⇦ предыдущая часть
- Барин! Вас спрашивает какой то господин, - доложила мне прислуга.
- Проси в комнату, - сказал я, закрывая книгу.
Не успел я подняться со стула, как открылась дверь, и в переднюю вошёл офицер. Сперва я не угадал своего посетителя, но потом, подойдя ближе и пристально всмотревшись, я узнал в нём своего станичника и друга детства.
-Не узнаёшь? – спросил он меня, подавая руку.
- Как не узнаю, - узнаю, хотя мы и давненько так не виделись. – Прошу в гостиную, - пригласил я гостя.
- Да я, брат, и не знаю, - входить мне туда или нет: у меня костюм сильно подгулял.
- Ну, что за вздор, - костюм! Полагаю, что ты не с визитом же явился ко мне. Я очень рад видеть тебя: посидим, побеседуем.
Мы пошли в гостиную. Я окинул взглядом своего гостя и действительно заметил, что костюм его имел крайне непрезентабельный вид; сильно потёртые мундир и брюки были покрыты какими-то пятнами, а измятые погоны совершенно потускнели и имели бурый цвет.
- В таком костюме я избегаю дневного света, как летучая мышь. Целый почти день сижу в комнате, а вечером выползаю, - говорил он, усаживаясь в кресло и, видимо, конфузясь.
Несколько припухшее лицо, всклокоченные волосы и красные глаза свидетельствовали, что мой друг детства не состоит членом общества трезвости.
- Как поживаешь? Что поделываешь? – спросил я.
- Поживаю скверно, делать – ничего не делаю; впрочем, в станице играю в карты, устраиваю дебоши и, как видишь, пью в мёртвую голову (запойно).
- Ну, это пока не радует меня. Почему же ты без дела?
- А какое у меня может быть дело, если я состою на льготе? У меня есть офицерский мундир и офицерская честь, которые не позволяют мне заниматься каким либо пустым делом. Я должен поддерживать в себе военный дух, - вот я и воюю…
И он расхохотался.
- Шутки, однако, в сторону, - продолжил он после небольшой паузы. – Приехал я в Новочеркасск просить какого-либо места. Попал, братец, на такую линию, что и пропасть можно… Прикажи, пожалуйста, дать мне рюмку водки, а то с похмелья голова трещит.
Я вышел из комнаты и распорядился насчёт выпивки и закуски. Через пять минут мы вошли в столовую и сели за стол. Гость, не дожидаясь моего приглашения, налил себе рюмку водки и тотчас же выпил её.
- Позволь мне ещё одну выпить, - сказал он, - а то я в станице привык не закусывать после одной.
- Сделай одолжение, - ответил я.
Он выпил ещё рюмку и тогда только принялся за закуску.
- Теперь и на душе стало немного легче. Да, вот как обстоятельства-то складываются! Помнишь, ведь когда-то вместе играли, в Дону купались, сады обносили. Ты теперь семейный человек, служишь, и у тебя есть какой-нибудь интерес в жизни, а я своей персоной – ни Богу свечка, ни чёрту кочерга. А тоже в кадетском корпусе мечтал когда-то о славе, о военных подвигах, о генеральском чине. Чепуха какая-то!.. Я ещё себе налью… Ты извини.
- К чему эти спросы и извинения! Наливай и пей,- для того и на стол поставили. – Ты прости меня, не ожидал я тебя таким встретить. Мне кажется, что ты блажь на себя напустил. Ну, к чему было так опускаться? При твоих способностях и энергии можно бы иначе устроиться и даже генеральства добиться.
- Нет, это не блажь, душа моя. Всё, что со мной случилось, должно было случиться в силу естественного, так сказать, логического хода вещей. При тех условиях, в которые поставлен в настоящее время казачий офицер, трудно быть порядочным человеком. Прежде всего, меня свихнуло воспитание. Родителям моим почему-то казалось, что из меня должен выйти храбрый воин, а потому они определили меня в кадетский корпус. В этом, быть может, и кроется главная причина моих жизненных злоключений. Будь я на другом поприще, я не был бы тем, чем являюсь в настоящее время. И, представь себе, до последнего времени я не сознавал этого и серьёзно считал себя рождённым для войны. В корпусе, как ты знаешь, я был лучшим учеником, и начальство возлагало на меня большие надежды. Впоследствии я и сам проникся этим убеждением и на вас, гимназистов, смотрел как на несчастных людей. Да и как не проникнуться таким убеждением? Воспитатели только и твердили нам, что мы, военные люди, - опора отечества, что на нас покоится счастье и благоденствие его. На школьной скамье мы, кадеты, уже мечтали о чинах, орденах. И ни разу мне не пришлось услышать, что, прежде всего мы должны быть порядочными людьми, а потом уже полковниками и генералами. Эта простая, универсальная истина никому из нас не приходила в голову и, вероятно, потому, что она чересчур проста. Зато мы рано начали толковать друг с другом о чести офицерского мундира. Мундиры и эполеты – вот те кумиры, которым мы решили посвятить всю свою предыдущую жизнь. Уже в шестом классе корпуса мы в совершенстве усвоили все внешние особенности офицера и даже щеголяли этим друг перед другом. Я и в этом преуспевал.
