Но возвращаюсь в 1947 год. Усть-Нарва была окружена лесами, богатыми ягодами и грибами. Первой появлялась земляника, но ее было немного. Нужно было знать земляничные места. Местные знали, но каждый своё место держал в тайне. Зато черники, а позже брусники, было всюду навалом. Тут достаточно было просто зайти в лес. Мы с Петрусевыми ходили за ягодами и набирали их помногу.
За малиной, иногда с матерями, мы ездили на Смолку. Это первая пристань от Усть-Нарвы в сторону Нарвы, на противоположном берегу Наровы. Утром мы бежали к "Эстенгрику" и, как сказали бы моряки, шли на нем до Смолки. Там было несколько разрушенных во время войны хуторов с дичающими садами. Теперь никто поблизости не жил. Для себя мы рвали кислые ещё яблоки, а в корзины собирали малину. Её там, бывшей садовой, было очень много. Потом, в ожидании "Эстенгрика", мы сидели на пристани, ели все те же яблоки, взятый из дома хлеб. Если было жарко, купались. Появлялся "Эстенгрик". Вместо денег за билеты матросы просили, чтобы мы им дали малины. У нас её было много, мы давали. Потом по тем же мосткам, мимо кустов с останками наших бойцов, спешили к дому. Такое путешествие занимало почти целый день. Незаметно прошло лето. Пора было собираться в школу.
В связи с тем, что население Усть-Нарвы за последний год выросло за счёт приезжих, под школу отдали один из нескольких двухэтажных бревенчатых домов, которые занимал стройбат. Но, как водится, к 1 сентября переделку завершить не успели, и мы с Додкой пошли в старую школу, четырёхлетку. Нам до школы идти было около получаса. Ребят, которые учились в старших классах, стал возить в Нарву автобус. Школа размещалась в старом бревенчатом доме. Она там, наверное, была ещё, как мы говорили, при Эстонии, то есть, до войны. В здании было пять классных комнат и учительская.
Четыре комнаты занимали мы, русская школа с первого по четвёртый класс, в пятой комнате учились эстонцы все вместе, с первого по седьмой класс. Их было в общей сложности человек двадцать. У них было две или три учительницы, которые и вели все предметы. Одна из их учительниц преподавала и нам эстонский язык. Его в русских школах Эстонии изучали тогда с первого класса. Большинство наших ребят, как и мы, только что приехавшие в Усть-Нарву, никакого представления об эстонском не имели и во всех классах его начали преподавать с азов. Я, наконец, узнал буквы латинского алфавита, но энтузиазма в изучении языка титульной нации не проявлял. Со мной даже на эту тему проводили беседы.
Удивила меня учительница эстонского языка. Убеждая меня в необходимости изучения eesti kell – эстонского языка, в качестве довода она привела такой пример:
– Олег, вот ты вырастешь, может быть, будет война, ты будешь воевать на территории Эстонии. Как ты будешь общаться с местным населением?
Я выразил надежду, что к тому времени все эстонцы будут знать русский язык.
Неинтересно было сидеть на этих уроках ребятам из местных, все они свободно говорили по-эстонски. Их, по-моему, просто стали отпускать с этих уроков. О начале и окончании занятий возвещал колокольчик, с которым ходила уборщица. Если мы во время перемены выскакивали на улицу и заигрывались там, она подходила, и усердно трясла этим колокольчиком перед нашими носами.
С ребятами из эстонского класса мы были знакомы, но особенно не общались. Нам хватало своей компании, они держались ближе к своим. Драк не было, хотя иногда бывали перебранки. Чувствовалось, что они – другие.
Вторую четверть мы начали уже в новой школе – семилетке. Эстонцы и там продолжали учиться все вместе в одном классе. Среди моих новых товарищей по классу появился Витька Овчинников. Отец его тоже работал в Силламяэ.
