Утро выходного дня, Москву заваливает снегом, а я как обычно иду гулять со своей лысой собакой. Она упирается, расставляет в распорки лапки в своих смешных красных уггах, пытаясь избежать этой тяжелой участи — гулять в минус 13 по огромным сугробам, в суровую московскую зиму.
Мой друг дворник
У подъезда молоденький смуглявый дворник из Средней Азии с лопатой кидает снег, насвистывая себе что-то под нос. В следующую секунду он видит нас с Собарьей, улыбается и на прекрасном русском, почти без акцента говорит: «Доброе утро!». Я здороваюсь в ответ и киваю головой. Так происходит каждый будний день.
Мы с дворником — друзья. Однажды он попросил меня пофотографировать его. Я несколько раз нажала на белый кружок на экране его смартфона, пока он махал лопатой, демонстрируя свою спину и надпись на комбинезоне - «Жилищник Можайского района». После съемки фотки он сразу же отправил кому-то по WhatsApp .
Сегодня он не просит меня о фотосессии — работы слишком много: расчистить дорожки для пешеходов, тротуар и выходы из подъезда, счистить снег с крыши нашей и соседних пятиэтажек — парень работает не покладая рук.
А я, пока Собарья гуляет, наблюдаю за его золотистым, словно загорелым сосредоточенным лицом и думаю: видел ли он когда-то там, у себя на родине столько снега? Неужели там ТАК плохо живется, что здесь, в Москве, работая дворником он чувствует себя счастливее?
В Москву, вообще, чаще всего приезжают по работе. Или за работой — кто-то уже на готовое место, как я, а кто-то с мыслями «поработаю чуток и вернусь», «найду работу, подкалымлю и назад», «я тут на время, посмотреть». А может потом даже и остаться насовсем — как пойдет, как повезет. Но сюда приезжают точно не по любви. По крайней мере те приезжие, с которыми мне удалось за этот год пообщаться.
В столице России я живу ровно 13 месяцев и моя самая главная цель — выжить — была осуществлена. Это был один из самых тяжелых периодов в моей жизни, но зато и один из самых продуктивных. В Части первой я рассказывала, через что мне пришлось пройти в мои первые 6 месяцев жизни в Москве: одиночество, мытарства по квартирам, больная на голову соседка, обрушившаяся на следующий день после моего переезда пандемия, таксисты-неадекваты. И, конечно, моя тотальная технологическая неграмотность: все эти онлайн-банкинги, чудеса оплаты безналичным расчетом, стеклянные дверцы Сим-Сима (турникетов метро), а также чудеса цивилизации в виде интернет-доставки и, в общем, всего того, чего люди с моего родного Донбасса совершенно лишены. Но ровно через полгода ситуация выровнялась и я постепенно освоила все техновозможности.
Как только все устаканилось и я зажила обычной жизнью приезжего человека, пришло осознание, что у меня слишком много свободного времени и не так много московских друзей, на которых можно его потратить. Тогда я нашла себе еще одну работу. А потом - еще одну.
Следующие шесть месяцев пронеслись одним днем, с редкими остановками на скайп c друзьями из других стран и обеды с коллегами. Мало сна, квартира с мигрирующими от соседей тараканами, работа, умноженная на три и маячащий на горизонте Кембриджский экзамен САЕ. Все стало привычным, я, как поезд разгонялась, переключала передачи и двигалась только вперед и вперед, от одного занятия к другому. Думать о «вечном» можно было только в редкие минуты по утрам, гуляя с собакой и наблюдая за дворником. И это нормально. По крайней мере, мне так казалось.
Копачи-бородачи
Как-то раз я вышла на очередную утреннюю прогулку и увидела, что у подъезда околачивается кучка рабочих. Все с лопатами и в форменной одежде и все — мужчины-кавказцы: черноволосые, с жесткими смольными бородами и суровыми чертами лица. А рядом стоит и что-то громко им кричит, активно жестикулируя и нервничая маленькая, тучная женщина в пуховике, который делает ее похожей на тумбочку. Мужчины следят за каждым взмахом ее руки глазами, моргают и молча внимают тому, как их яростно отчитывает русская баба. Они не хамят и не перечат, хотя каждый из них мог бы схватить ее своими гигантскими ручищами и удавить одним изящным движением. Но они слушают, потому что им, видимо, нужна эта работа.
