(сатира на сентиментальные рассказы начала XIX века)
Вздохи и слезы! Красноречивые представители мук сердечных, тоски душевной, страданий телесных! Вам, вздохи и слёзы посвящена была вся жизнь чувствительного Чертополохова. Вам же посвящаю и мою повесть о нем!
В благословенной Москве, на берегу Яузы: реки для судов непроходимой (но для кур безопасной),там, где маленькие домики, один другого ниже, поражают своею простотой - где не слышно экипажей (потому что нет мостовой), в смиренной хижинке громкого человека (приходского пономаря) явился на свет Эраст Чертополохов. Он явился, и свет и заплакал. Заплакала мать, заплакал отец, заплакали все; домашние: кухарка, горничная и кучер! Вздохи и рыдания встретили Эраста у подъезда жизни. К добру? К худу? Узнаете. Читайте, сделайте милость.
Лиодор Чертополохов происходил из древнейшей фамилии ... татарской. Предок его Еманчабий, за тысячу лет пред сим, разъезжал по степям ишимским, с дротиком, с саблею, с колбасами конского мяса и с сотнею удалых товарищей, которые с радостью отдавали жизнь свою за полбарана. Еманчабий сделался бичом султанов и ханов средней Азии; всех рубил, колол, обирал и наконец, нажил себе тысячи ... баранов, верблюдов, лошадей и назвался Султаном.
Потомки его, следуя похвальному примеру, грабили в свою очередь приятелей и неприятелей и не отступая от заведенного порядка, отличались искусством отогнать табун, просверлить дротиком самую крепкую спину и смахнуть с плеч зараз самую упрямую голову, упражняясь в столь похвальных искусствах, они жили бесподобно!
Пили кумыс, как воду - лошадей ели даже в будни. Один из таких потомков Еманчабия, страстный охотник до путешествий, приехал в Россию инкогнито, т. е. один одинехонек; приехал - ему понравилось наше царство и он поселился в России. Назвался Акакием, и сей Акакий есть родоначальник фамилии Чертополоховых. Это случилось в 1598 году. А? Не правда ли, что это знаменитая и древнейшая фамилия?
Так Лиодор, отец Эраста, обыкновенно рассказывал, и всякой раз с прискорбием. Всякой раз какая-то неясная, таинственная задумчивость набегала на его лицо, когда он заключал повесть о своих предках. Родился Эраст - и все облака задумчивости, и все тучи тайных мучений спали с лица Лиодора, как театральный занавес по окончании романтического представления. Он отец - знаменитая фамилия Еманчабия воскресла!
Лиодор, отставной артиллерии штык-юнкер был человек пылкий, честолюбивый. Жена его, Юлия, дочь артиллерийского прапорщика, принесла ему в приданое поместье в Курской губернии. Поместье изрядное; но Лиодор, привыкший к столице, тотчас перевёз его в Москву и поселил на своей квартире. И из этого поместья вышли: кухарка, горничная и кучер. Юлия страстно любила Лиодора; кроткая, нежная, чувствительная любовь мужа и чтение удовлетворяли всем потребностям ее нежного сердца. Она никуда не выходила, и в уединении своем была, как фиалка в Марьиной роще.
Давно уже супруги желали иметь наследника - давно уже - года три, или четыре. Она желала того тихо, скромно - он громко. Наконец все в доме успокоилось рождением Эраста: так исчезают в отдалении крики черного ворона, так замирают трели нежной малиновки! Но Эраст плачет; и слезы его имеют симпатическое действие на глаза родителей. - Как я счастлива! - шепчет мать, утирая белым полотняным платочком большие голубые глаза свои.- Как хорош Эраст! - говорит отец, поднося к черным глазам своим синий, клетчатый, носовой платок. Какая картина! О, Грез!
Прошли дни, недели, годы и вот Эрасту уже пять лет. Познакомитесь с Эрастом; он недурен, он очень похож на отца: то же смуглое лицо, те же черные глаза, тот же орлиный нос. Заговорите с ним - как он мил! Совершенная мать! Также добр, чувствителен, нежен, сострадателен! Одна беда: у него болят глаза; он беспрестанно плачет; все огорчает его, и слезы не перестают литься из черных глаз Эраста. Отчего же это?
