Мне говорят — бессовестная ты, Ленка, торгуешь совестью
Моя совесть не возмущается. Она молчит. Живет в ладу со всем остальным организмом. Организм желает мягко спать, сытно есть, не мерзнуть в старой куртке и драных сапогах зимой.
***
Я не поддерживаю нынешнюю «политику партии», не одобряю гонений на меньшинства (мне на меньшинства вообще покалебибельно, как и им на меня), я не понимаю, почему ради каких-то эфемерных «скреп» до сих пор не принимают закон о домашнем насилии. У меня и у властей совершенно разный взгляд на то, что нужно и что правильно.
По-другому и быть не может. Еще в детстве бабушке обещала — подожди, бабуля, стану генеральным секретарем ЦК КПСС, уж я-то порядки наведу!
Не стала. Обидненько. Впрочем, сама виновата: напористее надо быть, напористее. И наглее.
Конфетка на тортике: несмотря на все разногласия, тружусь на ниве пропаганды. На стороне властного добра, разумеется. Мне говорят — бессовестная ты, Ленка, торгуешь совестью
Моя совесть не возмущается. Она молчит. Живет в ладу со всем остальным организмом. Организм желает мягко спать, сытно есть, не мерзнуть в старой куртке и драных сапогах зимой. Кроме своего организма, несу ответственность за четыре юных и один пожилой. Не считая дюжины хвостатых.
Те, кто пережил девяностые и крушение Империи, поймут — тут не только совесть продашь, но и все остальные органы. Возможно, даже на запчасти.
У моего деда со стороны мамы случился инсульт, когда ему не принесли пенсию. К тому времени ее зарплаты — педагога с огромным стажем и кучей регалий — мы не видели несколько месяцев. Накопления на Сберкнижках сгорели. Чтобы купить молока, мама в четыре утра шла занимать очередь. Конец двадцатого века!
Дед пережил раскулачивание, лесоповал, войну, опять лесоповал… Он и бабушка много раз теряли все, и снова поднимались. А тут не выдержал. Свалился. Не было сил больше бороться.
Помню, полгода мы жили за счет водки. Выкупленная «по талонам», она стояла в самом темном углу маминой комнаты. После работы в школе мама переодевалась и шла ее перепродавать к винному магазину. Там всегда стояли огромные очереди. Парадокс — денег у народа не было, но на выпивку откуда-то брались.
А потом маме выплатили и зарплату, и отпускные.
Она их принесла в мешке, пачки в банковских перетяжках. Я первый раз видела такую «огромную» сумму денег разом, и тогда же первый раз поняла, как эта сумма ничтожна. По маминым подсчетам, ее не хватало даже для того, чтобы собрать меня в школу на следующий год… А надо было еще на что-то жить и есть.
Через месяц мама продала все свои украшения. Их много было, настоящая шкатулка с сокровищами, как мне казалось. Через три — уволившись со школы, вовсю «челночила», моталась в Польшу и волокла оттуда огромные коробки — магнитофоны «Павасоник», ангоровые кофты, жуткие юбки с люрексом, которые разлетались, как горячие пирожки, рулоны трикотина… Все и не припомнить.
Оставаясь одна, я каждый раз тряслась — вернется ли мама домой, ведь мало ли, что там, на границах, до которых еще добраться надо по дорогам, на которых так любят встречать автобусы с челноками лихие тати…
И когда я вспоминаю это, понимаю, почему дедушка с бабушкой всегда говорили — лишь бы не было войны. Да. крушение страны — это не война, но… Тоже страшно. И мысли голову лезут — да черт с ним, пусть тяжело, пусть впереди особо ничего не светит, но хоть не девяностые.
А уж совесть… Отличный товар, если нормально платят и статья УК с ГК не грозит.