и сколь ни тешься вкусами халвы,
мне много ближе холод синевы
над гладью протекающей невы.
вороны мне милей огромных птиц,
что гумилев, оставив пыль столиц,
поехал наблюдать в упор глазниц.
да, холод мне милей. при нем мозги
лишаются накрученной фольги,
соразмеряясь с холодом ноги.
пусть ноги холодеют. но я жив,
смотря в немного сонный объектив,
я понимаю: мир вне фото лжив.
не выцепишь ты взглядом ничего,
что наполняет в статике его:
оно ни рождество, ни божество.
венеция. я твой покорный раб.
здесь алфавитный раньше был прораб,
составивший из строфики парад.
я прохожу по улицам твоим,
хоть надо плыть. из ресторанов дым
бежит. здесь очень тесно жить двоим.
живу один, один плачу за ночь
с девчонкой, что потом уходит прочь,
поняв, что мне по возрасту, как дочь.
в венеции стареть - роднее, чем
быть молодым и видеть вифлеем
из колыбели солнечных систем.
когда объединятся эти львы
описанной октябрьской невы
с венецией, исполненной молвы, -
тогда поймем, что равен древний прах
меж островом васильевским в стихах
и сан-микеле, славимом в веках.
нет разницы, в какой тебе лежать
компании, когда уже сказать
не можешь ни "люблю", ни "вашу мать".
так славься, верно, царствие живых,
сохранное во льдах сторожевых,
где суть одна: в сходимости кривых.