От двух причин: от чувствительности сердца и чувствительности глаз. Юлия, кроткая, домовитая Юлия, обыкновенно сидит дома и читает романы; ее любимый роман; Жизнь и приключения Лазариля Тормского, роман раздирающий сердце и наводняющий глаза; на каждой странице надобно или вздыхать или плакать, или рыдать. Она читает, а маленький Эраст, сидит подле нее; в двадцать четвертый раз перечитывает она Лазариля, с новым удовольствием, со свежими слезами.
Эраст плакал, плакал и у него испортилось зрение, и слезы бегут из глаз его, даже тогда, когда говорят ему: здравствуйте. Так неосторожные родители растравляют детскую чувствительность и нервную систему бедного ребенка. Правду сказал Петрарка: на свете ничто непродолжительно, кроме слез.
Отец Лиодора отроду не читал никаких книг; от того имел прекрасное зрение, и был человек дальновидный. Он не хотел верить (холодное создание!), что можно плакать, читая вздор, и не шутя сердился на чувствительную Юлию и слезливого Эраста: он не знал, что плакать есть сладострастие… сладострастие душ высоких и чувствительных!
Ему не нравилось воспитание, которое получает дома его единственный наследник и последняя отрасль Еманчубиева рода: он внутренне убедился в необходимости хорошего учителя, и отдал Эраста в приходское училище. Эраста вырвали из объятий матери, посадили на сосновую скамеечку, дали в руки азбуку: жестокий учитель, с костяною указкой в руках, ужасным голосом трубит ему в уши: аз, буки, веди. Бедный Эраст - куда завлекла тебя любовь родителя?
Четыре года беспрерывно сидел Эраст на сосновой скамейке с книгами, прописями и аспидною доской; всему охотно учился и верно превзошел бы всех товарищей, если б не зрение! Но, что прикажите делать, когда он едва! видит то, что у него под глазами; a учитель требует, чтоб Эраст видел издали то, что пишут вдали мелом по черной доске.
Это также невозможно, как видеть свои уши. Эраст плачет - и все равно ничего не видит; наконец учитель догадался, что Эраст близорук и заключил: близорук, следственно не способен к учению. В следствие мудрого решения, Эраст возвратился в дом родительский, к отцу, матери и Лазарилю Тормскому; но он возвратился уже не таким, каким вышел.
Он человек просвещённый: умеет читать и писать; он уже прочел десятка два романов; он уже судит о свете и людях: он уже писал стихи на день рождения Юлии. Чего еще недостает ему, чтоб удивить свое отечество? - но на родине никто пророком не бывал!
- Учитель справедлив! - сказал Лиодор, посмотрев на своего сына, - Эраст знает все, что нужно знать, и ему пора явиться на службу! Я сам тринадцати лет вступил в Артиллерию!
- Но он такой слабый, - сказала Юлия.
- Слабый! тем лучше! Ружье славное крепительное!
И в самом деле, Лиодор записал Эраста в Егерский полк. Эрасту только что минуло 16 лет. Важная эпоха в жизни: вступление в службу, вступление в свет! Но отчего Эраст так печален и плачет более обыкновенного? Неужели знаменитый потомок Еманчабия боится военной жизни? Нет! не пули и ядра страшат его, а разлука с родиной, разлука с тихой, семейственной жизнью! Вот он является уже в мундире.
Юлия падает в обморок. Эраст рыдает - отец тихонько отер слезу, которая медленно катилась по смуглой щеке его. - Эраст! Эраст! кричит мать. - Ах! я тебя более не увижу! - Увидишь! увидишь! - говорит Лиодор торжественным голосом; он возвратится к нам Генералом! Да! Генералом! Слышишь ли, Эраст? Помни только, что ты древней дворянской фамилии, и оставь все прочее на попечение судьбы! Вот все, что тебе советует отец! С Богом!
