« ... констатирована смерть ... засвидетельствовано ... врач ... Похороны ... апреля ... Мама тчк»
Отец сегодня умер.
20 апреля 1991 года.
Воскресенье. Один из первых тёплых дней, когда всё живёт предвкушением новой жизни. Пробивается трава, почки вот-вот готовы сбросить верхнюю одежду, надёжно охранявшую цветочные зародыши.
Одна из центральных улиц полна оживлённым гомоном соскучившихся по теплу горожан. Поскольку на не вполне благоустроенных окраинах гулять ещё не так комфортно, я специально приехала в центр. Просто пройтись, потолкаться среди нарядной публики.
Пары, группы, одиночки.
Было радостно от того, что зима закончилась, и впереди несколько месяцев тепла, свободы и простых удовольствий: вечерами можно гулять, дышать, разглядывать встречных прохожих, улыбаться.
Вернулась в общежитие, когда уже стемнело.
Телеграмма. Казённый бланк.
Ни жалости, ни горести, ни обиды, ни паники. Просто факт.
Он умер скоропостижно. Во сне. Вечером лёг спать и не проснулся. ИБС.
Наверное, многие если не мечтают, то хотя бы надеются оставить этот мир именно так. Легко. Не мучая ни себя, ни других немощью и неспособностью о себе позаботиться.
Это я узнаю потом. А сейчас, после прочтения телеграммы, первая мысль: ему там лучше. Почему?
Потому что в свои чуть-чуть не полные 53 он выглядел на 70, не меньше. Потому что начал работать лет в 9-10 – послевоенное время, мужиков в деревне единицы. Потому что, видимо, весь его жизненный ресурс, отпущенный свыше, иссяк.
Конечно, сказалась и главная деревенская болезнь – алкоголизм. Папиросы и махорка в больших количествах, а то и самосад – отсюда тяжёлое дыхание и кашель.
Болел? Конечно. Учитывая все выше сказанное. Когда настигала стенокардия, только сжимался, морщился молча, без жалоб и капризов.
Иногда его даже определяли на стационарное лечение. Но в больнице он проводил обычно дня три-четыре, не больше. Потом уходил домой, как только чувствовал небольшое улучшение. Ни разу курс до конца не прошел.
Я не осуждаю и не оправдываю.
Это тоже просто факт.
Мы не были особенно близки никогда; ни особой привязанности, ни, тем более, любви я к нему не испытывала. Находиться рядом было скорее неприятно: прокуренный, часто не трезвый.
Но и претензий и обид я на него не держала. Тем более что на тот момент уже более пяти лет жила в городе, изредка приезжая повидаться.
Телефона у них не было, поэтому и звонков тоже. Письма, открытки от мамы – вот и вся связь.
Поэтому думаю, что та, первая, мысль после получения телеграммы была самая правильная и самая важная.
Я его отпустила сразу и легко. И ТАМ нет ни болей, ни обид.
Мне сейчас столько же, сколько было ему тогда, 30 лет назад.
И каждый день тоже может быть последним. Но, надеюсь, что у меня их ещё немало впереди.
Вот так, друзья.
А вы легко отпускаете?