Как вы знаете, искусству посвящена львиная доля выходящих у нас книг. И это далеко не только академические альбомы с живописью, нет. Нас очень интересует небанальный, глубокий, даже эксцентричный взгляд на искусство, который позволяет видеть в картинах больше одного слоя, и помогает сопоставлять и сравнивать самое несравнимое, находя все больше удовольствия в шедеврах мировой живописи или в работах забытых гениев.
Собрали для вас подборку цитат из лучших наших книг последнего времени, чьи авторы всматриваются в искусство именно так. И умеют рассказать о его тайных сторонах так, что захватывает дух!
Саша Окунь. Кстати… Об искусстве и не только
Кажется, главное слово в книге Саши Окуня — слово «кстати». Любой разговор об искусстве — а вроде бы это здесь главная тема — вдруг может прерваться, потому что «кстати» возникла побочная ассоциация, вспомнился случай или человек: в текст, расталкивая теоретические рассуждения, полезло автобиографическое. Жанр гуляет от трактата к байке, от мемуара к публицистике и обратно, потому что
«искусство — это не более и не менее как один из видов жизни… а в жизни жанры перемешаны, на то она и жизнь, что гуляет, как хочет и как придется».
Такой вот ритм — спонтанный или, лучше сказать, настаивающий на спонтанности, поскольку на самом деле «собранье пестрых глав» выстроено достаточно жестко, но апология произвольности (пусть и кажущейся) дает автору возможность и на уровне самой композиции сообщить о том, что он любит и чего, напротив, сильно не любит, - Галина Ельшевская, искусствовед
«В моей картине “Ночное кафе” я пытался показать, что кафе — это место, где можно погибнуть, сойти с ума или совершить преступление. Словом, я пытался, сталкивая контрасты нежно-розового с кроваво-красным и винно-красным, нежно-зеленого и веронеза с желто-зеленым и жестким сине-зеленым, воспроизвести атмосферу адского пекла, цвет бледной серы, передать демоническую мощь кабака-западни. И все это под личиной японской веселости и тартареновского добродушия» (Ван Гог).
Итак, работа продумывается и просчитывается заранее, ибо здание, задуманное безумцами, должно прочно стоять. Безумие, прежде всего, отличается от нормативного существования — которое, как правило, непоследовательно и противоречиво, — логикой: « There is method in the madness » (* Точный текст «There’s method to every madness» ( англ. ). — «Если это и безумие, то в своем роде последовательное… (У. Шекспир. «Гамлет», акт II, сцена 2. Перевод Б. Пастернака.) .
Безумная идея — импульс, но затем в дело вступает холодный расчет. Искусство — организованный хаос, ледяная страсть, просчитанное безумие, необходимая ненужность. Оксюморон. Поэтому настоящий художник есть Моцарт и Сальери в одном лице, о чем, впрочем, давно сказал Мандельштам.
Саша Окунь. Роман с карандашом
Книга, которую вы держите в руках, и есть письмо, я бы даже сказала — послание. Послание о том, что смотреть на мир можно творчески, и тогда его красота наполняется великим смыслом, о котором рассказывает и ветка дерева, и чашка на столе, и куча мусора на мокром асфальте. Надо только об этом помнить и воспитывать свой глаз. А вместе с ним расширяется наш мир и возрастает радость бытия, -
Людмила Улицкая
Действительность — трехмерна, рисунок — двумерен.
Фигуративный, академический, реалистический рисунок — это перевод с языка трехмерного пространства на язык пространства двумерного, и на этот перевод распространяются все принципы перевода, в том числе главный: задачей является донести до читателя суть, смысл.
Рисунок, выглядящий копией действительности, на деле есть не что иное, как манипуляция, цель которой заморочить голову зрителю и заставить его поверить в то, что перед ним копия, хотя сам он копией не является.
Он (да и искусство вообще, как справедливо отметил Пикассо) — ложь, с помощью которой мы способны добраться до истины.