Лиодор поцеловал Эраста, мать оросила его кипящими слезами. Тройка удалых коней помчала Эраста в полк и к Генеральству!
Эраст, прекрасный молодым человек: доброе сердце, спокойный ум и больные глаза отличают его от всех товарищей по службе. Но удел человечества: несовершенство, и в Эрасте нашли множество недостатков. Он, по старой привычке, воображает себя героем романа; чувствительным, как не тронь меня; храбрым, как Еруслан; справедливым и строгим, как школьный надзиратель. Что ж вышло?
Он сделался предметом насмешек! От излишней чувствительности, он не любит ученья, не может без слез видеть часового, а рекрут для него неистощимый предмет воздыханий. Воображая себя храбрым, он никогда не выходит из дома без шпаги - ходит с возвышенною главою - требует объяснения всякого непонятного, или двусмысленного слова; воображая себя справедливым, вмешивается в чужие ссоры, ходатайствует за виновных солдат, мирит, грозит, ораторствует.
Насмешки, оскорбления сыплются на Рыцаря Эраста; Эраст ненавидит дуэли и терпит, но терпение его истощилось; он видит себя посмешищем всего полка, и в огорчении, в досаде, идет к Полковому Командиру; изливает перед ним всю скорбь свою в самых нежнейших выражениях: слезы, вздохи, увы и ахи с избытком украшают его красноречивое представление.
Командир, которому давно уже не нравились слезы и рыцарство Эраста, Командир слушает его с непоколебимым хладнокровием, курит трубку, и слова Эраста исчезают вместе с дымом кнастера. Наконец Эраст кончил свою речь; лице его пылает; черные, густые брови нависли на орлиный нос его; прозрачная слеза висит, на длинных ресницах, он молчит и ожидает ответа Командира.
Командир подходит к Эрасту, дружески берет его за руку и самым кротким голосом говорит ему: - Жалобы ваши основательны; но для собственного спокойствия вам должно оставить полк. - Как? Я должен оставить полк? - переспрашивает Эраст, и слеза, висевшая на реснице, скатилась на кончик его носа. - Почему?
- Потому, что вы слишком чувствительны. - И вы это говорите! - Да, я говорю, что вам приличнее сидеть за пяльцами и вышивать розы и незабудки, чем ходить в караул и маршировать. Притом вы сами видите, что ваши слезы и вздохи здесь никому не нравятся, может быть, и от того, что человек, вздыхающий при пустоте головы и сердца, похож на порожний бочонок, из которого выходят звуки действием воздуха.
Сказав эту галиматью, Командир поклонился Эрасту и вышел из комнаты. Эраст остался на месте, как будто ноги его приросли к сапогам, а сапоги к полу. Неожиданное решение Командира заморозило источник слез его - голова кружится, и он без чувств падает на бесчувственный пол.
Эраста перенесли на его квартиру: следствием обморока была порядочная шишка на затылке. Он понимает, что ему нельзя уже оставаться в полку и подает просьбу в отставку для поправления расстроенного здоровья. Уныние, грусть, тоска, скорбь, печаль, горесть грызут его сердце; он мрачен, пасмурен, холоден, как осенняя ночь; слезы не перестают наводнять глаза его. Но эти слезы не роса утренняя, оживляющая цветы поблеклые; это капли крепкой водки, сжигающей медь и железо.
Бедный, несчастный, злополучный Эраст! Он отказывается даже от кушанья. Напрасно Федот, его дядька, предлагает ему кофе со сливками и сухарями; напрасно потчует его супом с макаронами и жареным барашком - Эраст не внимает Федоту; питается одною грустью, пьет одни слезы. Голод взял свое, и Эраст занемог: открылась ужасная горячка с бредом. Полковой лекарь божится, что в жизни не видал такой болезни, и решительно объявляет, что Эраст не проживет и двух дней!
