В пост стремимся стать лучше, а потом живем по-старому. Может, это лицемерие?
У святых отцов есть замечательный образ. Если поставить два стакана с водой и один каждый день выливать и наполнять заново, а другой оставить в покое, то через месяц разница между ними будет очень сильная. То же самое происходит со всем, что связано с ритмом церковной жизни.
Казалось бы, человек попостился, прошло время какого-то особого сильного напряжения, и после этого он возвращается к предыдущему ритму жизни, привычкам, занятиям, не всегда, может быть, правильным и близким к идеалу. Но все равно что-то в человеке остается. Как пишет святитель Иоанн Златоуст в своем известном «Пасхальном слове»: «Господь и намерения целует». И вот часто в нашей жизни рост духовный происходит не по какой-то линейной схеме, он скорее похож на движение спирали. Человек крутится-крутится по одному и тому же радиусу, и с его точки зрения ничего существенного не происходит, но, когда он наблюдает за собой год от года, он замечает в себе какие-то существенные перемены.
И на мой взгляд, самая главная перемена, к чему должен человек прийти в результате поста, — это ощущение собственного несовершенства, причем настолько сильного, что желание пустить Бога в свой внутренний мир становится все острее и острее. Мне кажется, это и есть самый главный положительный результат настоящего поста, а вовсе не то, что человека охватывают огромная радость, эйфория и вдохновение.
Это скорее обострение той самой жажды и алчбы Божьей правды, несоответствие которой он находит в своей собственной душе. И получается, что чем больше укорения человек ощущает, когда выходит из периода поста (снова все по-старому и опять я ничему не научился), тем на самом деле больше шансов, что пост как раз стал для него реальной ступенькой его духовного возрастания.
Чем отличается строгое соблюдение поста от фарисейства?
Перед началом Великого поста читается замечательное Евангельское начало о том, что необходимо простить ближнего перед тем, как идти о чем-то простить Бога. Дальше там говорится о том, как следует поститься: помазать голову елеем — внешнее выражение радости — и своим смурным видом, своим мрачным настроением не выдавать, что ты постишься. Вот в этих словах Спасителя дан, на мой взгляд, очень хороший антидот именно фарисейскому отношению к посту, когда сам факт поста оказывается важнее его действенности.
Что такое пост? Это сознательное отсечение в своей жизни того, что не является жизненно необходимым.
Вот человек может прожить без мяса? Может. Может прожить без рыбы, без молочных продуктов, без развлечений, без бесконечного числа встреч, общения, гостей, сидения в социальных сетях?
Когда человек начинает себя сознательно освобождать на период поста от того, что для его сердца раньше было любо и дорого, ему становится плохо. И в этом состоянии дискомфорта он начинает открывать неожиданные стороны своей души, о которых раньше мог не задумываться. Он понимает, что далеко не настолько терпелив, как ему казалось, и есть вещи, которые его выводят из себя. Что есть люди, которых он не может переносить, есть обстоятельства, с которыми он не готов смириться.
И во время поста мы как бы сознательно отключаем вот эту душевную анестезию, которую постоянно себе вкалываем в виде различных приятностей. Когда эта анестезия уходит — а она естественным образом через какое-то время исчезает, — человек оказывается в очень сильном кризисе, состоянии внутреннего разлада между самим собой и той жизнью, которой он живет.
И пост существует для того, чтобы искусственно создать это напряжение, при котором человек либо свалится вниз, либо, наоборот, очень сильно сможет устремиться вверх. И предполагается, что если человек верующий, то он, скорее всего, найдет в себе силы собраться.
Фарисейское соблюдение поста — это соблюдение внешнее с тем намерением, чтобы можно было засвидетельствовать перед людьми, какие мы такие благочестивые. А настоящее, искреннее соблюдение будет заключаться в том, что пост — наш личный договором с Богом, который может вписываться в русло церковной традиции, а может не совсем вписываться или достаточно сильно отличаться от нее, потому что только сам человек может для себя определить, что конкретно в его личной жизни является видами душевного обезболивания и от чего ему будет тяжелее всего отказаться.
Иногда для человека куда сложнее, например, отказаться от просмотра очередного фильма из любимейшего сериала длиной бесконечно сколько сезонов, чем, например, не есть на протяжении всего поста мясное или молочное. Так вот, человек, который от чего-то не откажется — при том, что для него это действительно такое прямо вкусное, наполняющее жизнь смыслом и как-то дающее возможность забыть все проблемы, беспокойства, семейные дрязги, — получит гораздо меньше духовной пользы, чем если бы он продолжил есть молочные продукты Великим постом, но при этом отказался бы от того, что для него является очень дорогим и желанным.
