- В алый пурпур одевает стан стройный Юнона
Кудри златые свои под темный покров убирает
Звездами яркими блещущего небосвода.
- Все мечтаешь, Квинт? Лучше бы подумал о завтрашней битве.
- Что будет разыграна славным мужам на потеху
И кто-то из нас окропит кровию юною землю,
Что не впервой примет сок скорби, пролитый
В песок ее равнодушный невинною жертвой.
- Ты жалок, Квинт. Советую тебе оставить это глупое занятие. Завтра наш с тобой первый бой, разумнее набраться сил, которые дарует сон, а не предаваться пустым мечтам. Я собираюсь победить и заработать свои первые золотые монеты.
- Думаешь, сенатор будет так щедр? Ты лучше взгляни, как красиво окрасились охрой и золотом горы.
- Зачем мне это? Смотри ты, насладись напоследок. Ибо вижу я, что ждет тебя горькая участь. Ты будешь слишком легкой для меня добычей, но как знаешь.
Спикул небрежно пожал плечами, словно желая хотя бы этим жестом образумить глупца, но увидел лишь промелькнувшую на бледных губах собеседника улыбку. Тогда он нырнул в клетушку, где они коротали свои ночи долгие месяцы ученья, где было тесно, но, возможно, завтра станет просторнее. Или Сергий, сын сенатора, пожелавший снискать себе славу яркими зрелищами, - даром, что пошел его род из плебеев, - тут же купит нового раба? Будет ли с ним легче, чем с Квинтом, кротким, но сильным и ловким юношей с варварскими светлыми очами, запавшими в глазницах, как капли теплого дождя?
Спикул присел на ворох соломы, которой был устлан пол, и растянулся на ложе всем своим сильным мускулистым телом. Он решил, что должен выспаться, сжал пухлые капризные губы, которые мечтатель Квинт уже успел сравнить с гордыми устами Марса. «Да, Квинт прав», - отметил Спикул с усмешкой: и ядреной красотой своей и нравом он более всего походил на величественного и грозного бога войны. Какое же ему дело до юноши, забавляющегося стихосложением? Но Квинт не шел у него из головы, и Спикул начал злиться: уж скорее бы пришел уже и согрел своим теплом ложе, успокоил его мысли спокойным дыханием. И почему так тревожно, ему, привыкшему считать (пусть и несвоевременно, как он уже понимал), что весь мир крутится вокруг него, чувствующему, что впереди его ждет слава? Да, путь таких, как он, выбивающихся из низов, - тернист, но он чувствовал, что его решение стать гладиатором (добровольное, в отличие от подобных Квинту) верное и сулит многие блага.
Квинт пришел, когда Спикул уже скрипел зубами от гнева. Светлоглазый юноша заметил, как зол его напарник, и слегка побледнел. Спикулу захотелось его ударить, и он бы сделал это, так как больше всего ненавидел в своем подельнике трусость, тем более невыносимую, что была она непонятна: сил в гибком теле Квинта было предостаточно, и железной хваткой его ловкие руки держали меч, уже не деревянный, а боевой и тяжелый. Однако он удовольствовался только тем, что прожег жалко улыбающегося юношу презрительным взглядом и отвернулся. Как только тело рядом с ним - привыкшее к его побоям, безропотно сносимым - перестало конвульсивно сжиматься от случайных прикосновений, а дыхание стало легким, Спикул уснул, отбросив неуместные мысли о закате, но и во сне ему снились светлые улыбчивые глаза.
А утро встретило их ласковыми лучами, скудным завтраком, и вскоре они встали друг против друга, уже под раскаленным солнцем, приветствуемые гиканьем толпы, не имеющие больше возможности перекинуться и словом.