Лекарь обманулся! Дай Бог, чтоб они чаще так обманывались. Эраст выздоровел, но сделался совсем другим человеком. Он воображает себя пастушком, оставленным неверною пастушкой, пишет беспрестанно песенки, и когда вся природа покоится под одеялом ночи, когда палевая луна рисует золотые стекла на полу Эрастова жилища - Эраст, с унылой подругой скорби своей, с гитарою; сидит у окна и поет тенором песни и баллады. Никто не внимает ему, кроме спящей природы и Федота, который сидит в передней, и с вздохами повторяет: - Бедный Эраст Лиодорович! Он совсем рехнулся!
Ужасная весть о несчастиях Эраста, коснулась ушей родительских. В слезах Юлия - в бешенстве Лиодор! Рыдая, посылают они плачущего дворника за подорожною - рыдая, садятся в повозку, и скачут, беспрестанно вздыхая к своему милому, больному Эрасту. Какое свидание! Реки слез пролиты из глаз несчастного семейства: нет счета рыданиям!
Слезы очень приятны для любителя их; но, увы, нельзя вечно наслаждаться ими, и в одну из тех минут, когда Юлия и Эраст могли только вздыхать, Лиодор предложил им возвратиться в Москву. Эта самая простая и обыкновенная мысль восхитила Эраста - он бросился в объятья отца, потом поднял глаза к потолку, приложил руку к сильно бьющемуся сердцу и сказал: - В Москву! в Москву! Там найду незаходимое солнце счастья! Там примирюсь с враждующей судьбой и обнимусь с молодою жизнью!
На другой день, чувствительное семейство оставило полк. Эраст спокоен: он сидит между виновниками своего бытия, и держит в одной руке гитару, виновницу поэтических вдохновений, а в другой сжимает руку Юлии. Лиодор курит трубку.
- Пристанище в сем мире есть! - сказал Эраст, возвратясь под уединенный кров родительского жилища. Тут он совершенно посвятил себя Словесности: купил французскую азбуку и разговорник; поставил на окнах резеду и банки с ландышами; сделал венок из васильков и повесил его на гитару; на письменном столике положил десть бумаги... и счастлив! счастлив, как только может быть чувствительный автор, пиющий источник наслаждений чистых из чаши бытия!
Едва Аврора нарумянит края горизонта, и златовласый Феб покатится по безбрежному океану лазури, Эраст пьет кофе - кофе, напиток любезный детям Аполлоновым - кофе, прославленный и Вольтером и N. N. Шесть, семь чашек, и кровь Эраста приходит в большее движение; пульс начинает бить 99 раз в минуту, он берет перо; и новая элегия, или баллада, или повесть, стекают с пера его. Тут новое наслаждение!
Он идет к Юлии и читает ей свою прозу, свои стихи. Они проливают жаркие слезы над каждым трогательным стихом и недовольные собственным наслаждением, делят его с домашними. Призывают кухарку, горничную, Федота, и проливают в их простые сердца чистые удовольствия! Иногда и Лиодор слушает Эраста, но чем лучше стихи, тем мрачнее лицо Лиодора, и он с безмолвным укором смотрит на несправедливое небо, отдалившее Эраста от генеральства!
Но вдруг счастье чувствительного семейства возмутилось, как воды Яузы в весеннее время: Юлия, чувствительная Юлия занемогла и вскоре с помощью докторов, дух ее воспарил в безоблачные селения! Лиодор в отчаянии - Эраст, рыдая, пишет элегию и эпитафию!
О, благодетельный дар Поэзии! тебе обязан Эраст своим спокойствием! Он не думает об умершей, но терзается над стихами в память ее, и в то время, когда опустили в землю гроб Юлии, Эраст окончил последний стих, и побежал в типографию. Какой нежный сын! И как счастливы родители стихотворца!
Элегия прославила Эраста. В то время очень немногие осмеливались печатать свои произведения, а кто раз узнал это наслаждение, тот без всякого спора поступал в авторы, и имя его тотчас делалось известным. Счастливое время!
Эраст прославился: знакомые не иначе называли его как поэтом. Женщины, которые в то время начали заниматься русской грамотой, женщины (разумеется, самые чувствительные) восхищались Эрастом! - Как нежен Чертополохов! - говорили они. - Какой пламенный слог! Как он умеет любить!