При первом же знакомстве он начал рассказывать мне, что знает блиндаж, где хранятся новенькие, в смазке немецкие автоматы "Шмайсер" и что как-нибудь, после уроков, мы можем сходить туда вместе. Потом пошли рассказы о его приключениях при лазании через все тот же подземный ход. Однажды он полез туда один, пролез мимо скелета и попал в большой блиндаж, там лежал ящик с немецкими орденами, и, если хорошенько поискать, могли бы быть и пистолеты. Но у него кончились спички и пришлось в темноте возвращаться обратно. Перспектива заполучить "шмайсер", пистолет и немецкие ордена меня очень заинтересовала. Это было явно то, чего мне не хватало для полного счастья. Кроме того, он рассказал, что у него есть знакомый командир тральщика, что он много раз бывал на нем, и ему ничего не стоит захватить и меня с собой, как только тральщик зайдёт в Усть-Нарву. Я слушал, развесив уши. Подошёл один из наших одноклассников, послушал и сказал:
– Что, Витька, опять парашу тискаешь.
"Тискать парашу" на нашем жаргоне означало – врать.
Тут и до меня дошло, что уж больно красочные перспективы ни с того, ни с сего вдруг открылись передо мной. Вскоре я узнал, что в мальчишеском коллективе у Витьки была кличка Параша, или Парашютист, опять же от – "парашу тискать". Врал Витька самозабвенно и совершенно бескорыстно. Но, вообще, совсем уж бескорыстным он не был, и ребята говорили, что при случае он может спереть какую-нибудь понравившуюся ему вещь или книгу.
Потом мы уехали из Усть-Нарвы, а году в 1952 или 1953 я столкнулся с Витькой в Москве. Оказалось, он жил недалеко от нас, в одном бараке с одной нашей одноклассницей. Я заходил к нему несколько раз, но дружбы особой у нас раньше не было, и тут не получилось. Учился он в другой школе, и мы как-то постепенно, практически, перестали общаться. А вскоре родители его получили квартиру где-то в другом районе, и он вообще исчез. Позже от одноклассницы я узнал, что Витька ей много рассказывал об Усть-Нарве, о наших приключениях там, причём порой я преподносился в этих рассказах не в лучшем свете. Но претензии предъявлять было уже некому. А в 1996 году, в пол-уха слушая по телевизору московские криминальные новости, я услышал, что в каком-то из районов выбросился с 10-го этажа 60-летний Виктор Овчинников. Услышав знакомую фамилию, я прислушался. Корреспондент расспрашивал о нем одного из жителей этого дома.
Мужик, забулдыгистого вида, рассказывал:
– Витька? Да кто его знает, чего он выбросился. Ну, выпивал. Так все выпиваем. Он недавно из тюрьмы вышел, десять лет отсидел за убийство. Кого он убил? Да никого не убивал, такие не убивают. Болтать мог только. Повесили на него это убийство, вот и пошёл в тюрьму.
Я вспомнил Витьку-Парашютиста. Год рождения сходился. Склонность к болтовне тоже. Но сколько в Москве Викторов Овчинниковых, 1936 года рождения. Совершенно не обязательно, чтобы это был он...
После отъезда Петрусевых в дом их въехала семья Михаила Сергеевича Зарина, он был главным инженером в папиной конторе. До этого они жили в Силламяэ. У нас в мальчишеской среде Силламяэ называли Силояма. У папы с Зариным были хорошие товарищеские отношения и часто праздники, да и просто выходные мы проводили вместе. Семья состояла из трёх человек. Сам Михаил Сергеевич – высокий, худощавый мужчина лет сорока. Очень спокойный по натуре, он ко всему относился с юмором. Как сейчас вижу, как он, несколько иронически улыбаясь, попыхивает трубкой, которую не выпускал из рук, слушая разговоры за столом.
Папа говорил, что Зарины – "хорошая дворянская фамилия". Зинаида Степановна, его жена, была попроще, но тоже очень приятный человек, я и её тепло вспоминаю. У них была дочь – Ира, на год младше меня. У Зариных была квартира в Ленинграде, и Ира зимой жила там с бабушкой, а лето проводила с родителями в Усть-Нарве. Мы с Додкой и с Ирой ходили в лес за черникой, ездили на Смолку. Мне Ира нравилась, да и она не избегала нашей компании.