А лгать надо уметь. Ложь — это большое, непростое искусство, требующее смекалки, выдумки, и, конечно же, таланта.
Сурия Садекова. Cобачка Воскресная. Записки куратора о людях, собаках и тайных страстях мира искусства
Собачка Воскресная , подобно Шахерезаде из «Тысячи и одной ночи» рассказывает одну удивительную историю за другой, увлекая читателя в гущу событий из мира прекрасного, о которых нечасто рассказывают историки искусства, возможно потому, что в этих историях искусство из далекого становится близким, стирая границы между зрителем и картиной, обывателем и гением. Такая близость к прекрасному обескураживает и восхищает, интригует и влечет в мир искусства даже тех, кто от него далек. Так бывает, когда переплетаются личное с профессиональным, и автор делится с читателем не только знаниями, но и эмоциями, главная из которых — любовь. - Из предисловия
В конце 2018 года у нас возникла идея создания многосложной выставки о влиянии искусства Востока на модернистское и современное искусство Запада. Она должна была проходить в Галерее искусства Европы и Америки XIX–XX веков. Предполагалось, что экспозиция будет состоять из восьми глав, в каждой из которых мы расскажем о всевозможных аспектах исламского искусства и покажем, как оно повлияло на самых разных художников. Например, была глава о Матиссе и его отношениях с восточной культурой. Мы готовились впервые представить эскизы Сергея Эйзенштейна к его фильму «Персия» по поэме Фирдоуси «Шах ‑ наме» и показать, каким он видел искусство этой страны.
На примере иранских книг эпохи правления Каджарской династии хотели рассказать о грузинском искусстве, о драматичных взаимоотношениях Ирана и Грузии. Керамику Пикассо из запасников нашего музея, которая редко экспонируется, думали соединить с керамикой Востока. Предполагалась глава, рассказывающая о Валентине Серове и его занавесе, созданном по мотивам книги «Бабур-наме» для шедшего на сцене Парижской оперы балета «Шехерезада».
Отдельный зал мы надеялись посвятить искусству кино, с тем чтобы показать, каким образом новый взгляд на пространство и перспективу менял манеру видеть операторов и режиссеров и как искусство персидской миниатюры перешло в фильмы Эйзенштейна, Параджанова и других режиссеров XX века.
Но по субъективным причинам эта выставка осталась лишь эскизным проектом. И теперь только Фейсбук раз в год подсказывает: «Сегодня у вас одно воспоминание», напоминая о том, как за три с небольшим месяца были перерыты тонны литературы, проведены часы в библиотеках разных стран, рассмотрены коллекции множества музеев, а выставка, так замечательно выстроенная архитекторами Надей Корбут и Кириллом Ассом, осталась лишь в 3D-проекте, и увидели ее не больше пяти человек.
Филипп Даверио. Искусство смотреть искусство. От Джотто до Уорхола
«Ya solo de mi engaño me sustento / ya no tengo más vida que mi engaño, / con este engaño mi tormento engaño…» («Я только своим обманом питаюсь / я только обманом живу / В этом обмане я терзаюсь обманом» (исп.)). Эти три строчки Лопе де Веги являются его символом веры, веры в жизнь, а также свидетельствуют о его убежденности в благородных ухищрениях писательства.
Эти три строчки в барочном духе развивают восторженность Луиса де Гонгоры и предвосхищают то, как ровесник де Веги неаполитанец Джамбаттиста Марино будет прославлять удивление — рычаг нового искусства.
В XVII в. Европа становится современной, она отходит от уверенности эпохи Возрождения, а сама мысль раздваивается: с одной стороны, наука открывает для себя строгость Галилея, Кеплера и Ньютона, а с другой стороны — искусство, музыка, скульптура, визуальные искусства и театр вдохновляются чистой фантазией.
