Эта серия статей представляет краткий обзор взаимоотношений между христианством и философией на протяжении последних 20 столетий. Что в нашем "культурном христианстве" - собственно, христианского, незыблемого, непреложного? И что в нем - временное, наносное, обусловленное той или иной парадигмой мышления, принятой философской системой? Это - очень важные вопросы, и задаюсь я ими давно. Предлагаемая читателям серия была написана мною более двадцати лет назад и впервые представлена в виде трех докладов, прочитанных на заседаниях богословского общества «Summa Summarum», декабрь 2002 года, Заокский.
Тогда же была опубликована маленькая кнжечка, давным-давно распроданная и затерянная: О. А. Жиганков, Матрица богословия. Предлагаю подготовленному читателю эту тему спустя 20 лет - уверяю, эта тема не утратила актуальность. Люди начинают потихоньку дозревать да того, чтобы начать отделять в "культурном христианстве" пшеницу от плевел, извечное Божие от временного, человеческого, философского. Чтобы было проще читать, я представил свои доклажы в виде трех "песней". Для мотивированного читателя, не развлекуха, хотя... Печатаю по просьбе Светланы Селивановой. Сегодня делюсь первым из докладов, который я назвал, вторя Владимиру Семеновичу - Чужая колея.
Песнь первая: Чужая колея
(к вопросу о библейской метафизике)
Сам виноват – и слезы лью, и охаю:
Попал в чужую колею глубокую.
Я цели намечал свои на выбор сам,
И вот теперь из колеи не выбраться.
В. Высоцкий
С героем кинофильма «Матрица» творилось что-то странное. Каждый день его сознание расширялось, так что он мог понять и вместить в себя то, что недоступно было большинству людей. Он все яснее мог проводить различие между реальным бытием и виртуальной реальностью. И наконец совершилось чудо: ему открылась подлинная картина мира и, как ее составляющая, виртуальный мир, искусственно навязанный человечеству. Герой увидел виртуальный мир таким, каков он есть: в цифрах и формулах. Многоэтажные здания обмана и иллюзии рушились у него на глазах. Он мог теперь видеть мир в его истинном свете, прорвался к основам, к истокам, к началам.
Подобный прорыв может произойти и с нами. Что из того, во что мы верим, на что надеемся, есть реальность, а что басни? Человечество, осознанно или нет, преуспело в строительстве виртуального мира. Закладка основ этого несуществующего объективно, но определяющего характер, поведение, жизнь людей мира началась задолго до изобретения компьютера. Под виртуальным миром я имею в виду навязанный человечеству комплекс идей, которые не соответствуют действительности, но которые тем не менее кажутся нам верными, так что столкновение с ними в некоторых случаях может не только ранить, но и убить. На библейском языке это называется миром идолов. И хотя Библия говорит, что идол есть ничто, все же люди приносились идолам в жертву, ставили свои жизни в зависимость от получаемых от идолов знамений, общались с ними, как могли.
Говоря языком более современным, новозаветным, словами Иисуса Христа, это те «неудобоносимые бремена», которые программисты виртуальной реальности (в те дни книжники, саддукеи и фарисеи) наложили на людей безо всякой нужды. Бесконечные предания старцев, правила человеческие возводились в разряд незыблемых правил и довлели над людьми. Тяжесть того бремени, о котором говорил Иисус Христос, состояла не столько в физическом следовании этим идеям (к примеру, определенное количество шагов, которые можно делать в субботу), сколько в ничем не обоснованной моральной тяжести, которая давила, а иногда и полностью раздавливала человека. Таким образом, созданная людьми виртуальная реальность грозила отвлечь их от настоящего, богоданного мира, поглотить всю энергию, увести в несуществующий (в глазах Божьих) мир человеческих домыслов.
С тех пор мир изрядно поднаторел в создании виртуальной реальности. Предания старцев, облаченных в одежды философов, монахов, духовенства, учености, настолько тесно спаяли виртуальный и Божий (реальный) миры, что невооруженным глазом границы разглядеть уже невозможно. А потому надо исследовать хотя бы основополагающие, изначальные принципы этих двух миров, то есть вернуться к началам.