Вот это действительно была бы жертва Богу: через ущемление своей самости — вообще, главная проблема человека в отношениях с Богом — он смог бы сделать серьезный духовный рывок.
В чем каяться, если не чувствуешь за собой никаких грехов?
Нередко пост называют временем покаяния, и человеку может показаться: ну в конце концов сколько можно поститься, сколько можно ходить на исповедь, сколько можно каяться? Вроде бы вычистили душу до такой степени, что выскребать уже нечего.
Вот такая позиция может говорить только о том, что у человека не произошло в результате этих духовных подвигов самого главного — не произошла встреча с живым Богом. Потому что, когда человек встречается с Богом, он понимает, насколько лучше быть с Ним, чем с самим собой, даже когда ты абсолютно стерилен.
И если мы всмотримся внимательнее в жития великих святых, мы заметим, что едва ли их образ жизни можно было бы назвать безукоризненным и абсолютно нравственно стерильным. Они зачастую падали, у них бывали какие-то серьезные недостатки, которые мешали окружающим людям. Но у них был живой контакт, живое общение с Богом. И вот эта устремленность к Богу у святых была сильнее, чем удерживающая сила их самости и греха как производного от нее.
Поэтому человек, который думает, что у него в душе все уже в порядке, он находится примерно в таком же положении, как девушка, которая позвала своего суженого к себе домой. Она и на стол накрыла, и занавесочки постирала, и все прибрала. И ей настолько в этом всем комфортно, что она задней мыслью думает: «Слушай, да зачем он мне вообще нужен? Мне в этом всем так прекрасно, вот было бы так всегда!» А жениха-то нет, дом пустой. А когда жених приходит — если нормальный жених, — он может и не обратить внимания на все это, потому что он пришел вовсе не для того, чтобы посидеть за красивым столом и поесть вкусные пироги. Он пришел, чтобы понять, что собой представляет другой человек.
Так вот и Господь приходит к нам в душу. Он не отличается мелочностью, Он смотрит гораздо глубже той поверхности нашего внешнего, формального благочестия, которое мы вольны сделать более чистым, более стерильным или наоборот. Он смотрит, прежде всего, на наши намерения.
Возвращаясь к тому же образу, вряд ли можно говорить о каких-то глубоких чувствах девушки к молодому человеку, если она даже пальцем не пошевелила для того, чтобы убрать разбросанные вещи в своей квартире, зная, что к ней сейчас должны прийти в гости. Скорее всего, этой девушке глубоко все безразлично, и это противоположная крайность. Поэтому Церковь во время Великого поста призывает людей в первую очередь заглянуть внутрь себя, но не просто для того, чтобы сказать, что у тебя все плохо или, наоборот, все хорошо.
Прежде всего, заглянуть, чтобы увидеть те трещины в бетоне нашего эгоцентризма, куда мог бы войти Бог.
Когда свет Божий проникает внутрь человеческой души, он немножко нас расширяет, дает больший внутренний простор, чем когда этого света в нашей душе нет.
Поэтому человеку, который думает, что он уже все грехи исповедовал и во всем покаялся, я бы посоветовал найти время побыть одному, попробовать произносить какую-нибудь короткую молитву, последить за своими мыслями, насколько он может удержать в своем сознании эту молитву, насколько он может просто ни о чем не думать, а находиться в состоянии какого-то внутреннего предстояния перед Богом — с тем, чтобы быть способным услышать какой-то отклик, какой-то ответ со стороны Бога.
И, скорее всего, человек заметит, что у него в голове много чего ходит-бродит и затмевает вот это око души. У человека безгрешного око души прозрачно, и через эту прозрачность Бог открывает Себя и этому человеку, и окружающему миру. Если этого не происходит, если сквозь душу человека не текут токи Божественных энергий, Божественных сил и благодати, это говорит только об одном: человек, скорее всего, находится в очень серьезном духовном тупике и пока еще не особо понял, как оттуда выбираться.
Как не впасть в уныние, если понимаешь, что усилия ни к чему не привели?
У святых отцов есть очень глубокая мысль о том, что цель наших подвигов заключается в постижении собственной немощи. У апостола Павла есть парадоксальное высказывание. Он шутит: почему бы, если все хвалятся своим происхождением, и ему не похвалиться, что он иудей от иудеев. И дальше он говорит, что не будет этого делать, потому что сила Божия совершается только в немощи, поэтому лучше хвалиться своими немощами.