Но Эраст не знал еще цвета жизни, т. е. любви. Сердце его, правда, давно уже просилось любить, и искало во всей природе сердца, которое бы донимало его, и души, которая бы породнилась с его душою. Он испытал уже все, чем страдают Элегические Поэты. Ему знакомы были: это желание чего-то родного, понятного душе, но таинственного - это сладострастное наслаждение в мечтах о ней, и пр. и пр. Во сне и наяву, в прозе и стихах тоскует Эраст о ней; ищет ее во всем пространном свете. Его час пробил - он влюблен - он нашел ее - вот как это случилось.
В августе, в один из тех ясных дней, которыми дарит нас умирающая природа, прощаясь с летом, Эраст, тоскуя в душе, со сладостным трепетом в сердце, с тросточкой в руках гулял в Нескучном саду. Перелетный ветерок лепетал с желтеющими листочками березы и с колючими иглами сосны. Солнце пламенными лучами согревало хладеющую атмосферу. Эраст подходит к берегу Москвы-реки, смотрит, не видя в ее тихие воды.
Тайные желания, мечты о былом и туман будущего теснятся в груди его. Он садится на поблеклую траву и погружается в сладостную задумчивость. Вдруг очаровательные звуки, на крылах зефира, пролетают в слух Эраста. Он кидает кругом себя быстрый взор и видит в ближайшей беседке двух женщин. Сердце его затрепетало, глаза остались неподвижно устремленными на беседку и незнакомок.
Он встает. - Que la Nature est grande! - сказал со вздохом самый музыкальный голос. Эраст вне себя приближается к беседке и видит... Ах, как описать совершенство красоты? Он видит живой идеал той, которую рисовало его пламенное воображение, он видит ее - давно знакомую душе его - родную сердца, и о счастье! с ним начинают говорить:
- Здравствуйте, Эраст Лиодорович! Эраст Лиодорович подходит ближе, еще ближе, и узнает в одной из женщин старинную знакомую Юлии. Но кто другая - но кто эта прелестная?
Агнесса Трофимовна, почтенная вдова почтенного генерала, жила в Москве, совершенно посвятив себя воспитанию единственного сына. Имела хорошее состояние, любила Русскую Словесность и знакомство с авторами, и эта-то Агнесса Трофимовна и сказала Эрасту: - Здравствуйте!
Эраст бросился к ее ручке; спросил о здоровье, похвалил погоду, сад, вид и онемел, взглянув на незнакомку. Но кто она, эта знакомая незнакомка? Эраст бывает в доме Агнессы, но никогда не видел там ничего похожего на прелестную? Кто же она? Вот вопрос, который защекотал любопытство Эраста. Наконец туман неизвестности поднялся в ясную высоту достоверности.
- Рекомендую вам, мою племянницу, - говорит Агнесса.
- Как сударыня?
- Да, это моя племянница!
Эраст покраснел; ему стало так весело! он в восхищении - сердце его бьется живее - вся природа, кажется, улыбнулась ему, и все это от того, что прелестная - племянница Агнессы Трофимовны. Пылкое воображение Эраста заиграло: он уже видит себя другом прекрасной, читает с нею романы, поет с нею романсы, поверяет ей свою грусть, добивается ее доверенности. Но откуда взялась эта племянница? Сию минуту скажу.
Племянница Агнессы Трофимовны, Аполлинария Семеновна, воспитывалась в Петербурге в пансионе Мадам Депари. Родители ее скончались поодиночке, и Аполлинария приехала к тётке. Аполлинария была прелестна как нельзя более; 17 лет, любезность, пропасть талантов и нота бене - богатство еще более возвышали ее прелести. Эраст влюблен! Какая минута для образования ума и сердца; для узрения темных, великих истин.
Эраст, влюбленный Эраст, теперь, всякий Божий день является в дом Агнессы, и упивается любовью. Думает об одной Аполлинарии, пишет ей стихи - словом, свято исполняет все то, что требуется от страстного любовника. Настало утро, и нетерпеливый, пылкий Эраст ходит по комнате (разумеется большими и неровными шагами) сложа руки, устремя глаза в потолок.
