У каждого в доме есть свое любимое место. У моего папы это мягкое, глубокое кресло с высокой спинкой. После трудного, увлекательного дня он любит брать с полки книжку, щелкнуть пальцем и сказать:
– Трям-с, на чем мы остановились?
Затем вальяжной походкой, с чопорным выражением лица, делает три шага и торжественно погружается в распахнутые объятья тряпичного мастодонта. Это его любимое место. Отсюда он может видеть приглушенно вещающий телевизор, маму, вяжущую ему шарф и изредка нежно поглаживающую живот. Живот, в котором живет мой маленький брат – космонавт. Именно так его называет папа. Иногда, когда я прикладываю ухо и чувствую шевеление, я представляю себе маленького карапуза в космошлеме, который плавает в своем межзвездном пространстве маминого космоса и раскинув ручки и ножки, еще неслышно агукает и посылает нам, братьям по разуму, сигналы жизни.
Кошка Лизка тоже любит папино кресло. Она любит забраться на высокую спинку и возлечь как сфинкс перед пирамидой. Кровь диких предков дает о себе знать. Еще она любит иногда опускать свою лапку и, слабо мурлыкая, трогать папу за веселые антенки волос, обрамляющие его растущую лысинку. Папа называет ее отражателем мирового значения для связи с вселенским разумом.
- Вот иду я по улице, а от моего зеркала отражается солнышко и все в космосе знают – жизнь на Земле есть. А может быть какой-нибудь четырехрукий астроном, там далеко, на Альфа Центавре, заметив в телескоп, мой несущийся через пространство отблеск, наведет чудо линзу в сторону нашей планеты. И оп-ля! Братья по разуму, здрасьте! – и обязательно поднимет палец вверх.
Впрочем у Лизки есть и чисто практический интерес. Она следит за перемещением всего населения нашей квартиры – кто пошел в ванну, кто в спальню, кто полез на антресоли или заглядывает в гардеробную. Хозяйка, однако! За всем нужен глаз, да глаз!
Мое любимое место – окно. Не у всех есть такое чудесное окно. А у меня есть. Я забираюсь на подоконник и спускаю ноги на улицу, упираюсь руками и болтаю ступнями. Я люблю так делать. Мои пятки щекочет невысокая трава и простые цветы, растущие перед нашим домом. Я могу спрыгнуть и побежать играть с ребятами во двор или прибежать и выпросить у мамы морс, что бы не заходить домой. Или же я просто могу слушать песни стрижей и ласточек, смотреть как они гоняют комаров. Вечерами я слушаю ветер, смотрю на марево, над остывающим асфальтом и мерещатся в нем мне рыцари в сияющих доспехах, пышновласые девы с цветочными венками, пылевики играющие в салочки и прочие чудеса. В сумерках, когда приходит тишина и покой, когда постепенно загораются окна соседних домов и доносится приглушенный джаз из квартиры дяди Коли, я наблюдаю начало другой жизни.
Вот в иве загораются глаза наяды; из подвала выбираются легкие тени домовых; ветер начинает шуршать в бороде травника, живущего под уличной лестницей; на крыше банка на холме кто-то начинает методично ухать; а если прислушаться, то можно услышать хрустальный перезвон из сада Влюбленных. Хотя это, наверное, обман слуха или может чудит дядя Эхо, живущий в нашем старом колодце.
Я слушаю эту жизнь и не хочу становится взрослой…