Так вот, уныние у нас появляется тогда, когда мы сами задаем себе определенные ориентиры и как бы некую шкалу ценностей, достижений. И если мы в нее сами не вписываемся, нас, конечно, охватывает состояние уныния, мы понимаем, что у нас ничего не получается. Вот с такой духовной аскетической точки зрения это изначально неправильная установка, потому что, когда человек работает ради Бога, ради Христа, а не ради каких-то своих предустановок, то ему безразличен результат, ему куда важнее сам процесс. Если в процессе этого делания человеку становится или хуже, или лучше, он это все воспринимает каким-то боковым зрением, для него это не есть самое главное.
Но результатом любого нашего подвига должно стать ощущение нашей уязвимости и беспомощности. Это может показаться странным, но чем выше и чем крепче подвиг, тем гораздо выше риски залипнуть на самом себе и почувствовать некую духовную самодостаточность. Если бы человек, прочитав 2 345 Иисусовых молитв, вдруг с неизбежностью ощущал бы в своем сердце действие Божественной благодати, вот это было бы действительно страшно, потому что это говорило бы о том, то Богом можно управлять, дергая за какие-то конкретные веревочки.
А когда человек уже давным-давно читает молитвы, старается держать себя в рамках, не совершать каких-то очень страшных грехов, всю свою жизнь выстраивать в церковном ритме и при этом ощущает не приближение к Богу, а еще большее опустошение, это значит, что Господь его планомерно подводит к состоянию глубокого внутреннего кризиса, чтобы в этом состоянии опустошенности он закричал из глубины к Богу: «Что происходит? Почему? Ты где?»
И вот тогда человек становится своего рода Иовом, который сидит на гноище и задает вопросы, и Бог начинает ему отвечать. Потому что только в этом состоянии полной внутренней беспомощности, брошенности, обнаженности, уязвимости человек оказывается способным услышать. Ему на самом деле нужен контакт с Богом, ему на самом деле нужны эти ответы. Не оттого, что эти ответы становятся своего рода вишенкой на торте его великих трудов и добродетелей, а оттого, что ему настолько плохо, что дальше уже некуда.
Поэтому правильное доброделание приводит в первую очередь к осознанию никчемности своего доброделания, а не к ощущению величия и значимости трудов.
Я очень хорошо помню, как любил ходить на братские молебны в Троицкий собор, когда был семинаристом. Ты встаешь в 5 часов утра и видишь своих соседей, которые благополучно смотрят свои сны. Обычно поднималась волна самодовольства: «Ну да, вот я сейчас пойду за вас помолюсь, а вы тут спите-спите». Знаете, такое высокомерное великодушие. И как-то я сказал про это своему духовнику. И он говорит: «Слушай, ну если такая мысль в голове появляется, ты лучше сразу ложись и спи. Потому что, даже если ты будешь с таким ощущением вставать в 3 часа и за всех тут молиться, то никакой духовной пользы это не принесет. Наоборот, если ты еще уверишься в том, что ты великий молитвенник за весь свой курс, то, скорее всего, тебя очень быстро выгонят из семинарии, причем даже не за это. Что-то такое произойдет, из-за чего ты вылетишь отсюда как пробка».
Я этот урок запомнил на всю жизнь. Если в результате какого-то подвига у человека не возрастает ощущение собственной никчемности — не надуманное, а реальное, — то цена этого подвига не просто никакая, она может быть даже сильно отрицательной.
Поэтому перед началом Великого поста мы просим прощения друг у друга, тем самым как бы обрывая наши претензии к другим людям и не давая возможности самим себе попасть в капкан духовного самодовольства. И в процессе самого Великого поста мы тоже стараемся все наши подвиги в той или иной мере соизмерять с мерой нашего смирения, то есть осознания своего реального положения, и с мерой веры. Вот тогда, если есть вера и понимание своего состояния, подвиги будут на пользу и человек сможет духовно от них возрастать и приближаться к совершенству.
Как действительно измениться, а не только говорить об этом?
Думаю, что самый главный критерий правильности поста опять-таки дан в Евангелии: помажь лицо свое елеем и тем самым покажи, что для тебя пост — это радость. Это не самоистязание какое-то, а некий прыжок в сторону от самого себя, чтобы дать возможность Богу действовать.
Правильный критерий поста — это состояние внутренней благодарности Богу за жизнь, мирное, радостное принятие того, что тебе приносит каждый день. Вообще хотелось бы всем нам пожелать, чтобы этим постом количество дней, когда мы просыпаемся и говорим: «Господи, как хорошо, что Ты есть, как хорошо, что я жив, как хорошо, что солнышко светит, травка зеленеет и птички уже начинают щебетать», было существенно больше, чем дней, когда мы просыпаемся и не хотим открывать глаза.
Источник: pravmir.ru