Когда-то давно Ориген писал уже «О началах». Гигантский интеллект этого мыслителя оставил неизгладимый след в христианстве. Заклейменный церковью как еретик (и вполне, в чем-то, заслуженно) он, тем не менее, не желал никого вводить в заблуждение. Еще меньше – во искушение. Он, в частности, писал:
«Я хочу быть лишь сыном Церкви и не желаю остаться в людской памяти основателем какой-нибудь ереси; имя христианина мне пристало более всего, ибо именем этим благословенна наша земля. Если я, предстающий перед людьми правой рукой церкви, именуемый священнослужителем и призванный проповедовать Слово Божие, стану яко неправый перед учением Церкви или нарушу евангельские заповеди и тем опорочу Церковь, пусть вся Церковь единодушным решением отринет меня и отбросит, как отсекают правую руку, ввергающую в соблазн».
Церковь так и поступила с Оригеном, хотя его идеи, являющие собой симбиоз христианства и платонизма, она прочно усвоила.
Дитя своего времени, Ориген видел в метафизической системе греков основу для построения христианского мировоззрения. Христиане верили в Христа распятого, верили в Его возвращение на землю в будущем, устрояли церковную организацию. Все это было славно, как считал Ориген, но под это, равно как и подо все остальное, должна быть подведена определенная мировоззренческая позиция, которая бы объединяла, направляла, систематизировала, корректировала все эти частности. Вот эту основу основ он и пытался выявить, сформулировать и использовать применительно к христианской догме. Впрочем, он не был одинок: большинство отцов ранней Церкви, за исключением антифилософски настроенного Тертуллиана, видели в греческой философии (которая неотделима от греческой метафизики) ту основу, которая была призвана помочь христианам как-то упорядочить, систематизировать свое учение.
Разница между Оригеном и другими отцами Церкви состояла лишь в том, что Ориген был более последователен в этом стремлении, осознанно стремился к тому, чтобы интерпретация христианства осуществлялась при помощи греческой метафизики. Он потому и преуспел в своих толкованиях и комментариях, потому они ему так легко и в таком объеме давались, что в его сознании через учение и образы христианства явственно просвечивала матрица греческой метафизики. Его уровни толкования Писания свидетельствуют об этом: высочайшим уровнем толкования являлся уровень метафизический, доступный избранным.
Безусловно, Ориген причислял себя к числу тех немногих, которые сделали прорыв, заглянули за внешнюю сторону вероучения. Прорыв этот мыслился как интеллектуально-мистический акт. Интеллектуально он был подготовлен благодаря греческой философии, но мог состояться только при помощи мистического озарения. Античность нашла дорогу в христианскую религию и прочно с нею спаялась, роковым образом «философизируя теологию».
Но вот прошли годы, и здание античности стало рушиться, погребая под своими обломками всех благоверных платоников и неоплатоников. Рушились в первую очередь не наработки платонизма в христианской доктрине, сознании, интерпретации, а сама матрица философии античности. Руши
лась та «системная оболочка», под которой были написаны частные христианские доктрины. Осыпалась система, и доктринальные выводы, в том числе обретенные в опыте мистического озарения, начинали «глючить», а потом и вовсе «зависли». Поднялась паника: кто-то стремился вернуть матрицу к жизни, кто-то – подлатать «программы». Но над всей этой, в принципе, уже бессмысленной суетой вставала звезда новой матрицы, звезда забытого было Аристотеля.
«Программисты» Средневековья – богословы и философы – срочно кинулись переписывать «системную оболочку», чтобы спасти хоть некоторые из уже существующих «программ». Наиболее преуспел в этом Фома Аквинский. Вместо того, чтобы решительно отвергнуть «операционную систему» Платона, он на ее основе вывел аристотелевскую систему. Как он это сделал, это уже детали. Главное, что на какое-то время нормальная жизнь в матрице была восстановлена, основные «программы» подкорректированы и снова запущены. Оказалось даже, что с новой «операционкой» они работают более эффективно. Однако сам того не ведая, Фома Аквинский подсказал «программистам» нового поколения (программистам, которые ввели человечество в эпоху модерна) самые ключевые идеи для написания «системной оболочки» модернизма. В этом-то и преуспели Оккам, Бэкон, Юм и другие «программисты» переходного периода.
Проект модернизма был полностью оформлен Кантом, который, в отличие от своих предшественников, уже на совершенно сознательном уровне сделал прорыв, совершил полную комплектацию системы. В Канте, как и в его системе, не было харизматизма, не было мистической направленности. Все это осталось в системе античности, в том числе и в ее Аквинском варианте. Новая система, система модернизма, являла из себя образчик пунктуальности, познаваемости, предсказуемости, управляемости. Я не собираюсь представлять здесь характеристики эпохи модерна – они и так хорошо известны. На этот раз революция была такой полной, смена систем такой решительной, что интеллектуальные и богословские рынки в нерешительности застыли: какую систему избрать?