Сладостный ричеркар Фрескобальди струится подобно витой колонне, которая, вытканная на шпалерах семьи Гобеленов и Мортлейкской мануфактуры, достигает дворов барочной Европы XVII в., донося до них архитектурные озарения Рафаэля и Джулио Романо. Рудольф II коллекционирует бивни нарвалов в надежде, что они откроют ему дорогу к философскому камню и сохранению богатства.
К власти приходит фантазия, и она не уступит эту власть, отодвинув аристотелевский мимесис в область археологии, из которой он изначально происходит и откуда он вновь будет возвращен лишь в неоклассическую эпоху.
Мы — вечные дети постоянно бурлящего исторического коктейля. Это полезный урок для сегодняшнего искусства, тяготящегося собственной статичностью, которой требуют правила хорошего тона международного рынка, гарантирующие сохранность непроданных товаров на складе. Для нас это стимул внимательно посмотреть вокруг и заметить неожиданные перемены, происходящие за пределами сцены.
В эпоху, которая все больше восхваляет маньеризм совершенно любого рода, это критерий различения даже среди самых известных художников тех, что рассказывают позднегерманские банальности синьорам в гостиных, и тех (да здравствует Дэмьен Хёрст, почему бы и нет?), которым удается высказать неожиданные соображения о том, каким будет кабинет редкостей завтрашнего дня. Этот достаточно тонкий инструмент позволяет открыть для себя тех, кто вовсе не ищет площадной славы и по капле вырабатывает идеи самого изысканного качества в неведомой алхимии тайных мастерских.
Июнь 2010
Витторио Згарби. Италия страна чудес
Падуя — это место максимальной концентрации живописных достижений XIV в. В большей степени, чем Рим, чем Ассизи или Флоренция. Вопреки общепринятому мнению, по обширности и разнообразию художественного опыта истинная Флоренция — это как раз Падуя.
Если в качестве примера взять живопись Джотто, то выясняется, что Джотто во Флоренции — это традиция, примат тосканского искусства, в Падуе же это эволюция, искусство, способное стать национальным и интернациональным.
Итак, подумаем, что представляет собой Падуя в сознании человека, который ездит по городам, богатым памятниками искусства, и отдает предпочтение Венеции, Флоренции, Риму и Неаполю, считая Падую городом второстепенным, куда можно заехать разве что ненадолго. Как же этот человек заблуждается! Падуя, между прочим, в XIV да и в XV в. культурно опережает Венецию по крайней мере на три десятилетия. В XV в. в Венецию приезжает Андреа дель Кастаньо, однако ни революции, произведенной Мантеньей, ни ренессансного бурления, берущего свое начало в Падуе, ни эмблематичного алтаря Святого Антония работы Донателло в Венеции нет и в помине.
То, что делает в Падуе Джотто, делается им не только для города, но для всей Италии. Язык, на котором Джотто говорит в Падуе, достигает более высокого уровня развития по сравнению с тем, что был использован им в Ассизи, это поистине новаторский художественный язык. Пребывание в Падуе Джотто оказывается настолько значимым, настолько определяющим, что порождает вереницу не эпигонов, но истинных мастеров.
Джонатан Джонс. Британское искусство от Хогарта до Бэнкси
Монстры, порожденные природой, играли ключевую роль в новой науке, поскольку революция происходила в зрительном восприятии. Те же самые ужасные экспонаты, которые еще недавно порождали суеверия, теперь вдохновляли на изучение. Я постараюсь показать в этой книге, что британское искусство родилось из такого же стремления к наблюдению, что подогревало и любопытство науки. В этом смысле оно — дитя научной революции или, возможно, его близнец-уродец, заспиртованный в банке.
