилось с нашими детьми… Отто начал говорить странные вещи. Про них… и про наш дом. Бредни сумасшедшего, по-другому и не скажешь. С каждым днем становилось все хуже. В тот день мы пошли на кладбище, где лежат мои мальчики, и он снова начал говорить эту несусветную чушь. Мне стало горько и страшно. И тогда я поняла, что больше не могу с ним находиться под одной крышей. Мы поссорились. Я собрала часть своих вещей и уехала.

Из клетки Отто донесся стон. Обвинитель незаметно для окружающих улыбнулся.

— Вас не было дома почти неделю, но потом вы решили вернуться. Почему?

— Я хотела забрать свои вещи. Позвала наших друзей, семью Вебер, Мартина и Мари, у которых я остановилась. Они вызвались помочь перевезти все, что осталось, к моим родителям. Просить Отто я не хотела.

— Когда вы приехали?

— Поздно вечером, раньше не могла. Консультировалась по делам развода.

Снова стон из клетки. Удар за ударом, и любой, пусть он тверже любого камня, будет уничтожен. Слова ранят глубже штыка, а порой оставляют шрамы столь уродливые и глубокие, что не каждый сможет дожить свой век без ежедневных страданий — это Обвинитель понял в первый же день своей юридической практики. Словно нож, он оттачивал разум, чтобы наносить эти раны своими словами, и всегда добивался нужного результата. Что происходило с людьми потом — было не его ума заботой.

— Что было, когда вы пришли за своими вещами?

— Я… я встала у двери. Я не узнавала своего дома. Темный, гнилой. Фасад начал облупляться и сыпаться. Мартин и Мари тоже чувствовали, что что-то не так, и сказали, чтобы я проверила все сама. А мне было так страшно.... Я не хотела заходить.

Девушка замолчала. По ее щеке заскользила небольшая слеза. Обвинителю хотелось взвыть от восторга. Нет никакого другого равного по силе аргумента для присяжных, чем расстроенная молодая и красивая женщина, лишившаяся детей и своего дома.

— Прошу, продолжайте, — попросил он.

— И тут я увидела, что входная дверь не приоткрыта, как мне показалось поначалу. У нее оторвалась одна из петель из-за того, что сгнил косяк. Я открыла ее так осторожно, как могла, чтобы она окончательно не отвалилась. От дома... веяло холодом. Друзья сказали, что подождут меня снаружи. Я их понимала. Очень понимала. Я не хотела идти дальше. Но это все еще был и мой дом тоже. Переборов себя, я зашла внутрь… Мне…мне пришлось зайти.

— И что вы там увидели? Опишите в деталях.

— Это было ужасно! На полу была грязь, а стены…. Когда-то они были белыми, а теперь будто гнили. Всюду было что-то черное, оно сползало по стенам кусками. Дышать было очень тяжело. Я прикрыла рот и нос рукой, но это не помогло. Дом… он гнил изнутри.

— Вам он не показался… ну, скажем так, мертвым?

— Да-да! — с воодушевлением выкрикнула свидетельница. — Мертвым. И уже давно мертвым.

Она перевела дыхание и добавила:

— Знаете, мой дед жил в удаленном от цивилизации домике на краю леса и виделись мы раз в год. Однажды мы с семьей навестили его и нашли на полу его старой избы. Смерть от старости, но.. Он пролежал там больше двух месяцев и его тело… Никогда не забуду. Мой дом, если можно сравнивать подобные вещи, был похож на то, что стало с моим дедушкой. Я будто бы шла по внутренностям мертвеца, вдыхая его смрад.

Обвинитель на этот раз неприкрыто улыбнулся. Мысленно он похвалил Элизу. Это было отличное описание, и даже он не справился бы лучше.

— Ваш муж был дома?

— Да. Встретил меня и хотел обнять. Он улыбался так, будто не замечал творящегося вокруг ужаса. Но я отпрянула. Мне он показался чудовищем. Весь зарос. От него тоже пахло этим мертвым домом. Меня едва не вырвало.