Шок был несколько смягчен тем, что за транзитное время, от Альберта Великого (за которым и следовал его великий ученик – Фома Аквинский) и собственно до Канта, были написаны богословские и философские «программы», которые могли как-то уживаться с обеими «системами». Правда, ни под одной из них они как следует не работали, но все же это было хоть что-то. И все же те, кто хотели по-настоящему пользоваться интеллектуальным багажом человечества, должны были четко избрать для себя одну из предложенных «операционных систем». И выбор был сделан. Более того, он был предсказуем.
Католический мир предпочел продолжить работать под «оболочкой» античности. В конце концов, католический мир рожден был в этой системе – в ней ему и вариться. Протестантизм же, наоборот, вырастал на дрожжах пробивавшего себе дорогу модернизма, к «системной оболочке» которого он и примкнул. Как показало время, новая «операционная система» оказалась более эффективной. Творческие умы работали под нею быстро, писались многочисленные трактаты, которые становились все сложнее и насыщеннее. Казалось, новая система отвечала всем требованиям жизни.
Жизни – может быть, но не времени. Настал срок, и система настолько «загрузила» себя противоречащими и взаимоисключающими «программами», которые постоянно конфликтовали друг с другом, что она уже не справлялась и все чаще беспомощно «висла». На какое-то время ее снова «запускали», но она снова «висла». Одна научная революция сменяла другую. Как показал Томас Кун в своей книге «Структура научных революций», возникающие на месте старых новые парадигмы и соответствующие им теории были совершенно несоизмеримы друг с другом, так что даже сопоставление их представлялось невозможным. Гипотезы и целые научные подходы безнадежно конфликтовали друг с другом.
И тогда «программисты» мышления решились на создание принципиально новой системы: системы, которой нипочем были бы конфликты и противоречия отдельных программ. Системы, под которой каждый мог бы писать свою программу, и эти программы никоим образом не конфликтовали бы с программами ближних и дальних.
Сверхзадача? Да нисколько. Все, что должна была сделать новая система – это локализовать работу отдельных программ. Благо, современная технология не испытывала недостатка ни в «хардом», ни в киберпространстве, ни в скорости. Как говорится: твори, выдумывай, пробуй. Делай, что хочешь. Места всем хватит. Ты работаешь локально, на своем участке.
Ты никуда не лезешь. Если кто-то захочет зайти в твое гиперпространство – он зайдет, посмотрит. Напоминает библейское: «Питье шло чинно, никто не принуждал, потому что царь дал такое приказание всем управляющим в доме его, чтобы делали по воле каждого» (Есф. 1:8). Новая система, система постмодернизма, как раз подобна этому царю: она отдает приказ, чтобы все пользователи, какие бы программы они ни творили, ни использовали, не совались бы с ними к другим – таким образом программного конфликта легко избежать. Может быть, возможны рассылки вирусов. Но пока система работает, а с вирусами более или менее успешно борются.
И опять складывается та же самая ситуация: под новой системой с трудом, неповоротливо скрипя «хардом» работают «программки», написанные в свое время христианскими «программистами» под «системы» античности и модернизма. Все большее количество пользователей-христиан теряет всякое терпение от этой тягомотины и напрочь забрасывает старые программы. А новые еще не подоспели. Не оттого ли христианство сегодня духовно захирело и вымирает?
Конечно, есть христиане, которые сегодня работают под «программной оболочкой» античности. Есть такие, что поклялись ни за что не изменять модернизму, потому что все их христианское сознание написано под эту систему. Некоторые перестраиваются и начинают писать «программы» под постмодернизм. Все это хорошо. А что будет дальше, за крушением постмодернизма? На колу мочало, начинай сначала? А может стоит, по Оригену, вернуться к началам? Может быть, изначально для себя мы избрали не ту матрицу? Может, есть такая матрица, такая «операционка», под которой мы не будем слишком сильно «глючить»? Может, под ней нам не придется всякий раз переписывать наши духовные ценности, чтобы они хоть как-то работали?
«Такой матрицы нет», - скажет скептик. «Есть такая матрица!» - воскликну я. Более того, эту матрицу не нужно изобретать, учреждать, паять или что-то там еще. О началах, так о началах. К «материнке» – так к родной, не привнесенной.
(продолжение следует, самое интересное - впереди)