Окончание
* * *
Прохладно, однако. Голова и спина еще ничего в фуражке и в фуфайке, а живая нога мерзнет.
Из-за поворота вывернул черный микроавтобус. Проехал мимо дома, развернулся на площадке в его торце и, вернувшись, остановился у подъезда. Из фургона выдвинули и поставили на заранее приготовленные табуретки гроб. Лица её не видно. Она ли там, мелькнула мысль. Очки остались в комнате. Да и в них с четвертого этажа не распознаешь. Собравшиеся старушки подходят по очереди, кладут в ноги цветы и денежки, дотрагиваются до покойной, крестятся, получают поминальный платочек и отходят. В подобной церемонии он не раз был участником. А сейчас зритель. Сидит вот так и с высоты четвертого этажа через железные прутья наблюдает, как другие прощаются с его Славянкой. Безучастный, лишенный возможности последний раз дотронутся до когда-то любимого лица. Он не видел ее болящей и усопшей. И мелькнула мысль, может, не она в гробу. Может, это чужие похороны. Кто-то что-то перепутал. И она там среди прощающихся. Похоронят, помянут, и его Славянка скоро дома будет.
Какое-то время спустя, гроб снова поместили в катафалк. Скорбный кортеж медленно покатил к выезду из двора.
Он вдруг осознал, что увозят не просто гроб, коих он проводил немало, а его Славянку, его половинку. Привычная, пусть не всегда радостная жизнь закончилась. Когда хоронили кого-то из друзей или их жен, он даже не задумывался над тем, как будет жить и как живется тому другому, оставшемуся. И вот пришло его время, его одиночество. Всё, что они обустраивали вдвоем, казалось за длинную, а оказалось короткую жизнь, осталось никому не нужным. У детей все свое. Родительское распродадут. Привычный уклад рухнул: никто не разбудить к завтраку, не заругает за не заправленную постель или оставленные не там тапки. Сейчас он сам будет распоряжаться своим временем, своими одинокими днями. Будет…
Не тщи себя глупыми надеждами. Что ты можешь, половина человека? Сын сказал: « Решим, что с тобой делать». Они будут распоряжаться твоим временем, а не ты. Вспомнил, о желании плюнуть в гроб... Может, сейчас вслед между прутьев…
Замер. А надо?
И снова вскипело прежнее. Оставшаяся половина памяти вернула в прошлое.
Как-то в бане Слава продемонстрировала свой лысый лобок: “Твоими стараниями волосики стерлись». Глянул на свой. У него-то не стерлись. Растут, кучерявятся. Помнится из школьных уроков физики, предметы из однородного вещества при трении одинаково стираются. Да и опыт его, как механика, подтверждает. Если у нее износ полный, а у него нет, значит и шоркали ее лобок много чаще, чем его. Ладно, где-то за морями «титьками трясла», в поездах сибирякам и дальневосточникам проходу не давала шальная баба. Они его не знали, Бог с ней. А для друзей и знакомых-то, какого черта «умненькой девочкой» стала? И это после обещания детям хранить их семейный покой! С друзьями и знакомыми трахалась, унижая его, как мужика и презирая, как мужа... Ухнуло в голову. Надо!!!
Плюнул!
Внизу что-то «квакнуло». Резко повернул голову влево-вниз. Внедорожник распихивает зазевавшихся старух по обочинам. Поплыло перед глазами, закачалось. Прилечь бы. Так, табуретка же под ним, а не кресло. Сунулся головой вперед, уткнулся лбом в балконное ограждение.
Сосед вышел на балкон:
- Айда, Михалыч, обратно.
Безмолвствует Колыхалыч, упершись лбом в ограждение балкона, пальцы правой руки вцепились в прутья.
Комочек вязкой слюны, зацепившись за перила, висит белой сопелькой на фоне серого низкого неба.