Помню один случай, который произошёл, когда мы вместе куда-то шли. На нашей Горной улице, ближе к центру в саду за высоким деревянным забором стоял двухэтажный старый дом. Выглядел он ветхим, да и сад был заросшим и одичавшим. В доме жила одинокая старая эстонка. Это была высокая худая седая женщина. Местные относились к ней с почтением и если мы шли в компании с местными ребятами, и она попадалась навстречу, мы всегда первыми здоровались с ней по-эстонски: «Tervist» («Здравствуйте»). Она приветливо нам кивала: «Tere, tere» («Привет, привет»). Почему-то она выделяла меня и здоровалась со мной особенно тепло. Может быть, я напоминал ей кого-то из близких. Несколько раз она при встречах обращалась ко мне по-эстонски, но я не понимал, что она говорит, и мы расходились, улыбаясь друг другу.
В тот день мы шли с Ирой и встретили её, она улыбнулась и сказала нам: «Tere». Я ответил: «Tere, tere». И когда она уже прошла, вполголоса добавил: «Vana kere». Есть у эстонцев такая присказка: «Tere, tere, vana kere» («Здравствуй, здравствуй, старая карга»).
Сзади я услышал громкий крик. Обернувшись, увидел, что она, махая руками, что-то возмущенно кричит мне по-эстонски. Я и не думал, что у неё такой острый слух и что она услышит, как я продолжил приветствие. Подвигло меня на этот поступок, конечно, присутствие Иры. Я решил повыделоваться перед ней, как это бывает у мальчишек в возрасте двенадцати-тринадцати лет. С тех пор, сколько я не здоровался с той эстонкой, когда она попадалась навстречу, она проходила с каменным лицом, не глядя на меня. Видимо, здорово её разочаровал мой поступок. Я зря обидел человека, который почему-то, в общем-то, не зная меня, хорошо ко мне относился.
А с Ирой Зариной я потом встречался в Ленинграде, когда мы переехали туда из Усть-Нарвы в 1949 году. Да и потом, когда я учился в Таллинской мореходке, а она на математическом факультете Ленинградского университета, она несколько раз приезжала в Таллин. И я, бывая в Питере, заходил к ней. Потом она вышла замуж за парня из их двора. Мы посылали открытки друг другу к праздникам. Потом постепенно и такая переписка заглохла.
А когда я стал интересоваться Истоминскими делами, председатель Историко-родословного общества в Москве, Станислав Владимирович Думин передал мне составленную им роспись рода Истоминых. Там я увидел, что крестным отцом младшего сына нашего прапрадеда адмирала Константина Ивановича Истомина – Михаила Константиновича, был контр-адмирал Апполинарий Александрович Зарин. Кстати, крестной матерью была великая княгиня Александра Иосифовна (жена генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича). Правда, сама она на крестинах не присутствовала, от её лица была сестра Михаила Константиновича – "девица Ольга Истомина".
А.А. Зарин был участником обороны Севастополя (в "Морском биографическом словаре" он назван "героем обороны Севастополя"), в 1855 году командовал первым участком обороны. Был за Севастополь награждён орденом Св.Георгия 3 ст. – очень высокая награда для капитана первого ранга, и золотым оружием "За храбрость". Позже он был произведён в вице-адмиралы, был "старшим флагманом Балтийского флота", позже стал членом Адмиралтейств-совета. А вскоре я увидел у своей троюродной сестры Татьяны Константиновны Павловой – внучки княгини Наталии Владимировны Урусовой (ур. Истоминой), маминой тёти и крестной матери, старый альбом с истоминскими фотографиями. Была там фотография и А.А. Зарина. С неё на меня смотрел Михаил Сергеевич Зарин, только в старинной адмиральской форме.
Я все собираюсь через питерскую справочную узнать Ирин адрес и выяснить, известно ли ей что-нибудь о А.А. Зарине. Я убеждён, что это её предок. Все я тяну с этим делом, а не мешало бы поторопиться, мне уже семьдесят, а ей 69.
Олег ФИЛИМОВ
Продолжение следует...
Часть пятьдесят вторая
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!
Присоединяйтесь к нам в нашей группе в Вконтакте и Facebook