Вздохи со свистом излетают из его легких; сладкие слезы омочают его бледные щеки и кружевные манжеты. Иногда бросается он к письменному столику, хватает перо и рисует вензель несравненной. Бьет 2 часа и он, нетерпеливою рукой снимает с гвоздика свою пуховую шляпу, и летит пешком, или на дрожках к Аполлинарии! Чем ближе он к жилищу прекрасной, тем сильнее бьется его животрепещущее сердце. Дыхание делается неровно, удушливо. Маленькая лихорадка пробегает по всем членам его.
Входит в гостиную, видит Агнессу, сидящую за гранпасьянсом, видит Аполлинарию и огонь вспыхивает в томных глазах его, и лице его пылает и ему кажется, будто вся природа рукоплещет ему!
Из приличия он начинает разговор с теткой о новостях, о погоде, нетерпение пробивается в его рассказ. Наконец ему можно подойти к Аполлинарии. С робостью садится подле прелестной, как можно далее прячет свои ноги под кресла и дрожащим голосом спрашивает ее о здоровье, спокойно ли она почивала, в котором часу проснулась? Аполлинария откровению и подробно отвечает на его вопросы.
Какое наслаждение для Эраста! Но этого ему не довольно. Вот подают закуску. Аполлинария предлагает ему водку, сыр, селедки, икру. Он с жадностью слушает слова прекрасной и кушает. Приносят московские газеты, журналы: Агнесса просит его читать. О счастье! Аполлинария его слушает, иногда оставляет свое рукоделье и устремляет все свое внимание на слова чувствительного лектора.
Тогда голос Эраста изменяется, дрожит, литеры сливаются в одну черную полосу, но что может сравниться с его блаженством, когда Аполлинария нежным голосом говорит ему: - Как вы хорошо читаете! Нет слов для описания его счастья. Он, так сказать, плавает, погружается, тонет в море пронзительного наслаждения. Следует обед.
Он сидит против Аполлинарии, и по обыкновению всех бывших и теперешних любовников, более смотрит на прекрасную, чем ест и пьет; не забывает, однако, поднося, к поблеклым устам своим рюмку с Медоком, или Сотерном, нежно взглянуть на прекрасную, выпить разом, и медленною рукою поставить рюмку. После обеда музыка - Аполлинария садится за фортепиано.
Тут Эраст не помнит уже ничего на свете. Часто приглашали его с собой в театр и на гулянье. Он сидит в одной карете с прекрасною и пр. и пр. Так, или почти так Эраст проводит дни свои. Что ж Аполлинария? Неужели она не замечает любви его? Неужели она холодна ко всем признакам его пожирающей страсти? Аполлинария? Она странная девушка!
Ей кажется - вообразите - будто бы Эраст не в совсем полном уме. Заговорят о нем - она печально качает своею головкой, и еще печальнее говорит: - жаль его. - Почему? - Он сумасшедший. - Но я этого не примечаю: он говорит порядочно, никогда не забывается. - Ах, тетушка, но разве вы не приметили, что он без отдыха вздыхает; вздрагивает при малейшем шуме, и слезы беспрестанно текут из глаз его.
- Это от слабости нерв. - А тоска его? А стихи его, в которых он все жалуется на прошедшее и боится будущего, и в которых я ничего не понимаю? А повести его, где недоконченные фразы закрашены миллионами точек и восклицательных знаков? - Ты несправедлива: его стихи многим нравятся, повести его трогательны.
- А помните ли, как принес он мне однажды скляночку. Я думала, что в ней духи. Что же вышло? Это мои слезы, сказал он: драгоценные слезы - я пролил их, думая о вас! Нет, тетушка, он точно сумасшедший! Так говорила Аполлинария.
Бедный Эраст! Справедливо сказал чувствительный Путешественник в Малороссию, что наши красавицы умное, тонкое, вежливое приветствие в языке стихотворном принимают холодно!