— Он что-то вам сказал?

— Я не запомнила слов. Он что-то говорил про свершенную месть и наше светлое будущее. Я не стала слушать. Я выбежала наружу, и вместе с Мари мы позвали помощь. Она отвезла меня обратно к ним домой, а ее муж остался ждать подмогу. Я прорыдала всю ночь! Я не знала, что делать! Это было так ужасно…

Обвинитель вновь не смог скрыть улыбку. До смерти перепуганный свидетель — вишенка на торте для решения присяжных в пользу обвинения. Сейчас, как ему казалось, он мог просить для Отто любого наказания, и оно было бы исполнено в полном объеме.

Государственный обвинитель отпустил заплаканную Элизу, проводив ее хищным взглядом, и уселся за свое место, показав, что на данном этапе обвинение закончило свою работу.

И защитой, и последним словом обвиняемого перед приговором должна была стать одна единственная речь Отто. Его вывели из клетки, и звон кандалов разнесся по залу. К неудовольствию Обвинителя, Отто не рыдал. Он даже не выглядел раздавленным после того, что про него наговорила его жена. Обвинитель бросил на него злой взгляд, но успокоил себя тем, что это уже, в сущности, мало что изменит. Отто будет осужден, и светит ему высшая из возможных мер наказания.

Отто посадили за стол свидетеля, но кандалов не сняли. Он осмотрел зал, нашел глазами свою жену и слабо улыбнулся. Потом он посмотрел на Судью, и тот позволил ему рассказать его версию событий. Подсудимый прокашлялся, еще раз осмотрел зал и начал.

— Это началось где-то полгода назад, а может и больше, сложно сказать, — голос Отто был ровен и бесстрашен, словно он и впрямь ощущал себя лишь свидетелем, а не человеком, совершившим жуткое убийство, коему не было равных. — Дети тогда еще были живы. Началось с сущих с мелочей. Ну вроде… однажды утром я не смог открыть ящик кухонного гарнитура, чтобы взять ложки. Подумал тогда — может случайность. Потом стало такое происходить столь часто, что мириться с этим было никак нельзя. То двери между комнатами не открывались, то свет гас там, где я сидел и читал. Или, вот, входная дверь меня не пускала. А с женой все было наоборот. Стулья и кресла для нее всегда были теплее, еда сама по себе делалась вкуснее, а двери пред ней сами открывались, она даже руку к ним не протягивала. Я поначалу держал свои мысли при себе, но потом ей свою мысль высказал, мол, дом ее любит так сильно, что стал меня ненавидеть. Может, говорю, ревнует? По-другому это описать сложно. Она рассмеялась, назвала меня параноиком и сумасшедшим. Тогда — в шутку. Пришлось мириться со всем и жить дальше. Но однажды… меня даже дома не было. Герберту было восемь, Генриху пять. Они сидели дома в одной из нижних комнат. И я не знаю, что они делали, может играли вместе, когда под ними провалился пол. Такого не могло быть, и все здесь присутствующие это знают. С той самой кометы, никогда в домах такого не бывало. Этого быть не могло, но это случилось. Пол провалился, и моих… наших сыновей не стало.

Отто замолчал. Не потому что задумался, а затем, чтобы зал услышал эту паузу и усвоил сказанное. Он говорил четко, чеканя слова, словно учитель в классе с непутевыми детьми. Отто не оправдывался, лишь доносил свою мысль, и каждый, по его мнению, должен был вынести урок из сказанного, пусть даже сам он уже обречен.

— Меня начали таскать по инстанциям и допрашивать. Но, как я уже сказал, меня тогда рядом с ними не было. Дело закрыли, списали на несчастный случай. И тогда я понял кто был тому виной. Эта мысль была первой и била меня каждую минуту размышления, словно недостаточно было мне страданий. Это был сам дом. Он их убил. Он захотел избавиться от того, что связывало мою жену со мной. Как львы убивают чужих львят, захватывая прайд. Тогда я осторожно начал говорить об этом жене. Ее реакцию вы знаете. Однажды мы пришли на кладбище проведать мальчиков. И я ей снова все рассказал, но она не хотела слушать. Мы поссорились. Она вернулась домой, собрала вещи и уехала.

