Антон не сразу увидел этого человека. Вероятно, чтобы остаться незамеченным, укрылся у мусорных баков. Там тёмный пятачок иной жизни для иных – заросших, немытых, полупьяных и, скорее всего, одинаково несчастных. В двух, кем-то выброшенных старых креслах, на деревянных ящиках, на тротуарном бордюре, сидят, похожие на диких зверей из диковинного мира, обсуждают наболевшее, дремлют, закусывают, чем Бог послал... Но он явно не из них, судя по опрятности, добротным туфлям, дорогому плащу.
Он имел, как это показалось Антону, благородную внешность, в нём чувствовалась «порода». Открытое лицо, внимательный, спокойный взгляд могли расположить к себе, если бы не ночная неопределённость, грозившая чем-то таким, от чего хотелось всё же поскорее уйти домой. На вид ему можно было дать и семьдесят, и девяносто. Но благодаря прекрасной, напоминающей военную, выправке, смотрелся ещё вполне энергичным человеком.
Подошёл, когда Антон открыл входную дверь.
Он был на голову выше, стоял совсем близко, и Антон ощущал его тяжёлое дыхание. «Соблюдайте дистанцию», – мелькнуло в голове надоевшее, о чём твердят второй год на всех континентах. От него пахло чесноком.
– Я хотел бы сказать кое-что.
В негромком голосе Антону послышалась та самая, знакомая ему, властность, по которой угадывал особых людей с полномочиями. Он сжал в кармане баллончик.
– Антон Павлович Зарьялов?
– Допустим.
– Меня зовут Борис Николаевич…
– Ельцин, – пошутил, успокоившись.
– Так про меня и говорят. К счастью, к нему отношения не имею. Моя фамилия Борисов. Вот паспорт.
– Паспорт не нужен. Как и всё остальное. Имею в виду разговоры не к месту и не ко времени. Извините, конечно. Но уже ночь. С утра весь день в говорильне. Валюсь с ног. Ваше лицо вроде знакомо…
– Я живу не так далеко. Наблюдаю иногда из лоджии, когда не спится, ваши поздние возвращения.
– А, вот в чём дело. Видел вас во дворе, теперь вспомнил. Дайте номер телефона, позвоню, когда получится, и вы изложите вашу проблему.
– Нет, – сказал он и вынул пистолет.
«Этого ещё не хватало», – подумал Антон, но не решился заново опустить руку в карман.
В таких ситуациях лишних движений лучше не делать.
– Хорошо. Говорите.
– Здесь неудобно, – Борис Николаевич кивнул на тёмные окна. – Люди спят. Мешать будем.
– Предлагаете… Что предлагаете?
– Можно на детскую площадку.
Они направились в центр двора.
– Спрячьте пистолет. Я никуда не денусь. Военный пенсионер?
– Отставной генерал.
На скамейке, подложив картонку, спал бомж.
– Пошли в мою машину, – сказал Антон.
– Лучше в мою.
Генерал открыл дверь «Тойоты», Антон увидел на стекле портрет Сталина, с другой фотографии улыбался дедушка Ленин.
Антон вспомнил свой «мерседес» с Николаем Угодником на лобовом.
– У меня лопнуло терпение, товарищ Зарьялов.
– Я уже понял. Жизнь тяжёлая. Выборы не такие. Власть не такая. И вообще, нервы. Так?
– И это тоже, – генерал опустил стекло и закурил.
Он покашливал, выплёвывал мокроту в окно и чертыхался.
– Предпочитаю папиросы. «Беломорканал», – сказал он, сплюнул и покосился на Антона. – У меня в своё время сделан был запас на двадцать лет вперёд. Угощайтесь.
– Спасибо. Бросил двадцать лет назад.
– Дождь начинается.
– Да, дождь.
– Вы любите дождь?
Антон молчал и смотрел в окно. Дождь стучал всё сильнее. Казалось, машина едет куда-то вверх, по струям, может, на небо, может, ещё дальше. Антон любил дождь. Во время дождя он выходил в лоджию, вдыхал всей грудью этот чудесный воздух и заглядывался на будто заново рождающееся небо, внутри которого всё в этот миг восхитительно бурлит, и кажется, это и радость, и гнев высших сил… Но не об этом же говорить с человеком, у которого неизвестно что на уме.