Трепетно чувственное, живое искусство Гейнсборо не создает впечатления, что он зачитывался философией. И его сохранившиеся письма не слишком отягощены знаниями. Однако та легкая, беглая манера, с какой он фиксирует каждый момент, в высшей степени эмпирическая, как будто он сам — белый лист бумаги в ожидании заполнения. Идеи Локка и научный подход, который они провозглашают, по-видимому, проникли в его сознание, как мелодия скрипки, услышанная через открытое окно, когда он проходил мимо во время утренней прогулки.
Около 1750 года Гейнсборо написал пейзаж — результат поистине поразительных наблюдений. Свободный от предвзятых представлений о том, как должна выглядеть природа, открытый тому, что видит глаз, он ухватывает реальность, неуловимую и хрупкую, как порхающая бабочка.
Вереница набегающих облаков тянется по небу над сельскими просторами. Сине-серые вестники дождя закрывают отдаленные горы безобидной золотисто-белой дымкой. Проблески бледной синевы проступают сквозь непрестанно меняющееся небесное полотно, одновременно туманное и плотное. Гейнсборо не предлагает объяснения природе облаков, не говоря уже о каком-либо намеке на аллегорию, — он просто, тонко, чувственно показывает, как они выглядят. Да, это определенно английские дождевые облака. Земля под ними настолько реалистична, что у меня мурашки по коже. На горизонте виднеется тонкая темная полоска холма, усеянного точками деревьев и овец. У подножия зеленовато-желтой лентой вьется далекое поле. Вид на него закрывает сужающаяся линия темно-зеленых пятен — жидкий лесок на гребне невысокого хребта, чей затененный склон спускается к живой изгороди овечьего пастбища.
Яркий травянистый изогнутый луг наступает прямо на нас, соседствуя со свежеубранным пшеничным полем. Под старым деревом, откуда он обозревает свои земли, мистер Эндрюс позирует с ружьем под мышкой. Миссис Эндрюс сидит на изящной, в стиле рококо, кованой уличной скамейке, и широкая юбка голубого платья вольготно раскинулась на фоне ландшафта. На подоле ее платья оставлено пустое место, где Гейнсборо собирался дорисовать дичь, подстреленную мужем…
Альфредо Аккатино. Аутсайдеры в искусстве
Большинство из тех, о ком пойдет речь, были забыты, зачастую после того, как им удалось пережить период известности. Или же о них знали в родной стране, тогда как итальянской и мировой публике они были совершенно незнакомы. И я тешу себя надеждой, что первым познакомил с ними широкую итальянскую общественность. Пускай даже с помощью статьи на Википедии, или в журнале «Art e Dossier», или в моем блоге, да даже с помощью поста на Facebook, который промелькнет в чьей-то ленте между фотографиями котят и красивых девушек в бикини.
Они родились в двадцати пяти странах на пяти континентах, но всех их объединяет неизбежность жизни. Точнее, бесконечные вариации возможных бедствий, которым жизнь может нас подвергнуть и которые приходят и множатся в совершенно непредсказуемой манере.
Кто-то из них жил в абсолютной безвестности, а кто-то многие годы оставался в свете софитов, который потом и сжег их дотла. Среди них есть обезьяны, сумасшедшие, «фрики», фетишисты, фашисты и коммунисты. Они были художниками, архитекторами, скульпторами и карикатуристами.
Запомните, искусство может выражать себя в любых формах и категориях выражения, а творчество совершенно не заботится о фактических различиях.
Все это герои, о которых совершенно забыли или биографические факты из жизни которых были искажены. Я наткнулся на них случайно, читая очередную книгу или просто на просторах Интернета, где так приятно гулять по ночам, в полной тишине, прямо как Серебряный Серфер — самый грустный и неудачливый персонаж вселенной Marvel. Они попались мне в череде картинок и изображений, объединенных лишь непостижимой волей случайного алгоритма.
Если меня спросят, какие мне нравятся фильмы и романы, я отвечу: «Те, где все не так, как кажется. И повествование в них разворачивается совершенно не так, как ты ожидаешь». В этом вся суть «Аутсайдеров в искусстве».