Он вновь замолчал, на этот раз собираясь с мыслями. Обвинитель буравил его взглядом, словно хотел совершить казнь здесь и сейчас. Но Отто не реагировал, ему было уже все равно.

— Я остался дома один, и… Дом, видимо, был в ярости оттого, что она уехала. Это был самый настоящий человеческий гнев. Из шкафов вылетала посуда. В меня летели ножи. Свет то загорался, то потухал. Мебель подлетала в воздухе и, казалось, готова была напасть на меня, но таких сил у дома не было. Наконец, его ярость смогла обрести что-то вроде физической формы. Он напал на меня в образе яркого света. Мы сцепились. И я ударил его подвернувшейся под руку кочергой. Дальше… дальше вы уже слышали все сами. Без души дом начал гнить и разваливаться куда быстрее, чем я успевал латать в нем дыры. То, что само чинило мебель и красило стены, было мертво, и на дом навалилось само время. Ни наш сосед, ни моя жена — не лгут, господин Судья и присяжные. Но они не понимают правды. Я убил, это точно. Убил того, кто убил моих детей и пытался убить меня. Я не чувствую вины, но, если так будет угодно, приму наказание.

Он закончил, и воцарилась тишина. Вдруг кто-то из конца зала выкрикнул «Лжец!», и Судья ударил молоточком по столу, предупреждая все прочие возгласы. Отто смотрел прямо на него, взглядом говоря, что его последняя речь закончена. Судья велел отвести его обратно в клетку, а потом произнес своим не терпящим возражений глубоким голосом:

— Подсудимый. Я не верю ни единому вашему слову. Если бы экспертиза не проверила вас заранее и не доказала, что вы вменяемый, то через те двери, в которые вы попали в этот зал правосудия, вы бы отправились сразу к таким же душевнобольным убийцам. Однако подобного вердикта ни я, ни присяжные вынести не сможем. Так что, рассматривая ваши слова с точки зрения вашей вменяемости, я делаю вывод, что ваше преступление было умышленным, но совершенным еще не установленным образом. Факт самообороны видится мне сомнительным и не имеющим не только доказательной базы, но и правдоподобия. Спустя двадцать один год после того, как рядом с Землей пролетела та комета, не было ни единого случая, подобного вашему. Комета дала души нашим домам, и жизнь всех здесь присутствующих навсегда изменилась. Вы должны это знать не хуже меня. Больше не случается пожаров. Больше не обрушиваются стены зданий. В домах всегда тепло и светло. Вспомните то дикое время до кометы, когда людям приходилось запирать дома и заводить животных, чтобы отгородиться от посторонних. Души домов не пускают чужих и охраняют людей от бед. А сколько времени уходило на то, чтобы поддерживать жилища в чистоте и целостности! Так скажите, почему я должен принять на веру то, что какая-то душа стала вдруг желать хозяину дома зла? Что она убила ваших детей, разрушила ваш брак и напала на вас? Нет. Такого не было и никогда не будет. Я считаю вас полностью виновным в этом зверском и хладнокровном убийстве. Присяжные могут посчитать иначе и даже время может быть на вашей стороне, если подобное еще когда-нибудь произойдет в дальнейшем. Но пока мое решение будет неизменным: вы полностью виновны и заслуживаете самого строгого наказания.

Судья ударил молоточком по столу. Отто наклонил голову и закрыл глаза. Он и не думал, что кто-то сможет поверить в его историю и успел смириться. Ему и самому было бы тяжело принять правду. Если бы ни ужас последних шести месяцев, то он мог так же быть на месте Судьи и не верить в странные в россказни сумасшедшего человека в кандалах.

