На днях я был свидетелем следующей сцены: на тротуаре стояли молодые мужчина и женщина, а между ними стоял мальчик лет четырех или пяти, очевидно, их сын. Под ногами его лежала кофточка белого цвета, с желтыми полосками на рукавах. Молодой мужчина был худощавый, смуглый, с черной короткой бородкой и черными же волосами, блестящими гелем для укладки. Молодая женщина имела розовые пряди в волосах и одета была небрежно, хотя и не по-домашнему и даже не без какой-то претензии. Оба этих человека смотрели на кофточку, лежащую на тротуаре и на мальчика, на эту кофточку глядящего. Наконец, мужчина дотронулся до кофточки ногой и произнес, обращаясь к ребенку:
- Ну поднимай, че.
Молодая женщина ухмыльнулась. Мальчик, неуклюже наклонившись, не с первой попытки кофточку свою поднял и принялся одевать, но у него не получалось вывернуть наружу запутавшиеся рукава. Родители же говорили ему что-то насмешливо, поторапливали его даже с издевкой, как будто этот ребенок был их враг, как будто они ненавидели его, но принуждены были почему-то это скрывать.
- Ну ты одеваться будешь, или нет? – сказал мужчина, а молодая женщина, спутница его, легонько толкнула мальчика в плечо.
Мальчик тогда, окончательно запутавшись в рукавах кофточки, стал размахивать руками, как будто кого-то пытаясь ударить невидимого, и закричал, очень непонятно выговаривая слова:
- Что ты можешь сделать, что ты будешь делать!
В лице его были злость, досада, бессилие, он кричал и плакал от беспомощности своей справиться с кофточкой и угодить родителям. Понятно было, что манеру крика, сами слова и интонации их он перенял от этих же родителей. Понятно было, что для этих же родителей он – лишнее и ненужное существо, которое было ничем, а теперь мешает им жить, и смеет чего-то требовать. И они так мстили этому ребенку за его существование, но никто из них не понимал – отчего это так.