– Моя жена любила дождь. Ей нравилось во время дождя сидеть в лоджии. Она смотрела на небо и говорила, что ей хорошо, – сказал генерал.
Антон закрыл глаза. Пусть говорит, подумал он. Ему хотелось, чтобы поскорее всё это закончилось, и он мог наконец уснуть у себя дома в постели.
Генерал вынул из кармана плаща записную книжку и вслух читал по ней, какие отрасли уничтожены, сколько убито промышленного потенциала России, сколько разгромлено крупных промышленных производств.
– Это понятно? – генерал взглянул на Антона.
– Понятно.
– Посмотрите на меня. Видите этот плащ и прочее? Всё – иностранное. Посмотрите на наших людей, наши города, наше всё… Где оно – наше? Всё – не наше. Чужие шмотки, чужая техника, чужие технологии... Кто мы теперь? В кого превратились?
Он возобновил чтение. Пошёл перечислять, сколько в Госдуме сидит долларовых миллионеров, сколько из России вывезли золота и что объём вывозимого металла превысил объём добытого.
– И это понятно? – снова поднял глаза на Антона.
– Понятно.
– А вам понятно, почему это происходит?
– Я готов вас выслушать.
– Потому что развалили Советский Союз.
– Так вы же и развалили.
– А вот это не надо. Развалили те, кто предал. Они. Я не предавал. Я был против развала.
– Ваши соратники по партии это сделали.
– Лишь малая их часть. Большинство не хотело этого. Страну ликвидировали путём манипуляций.
Генерал рассердился и стал говорить быстро, порою шепелявя и проглатывая слова, его торопливая речь была похожа на горячку безумного. Впалые глаза в сумеречных переливах казались неестественно огромными, напоминая Антону глазницы черепа, и будто сверкали в бликах от прыгающего под дождём жёлтого огня фонарей. Он рассказывал о патриотизме, о народе, о счастливом времени, которого уже нет. Обо всём, что ему казалось самым главным.
Его голос тонул в шуме дождя, тогда он говорил громче и поглядывал испытующе, слышно ли. Холодные брызги оседали на нём, но ему будто нравилось, окно не закрывал.
Он замолчал, чтобы перевести дыхание. Его лицо блестело вроде как от дождя, а может, от испарины. Он дышал тяжело.
– Душно, – сказал он, обтираясь носовым платком.
Воспользовавшись паузой, Антон продолжил разговор:
– Я вас по большому счёту понимаю. Не хочу спорить. Но хотел бы заметить... По поводу, знаете, чего?
– Чего?
– Веры в Бога. Я готов жить при любых, самых плохих, условиях, лишь бы не вернулось время гонений на церковь.
– Слышал-слышал в ваших прямых эфирах, запомнил, – генерал усмехнулся. – Зачем вам этот Бог? Что он вам даёт? Зачем вам эти сказки со свечками?
– Бог – это любовь. И так далее. И что плохого, в конце концов, в том, что люди тянутся к истине, к свету, к чистоте? Чем вам, советским коммунистам, насолил Бог? Зачем вы расстреливали священников?
– И без Бога есть и была любовь.
– Я не собираюсь ничего доказывать. Я высказал личное мнение, почему не хочу возвращения богоборческих времён.
– Что с того, что сейчас церкви открыты? А при этом сколько расплодилось тех, кто разворовывает бюджет, грабит нашу страну. А такие, как вы, помогаете своей пропагандой укрепляться многому из того, что происходит.
– Я подумаю над вашими словами.
– Как-то мало верится…
– Почему же. В ваших словах есть своя логика. Так что я подумаю.
– Сколько бы ни думали, всё равно будете говорить народу то, что от вас требуют. Вы талантливы, к сожалению. Вашему красноречию можно позавидовать. И эта проклятая харизма, она у вас есть. Вас с удовольствием слушают. Вам многие верят. Вы – символ пропаганды.