В ту самую минуту, когда жестокая Аполлинария произносила свой ужасный приговор Эрасту - Эраст входил в комнату и все слышал. Предоставляю людям с живым воображением постигнуть весь ужас его положения! Еще в передней был он на высочайшей ступени земного блаженства, был счастлив, как все соединенные счастливцы сего мира... вошел в зал, подошел к дверям гостиной, и счастье его, и блаженство его, и радости его, разбились и разлетелись, как обломки чистого зеркала выброшенного на мостовую!
Он не имел духа войти в гостиную, закрыл платком и руками лицо свое, мертвою бледностью покрытое, и как тень проклятия побежал на свою квартиру. Отчаяние в его сердце, безнадежность в душе, оскорбление в уме, поражение в рассудке, слезы в глазах, трепет в ногах, жар в пылающей груди!
Эраст вбегает в свой кабинет; бросает на стол шляпу и перчатки; бросает на пол свои элегии и повести; кругом себя бросает дикие взгляды и сам бросается на софу. Прошедшее, настоящее, будущее, радости и печали, ночь и день, свет и тьма ... в пораженном рассудке его слились в одно мучительное ощущение земного бытия.
Он еще не умер - он ни жив, ни мертв. Но вот слезы быстрее полились из глаз его - в три ручья, в четыре ручья, в пять, шесть ручьев - ему легче; он вздохнул, и гранит, давивший его, спал с груди его. Он поднимается с софы, поднимает свои элегии и повести с пола и садится к письменному столику, преклонив свою бедную голову на ладонь левой руки.
Начинает распутывать мысли свои, прояснять мрак души своей. но Судьба хотела истощить над бедным все свое тиранство: он слышит громкие вопли в комнате отца своего. Любовь сыновняя пробуждается - Эраст бежит к Лиодору. Посреди комнаты, на полу, лежал Лиодор и страшным голосом требовал помощи; кухарка, стоя на коленях перед ним рыдает. Эраст бросается к отцу. Лиодор смотрит на сына неподвижными глазами - лицо его, багрово-синеватое ужасает Эраста.
- Лекаря, ради Бога, лекаря! - кричит больной охриплым голосом, и нежный сын бросается из комнаты и бежит на съезжую. Лекарь с. ужасом смотрит на несчастного Эраста, и думает, что перед ним беглец из Преображенской больницы. Эраст едва переводит дух; глаза его от слез и красны и распухли; засохлые губы дрожат, он чуть держится на ногах.
Прерывающимся, глухим шёпотом, просит он лекаря идти с собою и лекарь с тайным страхом следует за Эрастом. Ни полслова во всю дорогу. Эраст не идет, бежит - лекарь не поспевает за ним и отстает. Эраст останавливается и манит его указательным пальцем правой руки.
Вообразите сухощавого мужчину, в черном сюртуке, бледного, как смерть. Черные его глаза неподвижны, волосы в беспорядке, в одной руке шляпа, другою он манит к себе ... ужасно! ужасно! И лекарь с трепетом в душе идет за таинственным незнакомцем.
Лиодор всегда любил хорошенько покушать, и всякий день постоянно, в 8 часов утра, завтракал. Он любил бифштекс, любил яичницу, любил телячьи котлеты; но всего более любил грибы! Он готов был есть их во всякое время, даже после обеда, даже после ужина; но давным-давно сказано, что неумеренность гибельна, и Лиодор узнал эту гибельную истину.
Покушав грибов, он занялся трубкой, и сидя подле окошка в вольтеровом кресле, весело посматривал на улицу; но соблазнительный вкус грибов и сметаны, которою они были приправлены, не истреблялся табачным дымом. Лиодор вдается в соблазн раздраженного аппетита и велит подать себе еще сковородку с грибами. О, неумеренность! неумеренность! Едва Лиодор насладился второй подачей любезного ему кушанья, и покатился с вольтерова кресла.
Лекарь пустил больному кровь; велел поставить ему ноги в горячую воду и ушел, благодаря Бога, что страх его миновался, что таинственный незнакомец не из Преображенского. Однако медицина не пересилила грибов, и Лиодор хотя и выздоровел, но лишился употребления правой руки и правой ноги. Вот еще прибавление к огромной истории великих бедствий от маленьких причин!