Я снова думаю: неужели там, на их родине ТАК плохо?
Эта бригада прибыла в наш двор чтобы поменять трубы, которые прорывало за эти полгода уже дважды. Даже после замены на новые. Предыдущие работники что-то, видимо, накосячили. Теперь снова подогнали экскаватор, перекрыли дорогу во двор для машин, и прикомандировали бородачей - исправлять косяки. С того дня прошло уже четыре месяца. Трубы пока не рвет.
Улукбек, Давроншох и кадровый голод
Запершись на пандемию в квартире почти на год, я жутко подсела на доставку еды. Невероятный ассортимент блюд и доступность заказа вкуснятины в любом ресторане оказалась настолько привлекательной, что постепенно я осознала, что мой гардероб стал не актуален, а самыми часто звонящими мне номерами после коллег стали номера курьеров.
Улукбек, Авардод, Кумушбек , Давроншох и другие парни с трудновыговариваемыми именами и зелеными или желтыми рюкзаками доставляли мне еду в среднем раз в неделю или чаще. Однажды мы с Собарьей собирались на прогулку и, вызывав лифт встретились с курьером, который ехал с верхнего этажа вниз. У него был зеленый рюкзак доставщика Delivery club . Увидев маленькое лысое беззубое животное в шубе и на поводке, он округлил глаза, схватил свой портфель, словно щит, и стал в позу спартанца. Собарья воинственной риторики не оценила и стала гавкать, на что он вжался в угол лифта и с жалобными глазами вымолвил на ломанном русском: «Я собака боюсь!».
Я кивнула и договорившись с Собарьей, что гавкать больше не надо, взяла ее на руки — от греха. Но до самого первого этажа парень ехал, закрывая портфелем попеременно то лицо, то живот, а затем, выйдя из открывшейся двери лифта по стеночке, бегом побежал к выходу.
«Видишь, какая ты страшная у меня», — посмеялась я, глядя на свою собаку.
Кстати, с осени 2020 ко мне все чаще стали приезжать русские курьеры и русские водители. С одним из них мы разговорились по пути на работу.
— Сейчас много русских в такси пришло, многие в этом году потеряли работу.
— И как, многие задерживаются?
— Да не особо. Русские, особенно москвичи, привыкли к другим заработкам. Приходят перебиться только, на месяц-два. Вакансий много сейчас.
— А приезжие куда делись?
— Сейчас границы закрыты, их мало, кадровый голод.
И действительно, не так давно даже самые ярые любители употреблять знаменитое московское «понаехали» стали замечать, что дворах стало не так чисто, облагораживание территории делается реже и больше для галочки, да и более-менее свободных касс в супермаркетах стало в разы меньше. Позже об этом заявил и мэр Москвы Сергей Собянин, посетовав, что из-за коронавирусной изоляции поток мигрантов сократился на 40%, а работать за 25-30 тысяч москвичи могут только если эту зарплату им будут платить раз в неделю. Именно поэтому без «понаехваших» комфортно жить в Москве уже невозможно.
Любовь и ненависть в метро
Несмотря на то, что с момента моего переезда прошло уже больше года, поездки на метро по-прежнему доставляют мне особое удовольствие — начиная от запаха эскалатора и звука уезжающего вагона, и заканчивая теми, кого этот вагон перевозит. Пока все втыкают в свои гаджеты, я рассматриваю народ, невольно слушаю чужие разговорчики и наблюдаю за поведением подземных путешественников. Кто-то из них интересно (а кто-то не очень) одет, кто-то вежлив и уступает место старшим, а кто-то хамит и провоцирует людей на скандал. Больше всего я люблю смотреть, как на станции Площадь Революции они, выходя из вагона, трут нос бронзовой собаке-статуе. Так раньше делали студенты перед экзаменом — на счастье, а теперь делают все, кто верит в талисманы и привлечение удачи.