– Поэтому и решили меня застрелить?
– Я бы вас застрелил в одном случае. Если бы отказались со мной разговаривать.
– Готовы убить человека просто так, из прихоти. И это считаете нормальным?
– А мне всё равно. Нормально или ненормально. Если вся наша жизнь ненормальная... Вот у меня неделю назад жена умерла. От ковида. Её поздно госпитализировали, всё тянули, мест в больнице не было. А когда от лёгких ничего не осталось, принялись спасать. Но поздно.
Он закашлялся.
– Кажется, вы тоже больны.
– Да. Я болен. От жены заразился. И места в больнице нет. Велели подождать. Обещали, вот-вот… Моей жене тоже говорили «вот-вот»…
Он замолчал, опять закашлялся, Антон смотрел на него с сочувствием.
– Что ты на меня уставился, как на покойника? – со злостью сказал генерал. – Но теперь, надеюсь, и тебе тоже недолго осталось, ведь мы с этого часа одной верёвкой связаны, а? Как тебе такое?
И он засмеялся.
– Станет, наконец, одним пропагандистом меньше на этой земле. Всех вас ненавижу. Умру, но хоть с чувством выполненного долга.
– Для этого ко мне пришли? Это и есть ваш последний, что называется, ковидный выстрел, как понимаю.
– Хорошо придумал... – генерал выругался. – Именно. Мой последний выстрел. Месть, если хочешь.
Он снова засмеялся.
Антон вздохнул и посмотрел в окно. Сияли под фонарём облитые дождём чёрные стволы деревьев, чмокались о землю срывающиеся с веток блестящие капли. Сейчас бы по грибы, подумал он, да, грибы… «На выходных заберу своих, поедем в лес». От этой мысли ему стало хорошо. Ему было неуютно, когда они без него уезжали на дачу.
Он искоса бросил взгляд на генерала. Его профиль напоминал что-то птичье. Мокрая нахохлившаяся птица в клетке. Ему стало его жалко. Он вспомнил, как год назад они всей семьёй отлёживались дома с высокой температурой. Удалось выкарабкаться без осложнений и без врачей. Повезло. Ковид, говорят, коварный. Но им повезло. Жена заявила, благодаря иммунитету. Благодаря Богу, поправил он её. Она не стала спорить.
Подошёл вымокший под ливнем бомж – тот, со скамейки, и попросился в машину. Услышав от Антона, что в салоне заражённые, бомж бросил взгляд на кашляющего и ушёл под грибок в песочницу.
– Вы мне разрешите сделать один звонок? – сказал Антон.
Генерал продолжал кашлять, зажимая рот носовым платком.
К счастью, Белов ещё не спал. Шефа Антон уважал как порядочного человека, готового помочь в беде. Он не ошибся. Белов откликнулся на просьбу, а через несколько минут сообщил, что договорился с таким-то, он назвал фамилию известного политика, «сейчас всё порешает». Очень скоро во двор въехал микроавтобус с красными крестами, и задыхающегося генерала увезли.
Когда Антон оказался дома, лёг под одеяло и уже почти уснул, вспомнил то, хорошее.
– Лен, спишь?
– Конечно, сплю. Случилось что?
– Нет.
– А чего звонишь среди ночи? Честно, ничего не случилось?
– Я вот подумал. Давай с мальчишками за грибами в лес дёрнем на выходных.
– Что это с тобой? С работы уволили?
– Нет.
– А чего тогда по грибы решил?
– Так.
– Ну и ну. Но я рада, что ты очнулся от говорильни. Может, перестанешь, наконец, на свою работу молиться. Подожди. Ты, наверное, с вашими отмечал чего-нибудь, выпил, что ли?
– Я же не пью, ты знаешь.
– Знаю… Слушай. А может, тогда и к моим заодно завернём? Обижаются, говорят, забыли их.
– Можно и к твоим. А в следующий раз – к моим.
– Обалдеть.
Он улыбнулся.
– Значит, по грибы…
Утром позвонили из больницы.
– Борисов просит передать вам свой пистолет, говорит, в подарок.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Мамыко Галина
