Поэзия Светланы Чернышовой растет из чего-то ясного, корневого, отзывающегося, дополненного каким-то соленым ветром современности.
***
Я купила на рынке форели живой
И сухого вина, чтоб сегодня с тобой
Долгожданную встречу отметить.
Шла домой.
Серебрясь, трепыхалась в проулках метель,
Серебрясь, трепыхалась живая форель,
Неуклюже, в прозрачном пакете.
И такая творилась вокруг кутерьма…
Обжигала, слепила, как белая тьма,
Разверзалась и чавкала жижей.
Мне подумалось: вдруг я домой не дойду,
Стану отзвуком ветра в метельном аду
И тебя никогда не увижу.
……………………..
Сколько раз мы заглядывали за край,
Сколько раз говорили друг другу: «Прощай»
Сквозь безмерную боль и усталость.
Уходили, петляли, сбиваясь с пути…
Сколько раз говорили друг другу: «Прости»,
Возвращаясь?
…..
Хриплых радиоволн неумолчный прибой.
Кухни крохотной вечнозеленый покой.
Лук почищен и ножик наточен.
Я старалась форели в глаза не смотреть.
Почему?
Потому что любовь — это смерть.
(Смерть для третьего, это уж точно)
………
Затихала метель, затихали и мы
В эту оттепель средь непролазной зимы.
У тебя на груди засыпала.
Что мне снилось? Глубокая снежная даль,
Говорящая речитативом вода
И река без форели — пустая.
Рыб живых серебристая стая
Улетала за облака.
***
чу, Огинский — здесь тоже хватает зимы,
будто вновь я в своём обрусевшем Китае.
ветер влажные хлопья со злобой кидает
в просветлённые лица дворовой шпаны.
я и яблоня — два истукана. стоим
у окна — высыхая с годами, дряхлея.
чу… от Владивостока до Нью-Гераклеи
расползается света бессмысленный дым.
он рассеянно шарит меж туч снеговых.
я и яблоня голосу грозному внемлем:
полюби эту землю.
прими эту землю.
ляг в неё, чтобы в будущих жизнях своих
снова: здесь — истуканом… и, как благодать,
слышать: чайник свистит, на гитаре играют.
у подъездной двери — у закрытого рая
кисловатые яблоки наземь швырять.
***
дворовые дети швыряли в небо
виниловую пластинку
она взлетала, сверкая, — чёрное солнце —
и падала на землю.
дети визжали: «не бьётся! не бьётся!»
а тот, рыжий, поднял её,
бросил в мусорный бак, и
все убежали ужинать,
в полночь из мусорного бака
заплакала музыка.
завыли скопом собаки —
огромные беспризорные псы, рыжие, чёрные.
выли не страшно, торжественно даже,
задрав головы к небу,
будто увидели собачьи земли
обетованные.
вой их, музыка липли к нёбу,
таяли горько, остро,
как нежный жир бутербродного сервелата.
раз уж сон отменяется,
можно
смотреть в окно, слушать:
громче их воя и музыки, бьются о землю
стеклянные в золоте листья.
…
полубог подвальный, знающий по имени
каждого дворового пса и ребёнка,
идёт с фонариком к мусорным бакам
спасать Листа,
бормоча: «божеизкакогосораизкакогосорасора».
***
больница — это боль молчащего платана,
что листьев сухоту качает на ветвях.
всё совершится в срок — не поздно и не рано,
а потому пусти гулять свой детский страх
под мутным фонарём, по стайкам медсестричек
и под глухой стеной молчания врачей.
платан запомни и часовенки больничной
прохладный полумрак, мерцание свечей.
пожалуй, это всё, что нужно вспомнить после…
и, глядя из окна на листьев круговерть,
молчи, не повторяй: «наверно, скоро осень»,
молчи, не говори: «наверно, скоро смерть».
так замолчал платан меж миром тем и этим —
до зелени сквозной, до первого тепла.
и знает он один: нет осени. нет смерти.
есть боль… да и она —
с любовью пополам.
***
у старших сестер
глаз хитер
еще и поганый язык востер.
давай, говорит, сказочку расскажу.
ложусь в постель, почти не дышу,
губу закушу, сказочку жду.
летит, говорит, гусь, летит,
совершает посадку на обе культи,
ковыляет к тебе, клюв у него восковой
пришел, говорит, за тобой
а взгляд у него лед.
я и так уже почти не дышу, а сестрица как заорет:
ОТДАЙ МОЕ СЕРДЦЕ!
я с визгом под одеяло, сердце в пятках колотится,
она смеется взахлеб, как дебильная,
прям убила бы.
я потом этого гуся
припоминала в двадцать, тридцать,
но как стукнуло ей шестьдесят
перестала припоминать — боюсь:
мне опять стал страшен огромный гусь,
только подумай о нем — уже летит,
совершает посадку на обе культи,
и сестрицу клювом восковым хвать,
а я вокруг — глядь:
никого
помогите
помогите
ветер воет в трубе
скорая где
черт знает где
пошел вон гусь
пошел
пошел
ничего
ничего
поживем еще