После речи Судьи присяжные удалились обдумывать и выносить свой вердикт. Обсуждали они довольно долго, что говорило о спорах и отсутствии единого решения. Минуты тянулись, превратившись в час. Когда они вернулись в зал суда, их лица были мрачными и скорбными.

Но их вердикт был неожиданным, и даже — что было совсем странным — они нарушили процедуру оглашения приговора. Вместо того, чтобы выбрать человека, который бы озвучил общий вердикт суду, они по очереди стали подниматься со своей скамьи и рассказывать истории.

Седой мужчина рассказал, как его внуки, когда пришли к нему в гости, заигрались и стали пачкать стены краской. С тех пор дом отказывается пускать их внутрь. Еще один мужчина рассказал, как сильно был зол после рабочего дня, и, придя домой, стал пинать мебель. С тех пор душа его дома стала открывать окна на ночь, впуская холод зимой и насекомых летом. Немолодая женщина рассказала, как дом стал часто запирать ее и не отпускать на работу, а другая рассказала, что боится принимать дома ванну, так как чувствует, что дом за ней подсматривает.

Каждый из двенадцати присяжных рассказал свою историю, и пусть там не было того, что случилось с Отто, вывод из их рассказов был следующим — то, что произошло с обвиняемым маловероятно, но все-таки вероятно. Никто не знал, как уничтожить душу дома, не уничтожая сам дом, и вряд ли Отто имел способ и средства сделать это умышленно. Но то, что дом мог пожелать его хозяину зла, было для присяжных не чем-то из ряда вон, а потаенным страхом, о котором они раньше просто не задумывались. Дом имел силы напасть, а значит поверить в это они могли. Кроме того, в уголовном кодексе нет статьи за убийство именно души, пускай сам термин «душа» уже два десятка лет является юридическим, то есть официальным. Единогласно присяжные признали Отто невиновным. Убийство не было умышленным, а в убийстве по неосторожности или в убийстве из самообороны его обвинить его пока еще не представлялось возможным — слишком малоизученными до сих пор были эти самые «души».

Лицо государственного обвинителя становилось пунцовым с каждой новой репликой присяжных. Он не мог поверить, что такое возможно. Скрипнув зубами, он сжал кулаки так, что хрустнули пальцы. Ведь он сделал все правильно, и даже сопротивления в лице адвокатов не было! Почему?! Почему это произошло?!

Отто покидал зал суда в одиночестве и больше никогда не виделся с женой, которая так и не поверила ему. Остаток дней он прожил в том же доме, и все свое свободное время тратил на его восстановление. В этом он обрел цель, успокоение и гармонию, которых не находил уже очень давно.

А где-то, уже далеко от Земли, летела комета, выбрасывая в космическую черноту кристаллики многомерного вещества. Они разносились по пространству и в необъятных трехмерных глубинах космоса теряли свою силу. Но те, что однажды попали на планету рядом с пролетом кометы, смогли навсегда изменить ее облик. Из памяти пространства кристаллики извлекали души давно умерших жителей, и те, как это всегда было, возвращались в свои дома, становясь их хранителями. Кто-то из них был в материальном мире сильнее и мог изменять пространство внутри дома, кто-то слабее, и даже не мог зажечь свечку. Кто-то любил новых жильцов в домах и квартирах, кто-то ненавидел. И в дальнейшей истории, даже когда сам Отто умер и был забыт, бывало много странных случаев и проходило еще много судов. Люди отказались от уединения в своих домах ради постоянного комфорта, происхождение которого не понимали. И им было все равно. Было все равно и летящей где-то далеко комете. Она уносилась в глубину пространства, кружась вокруг звезды по длинной орбите протяженностью в три тысячи земных лет. «Души. Ха! Скажут тоже, — подумала бы она, если бы кто-то мог ей рассказать о том, что она сделала. — Тут есть лишь мертвецы, что не хотят умирать, и живые, что не хотят быть одинокими».

Автор: Кирилл Илюхин

Источник: http://litclubbs.ru/writers/6707-dusha.html

Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.

#триллер #ужасы #мистика #душа #дома