В Петербурге, где пришлось пробыть мне два года, я ещё более проникся сознанием собственного достоинства. Занимался я усердно и даже увлёкся военными науками: обзавёлся специальными книгами и стал читать запоем. Выпускной экзамен выдержал я отлично и обрядился в офицерский мундир. Ты не можешь себе представить, что это за счастливый был момент! Как водится, мы, только что испечённые офицерики, собрались в одном ресторане и кутнули на славу. Разумеется, не обошлось дело и без дебоша. Могло бы и плохо кончиться это для нас, если бы в компании нашей не было сына одной влиятельной особы. Дело наше постарались замять. Ресторанный дебют окончательно утвердил меня в убеждении, что я – храбрый офицер.
В том же году я был зачислен в полк. Нужно тебе сказать, что у меня, как и у каждого офицера, было заветной мечтой поступить в академию генерального штаба. В полку я думал серьёзно заняться, чтобы приготовиться к экзамену. Сначала дело пошло было на лад, но потом… Ах, если бы ты знал, какой затхлой атмосферой приходится иногда дышать нам, служа в полку! Я не стану об этом распространяться, потому что придётся назвать некоторые личности. Одним словом, вышло скверно. Я поссорился с товарищами. Не знаю, чем бы это кончилось, но срок пришёл удалиться мне на льготу. Вот этот-то момент и был для меня роковым. Я отправился в свою станицу. Теперь представь моё положение: при таком возвышенном о себе мнении, с такими наполеоновскими замыслами, с таким избытком энергии, мне пришлось вдруг очутиться в каком то болоте! Первое время я занимался делом, старался держать себя в стороне от станичного общества, ходил на охоту, играл на скрипке; но такая мирная жизнь не удовлетворяла меня. Болотная тина стала мало-помалу засасывать меня. Я стал посещать клуб, танцевал с барышнями и, конечно, дирижировал танцами. Это, ведь, наше офицерское преимущество! Чтобы придать себе больше смелости, я стал подходить к буфету, а там и пошло поехало. Видишь, каков я гусь!..
- Это, батюшка мой, обычное оправдание людей, которые не пытаются сдерживать себя, - остановил я моего приятеля. – Почему бы тебе не заняться каким-либо делом? Ну, хоть попробовал бы баллотироваться в станичные атаманы и заняться общественной деятельностью?
- Баллотироваться в атаманы? Да за кого же ты меня считаешь? Я не успел ещё настолько опошлиться, чтобы браться не за своё дело. Какой из меня выйдет атаман-хозяин, если я двум свиньям корм разделить не могу? Я скорей согласился бы пойти косить или таскать мешки на пристани, но это сделать не позволяет мне мундир и офицерская честь. Нам, брат, и с толпой смешиваться нельзя. Ведь, мы по билету третьего класса ездим по железной дороге во втором классе. С нами не шути!
И гость мой опять рассмеялся.
- Будь у меня дело, соответствующее моей специальности, я никогда не дошёл бы до такого положения, - начал он опять. – Всё моё существо требовало деятельности; я чувствовал избыток сил, а дела никакого не было.
- К начальству бы толкнулся; быть может, оно дало бы тебе какое-нибудь место, - заметил я.
- Толкался, братец! Начальство пожимает плечами и даёт знать, что ему некогда с нашим братом разговоры разговаривать. Ведь, кабы я один такой объявился, а то нас целый легион. Места получают те, у кого бабушка ворожит, а у меня хоть и есть бабушка, но, к сожалению, никакими чародействами не занимается… Я ещё рюмку выпью?
- Пожалуйста.
- Ты прости, что я побеспокоил тебя. Пришёл поделиться горем и кстати посмотреть, как ты живёшь.
- Очень рад. Если долго думаешь прожить в Новочеркасске, то заходи ещё; посидим, потолкуем, и быть может, что-нибудь придумаем.
- Нет, я долго здесь не останусь. Попробую ещё завтра толкнуться в одно место, и если не удастся, то отряхну прах от ног своих и пущусь обратно в свои палестины.
- И опять пить, опять в карты играть и дебоши учинять?
- А что же прикажешь делать? Впрочем, постараюсь исправиться. Но мне пора идти и дать тебе покой.
Мы вышли в переднюю. С помощью прислуги гость мой с трудом надел своё пальто и, заплетая ногами, вышел из дома.
Было уже поздно. Проводив гостя, я присел на балконе, чтобы немного освежиться после пребывания в душной комнате. В моей памяти воскресли золотые годы счастливого детства. Я отчётливо рисовал в своём воображении образ моего товарища. Всегда здоровый, весёлый и жизнерадостный, он производил на всех нас отрадное впечатление. Действительно, выдающиеся способности давали право надеяться, что он пойдёт далеко и сделается полезным членом общества. И вдруг увидеть его в таком жалком положении!.. Грустно!
Через две недели я получил известие, что товарищ мой застрелился.
″Исправился, бедняга!″ подумал я.
Донец.
Газета ″Приазовский край″ № 200 от 30 июля 1898 года.
⇦ предыдущая часть | продолжение ⇨
Навигатор ← Из истории области войска Донского