Однажды вокруг меня собралась интересная выборка людей. Бок-о-бок со мной сидела молодая парочка москвичей, которая на повышенных тонах ругалась на тему того, кто заплатит ипотеку в этом месяце. Девушка явно провоцировала парня на скандал. Мне не хотелось этого слушать, но наушники были далеко.
Я постаралась отвлечься и наткнулась взглядом на сидящих по диагонали горцев, у одного из которых было окровавленное и надорванное ухо. Кровь была совсем свежей и стекала по шее. Но горец не обращал внимание, а что бурно рассказывал своему товарищу, яростно при этом жестикулируя. Тогда я перевела взгляд на выход, прямо перед собой, где прислонившись к поручню стояла молодая девушка и мужчина с седыми висками. Сначала я подумала, что это отец и дочь, но затем уловив мимолетные и едва уловимые жесты я поняла, что речь тут идет явно не об отцовских отношениях. На вид мужчине было далеко за 40, а ей — не больше 20. Они стояли прямо у открывающихся дверей, мешая выходящим и, глядя друг другу в глаза, о чем-то говорили. Медленно и не спеша, будто они не в метро вовсе. Мне было не слышно, но интересно, и я пыталась читать по губам. Прочитать удалось только одно слово, которое было адресовано ей — ЛЮБЛЮ. Я заулыбалась. Заулыбалась и она. Может, все-таки по любви?
Это не моя страна?
Один из аспектов моей основной работы — репортерство с места событий, что я больше всего в этой работе люблю. За прожитый в Москве год я посетила все самые драматичные для города и области события, начиная от взрывов газа и крупных пожаров с многими погибшими и заканчивая всеми несанкционированными акциями протеста. На последних было работать комфортнее всего, так как я не отождествляю себя ни с одной из сторон конфликта. Все потому, что я тут недавно, а значит это не может быть для меня чем-то личным. Это не болит так, как болело когда-то на Донбассе.
Чаще всего после или во время ожидания «дел протестных» мы с коллегами собираемся в кафе за чаем, чтобы чуть погреться или перевести дух. Здесь-то случаются, порой, более интенсивные баталии, чем на улице. Мои приятели из разных СМИ очень любят спорить между собой, высказываясь в поддержку то ли митингующих, то ли силовиков. Чаще всего в конце дело доходит до повышенных тонов и эмоционального: «мне не все равно потому, что это моя страна!».
Однажды эта фраза прозвучала из уст моего хорошего товарища Миши. Он озвучивал свои мысли, глядя на всех рассевшихся за столом в KFC журналистов, в очередной раз ждавших приговора «берлинскому пациенту». Услышав Мишино «это моя страна» и его глаза, ищущие поддержки у окружающих, я вдруг резко для себя осознала, что мне-то уж точно симпатизировать протестующим или силовикам с улицы, не хочется и не можется. Я живу в России год, но я все еще экспат и на публике мне довольно комфортно в моем амплуа. Именно на публике, потому что на самом деле сейчас со мной происходит именно то, что обычно называют проблемами с самоидентификацией: это когда чувство дома уже не там, но все еще не тут. Несмотря на то, что я уже знаю основные законы, разбираюсь во многих тонкостях и формулировках и могу подписать именами и фамилиями портреты почти всех российских чиновников, это как будто еще не моя страна.
Говорят, что это пройдет — нужно время, но сколько — вопрос индивидуальный.
Послесловие
В Москву приезжают по работе, по любви уже остаются. Но прожитого года для любви слишком мало — чувства в этот период, обычно, подвержены постоянной трансформации. Их кидает и штормит, им то холодно, то жарко — из крайности в крайность. То из-за вечной усталости и недосыпа хочется все бросить и уехать то, наоборот, радостно и приятно находиться именно здесь и именно сейчас.
Новых лимитов и сроков пребывания в Москве я себе больше не ставлю, но одно знаю точно: если любовь с российской столицей у меня случится, она будет запутанной, непростой и драматичной, потому что этот город не прощает слабости. Чтобы здесь остаться, нужно быть сильнее ее.