Силен и прекрасен был Спикул, длинноногий и стройный, с перекатывающимися под кожей мышцами – такой, каким и полагалось быть ретиарию, приходившему рассчитывать только на собственную ловкость. Кроме кинжала и сети с тяжелыми грузилами ничего не могло защитить его от соперника. Но Спикул не боялся за себя, потому что знал, что сегодня он убьет своего мечтательного напарника, даром, что светловолосое чело того прикрывал шлем с высоким гребнем, а к худой груди он прижимал щит. Квинт трус, стал гладиатором случайно, а в любой битве побеждают не столько силой и ловкостью, сколько взглядом, особенно, когда соперники равны. Квинт, при всем его отвращении к жестокости, был неплох, Спикул знал это, любуясь, как ловко парень на уроках разделывался мечом с деревянными колом, вкопанным в землю. Но он не деревянный обрубок и быстро накинет на пугливого соперника сеть…
Однако взгляд Квинта больше не был мягок, а лицо будто сковали латы железной решимости. Таким никогда еще не видел подельника Спикул, и кровь вскипела в нем азартом и жаждой крови соперника, равного ему, того, с кем стоит биться за славу.
И вот по знаку эдитора загремели, загрохотали трубы, взревела толпа, и началась битва. Спикул заскакал по маленькой арене провинциального цирка, ловко извиваясь, отклоняясь от ударов Квинта, но даже ослепленный пурпурной сеточкой крови, затмевающей зрение, он смог заметить, что Квинт, отчаянно прикрывая грудь, не стремится попасть острием меча в его тело, а будто ждет чего-то? Мало того – вскоре движения светлоглазого гладиатора стали раскованнее, увереннее, и он будто случайно или в пылу нелепейшей бравады позабыл прикрываться и только уворачивался от убийственной сети, которую почти удалось накинуть на него Спикулу. Разозленный странным поведением противника, невольно восхищаясь, будто тоже научился видеть вещи свысока, грацией и ловкостью Квинта, Спикул стал входить в раж, его движения убыстрились, но не этого ли добивался противник? В какой-то опасный миг Спикул неловко поскользнулся на песке, выправил равновесие, но подставил противнику спину. Он уже приготовился почувствовать холод стали, но последним усилием заставил себя развернуться и встретил удар в пустоту, рядом со своим правым боком. Квинт отскочил от него, раскрасневшийся и как будто довольный собой. Глупец! Он рассчитывает на такое же благородство и с его стороны? Напрасно. Что бы ни пригрезилось рабу-поэту, Спикул сам выбрал свой жестокий жребий и не намерен никого щадить. И вот еще один выпад, взмах сетью, отскок, улыбка на бледных губах Квинта, не злая, но смелая… Смелая! Квинт научился быть смелым! Поборол в себе тот жалкий трепет, который вызывали в нем жестокость, открытая схватка, борьба; перестал бояться собственной силы! Еще один бросок вперед, и сеть накинута на белое крепкое тело. Квинт упал на щит, дернул рукой, пытаясь сбросить сеть, Спикул подбежал к сопернику, со сверкающим кинжалом в руке, поймал затуманенный взор запавших глаз, совсем не печальных, не отчаявшихся… И тогда, словно разорвавшей хмурый небесный свод молнией, - его пронзило, что он не хочет убивать. Кого угодно, но не его. Не сейчас. Не сегодня…
Держа несопротивляющееся тело, с болью отведя взгляд от все еще сияющего осознанием собственной победы - пусть не над ним, но над собой - лицо, Спикул взглянул на эдитора. Тот быстро отвел взгляд и посмотрел на трибуны, по которым волнами проносился недовольный рокот, быстро слившийся в четкий звериный вопль: «Убей!» Их можно было понять – как ни была хороша битва, но не ради милости они здесь собрались.
И эдитор дал знак.
***
- В алый пурпур одевает стан стройный Юнона
Кудри златые свои под темный покров убирает
Звездами яркими блещущего небосвода.
Так шептал этим вечером Спикул. К поясу его был пристегнут мешочек с золотыми монетами, по нему он неосознанно постукивал время от времени в такт словам, но черные глаза, которые глупый Квинт любил сравнивать с очами быстроногого оленя и крупными камушками, омываемые нестерпимо сияющими водами ледяного ручья, были непривычно глубоки, будто те воды замедлили бег и согрелись солнцем.
- Ах, Квинт, Квинт. Я научил тебя смелости, а ты научил меня любить закат… Гибельные, бесполезные дары и для тебя, и для меня.