Как американка Пушкина, Гоголя и Достоевского в империалисты записывала. И что ей ответили
Титулованная западная писательница взялась за русскую классическую литературу. В объемном тексте для журнала The New Yorker она гуляет по Тбилиси и ищет в любимых русских произведениях прошлого империализм, экспансионизм и просто близкие современной госпропаганде высказывания. И находит, как ей кажется, в самых неожиданных местах. А еще задается философским вопросом, почему классика не уберегла Россию от конфликта с Украиной. Ей взялись отвечать опытные литераторы со всего света — получилось даже интереснее.
Выпускница Гарварда и Стэнфорда, славистка, финалистка Пулитцеровской премии и американская писательница Элиф Батуман выпустила колонку «Перечитывая русскую классику в тени <конфликта> (у неё другое слово. — Прим. ред.) на Украине» (в печатной версии — «Романы Империи»). Она решила поискать отсылки к современной российской идеологии в «Анне Карениной» и «Евгении Онегине» и даже «Носе» Гоголя. И ужаснулась.
Например, у Достоевского в «Дневнике писателя», как пишет Батуман, «были страшные тирады о том, что православной России суждено объединить славянские народы и воссоздать Царство Христово на земле».
«Оглядываясь назад, я определенно вижу связь с некоторыми элементами российской государственной пропаганды», — заговорщически отмечает писательница.
Перелистывая пожелтевшие страницы «Преступления и наказания» Достоевского, она также заметила неладное в словах Родиона Раскольникова.
«Я вспомнила теорию Раскольникова о том, что «необыкновенные» личности имеют право убивать других за «исполнение идеи». Я поняла, что логика преступления Раскольникова была логикой империализма», — заключила Батуман.
Дальше — больше. Пушкин. У него тоже, как пишет американка, «скрытые механизмы патриархата и экспансионизма». Возвратившись в Петербург из ссылки, Пушкин перестал критиковать русский престол и начал писать великодержавные оды, «прославляющие имперские захватнические действия царизма против соседних народов».
В качестве примера — предисловие к поэме Пушкина «Медный всадник». «Отсель грозить мы будем шведу», — размышляет Петр. Не то чтобы там не было ничего, что могло бы напомнить вам о Путине», — намекает Батуман.
А «Анны Каренина», по ее замечанию, начинается там, где заканчивается «Онегин»: безупречно одетая героиня выходит замуж за влиятельного империалиста.
Также, по словам автора, «Кремль теперь использует творчество Гоголя как доказательство того, что Украина и Россия имеют единую культуру». И вспоминает гоголевский «Нос», где майор Ковалев просыпается без носа и ищет его по всему Петербургу. Пример: «Появляется персонаж в мундире и шляпе с плюмажем, обозначающей более высокий чин, чем у Ковалева. Это нос Ковалёва. — Разве вы не знаете, где ваше место? — удивляется Ковалев. — Разве вы не понимаете, что вы мой собственный нос!» Прочтите достаточно путинских речей, и отношение Ковалева к своему носу начнет звучать знакомо. Как смеет простой придаток маскироваться под независимую сущность? Какая жестокость отделять малороссийский нос от великорусского лица!» — пишет Батуман.
Таким образом, в «Носе», как и во многих произведениях русской литературы, к которым возвращалась американка, «преобладают интересы империи», отмечает писательница.
Огромная дискуссия развернулась в одной из запрещенных социальных сетей, которая с лицами и книгами. Ожидаемо первой реакцией было простое — «они нас не понимают». И вообще: любая великая литература XIX века была имперской: и английская, и французская, и американская. Русская — не исключение. «Это настолько очевидно, что не требует сотрясения воздуха», — написали многие. И мы любим Киплинга, Жюля Верна и Марка Твена не за это.
Американский прозаик и критик Михаил Иоссель заявил, что статья Элиф Батуман во многом наивна.
«Но она — плод искреннего заблуждения человека, влюбившегося однажды в русскую литературу и решившего, что можно понять страну через творения её писателей».
Советский и американский историк литературы и пушкинист Александр Долинин заявил, что автор плохо разбирается в теме и видит империализм повсюду.
«С трудом дочитал это многословное, нарциссическое эссе о себе любимой и о своих отношениях с русской литературой, в которой авторка разбирается плоховато (это уже было видно по ее книге)» и что «русский империализм она чует везде».
«Муж Татьяны, друг Онегина, как она утверждает, был изранен в империалистических войнах на Кавказе, тогда как относительно молодые генералы в первой половине 1820-х годов были в основном участниками войны 1812 года», — заметил Долинин.
Петербургская журналистка Алла Борисова-Линецкая напомнила, что литература — это своеобразное зеркало. Она не призвана становиться божественным учением и лишь отражает время — и это видно, когда оно меняется.
«Время меняет ракурсы, это же нормально. Не только на русскую литературу, где Каренин, оказывается, не просто государственный муж и несчастливый супруг, но и империалист, а Вронский отправляется на войну, чтобы погибнуть, убивая, а муж Татьяны в «Онегине» тоже «в войнах изувечен», и никто не спрашивает, а кого изувечил он. Но это ничем не отличается от другой оптики на любой роман XIX века — английский, американский, whatever. И не только романы этого времени», — отметила Борисова-Линецкая.
Дочь известного поэта, прозаика и сценариста Евгения Рейна, журналист и литературный критик Анна Наринская напомнила, что Батуман — хорошая журналистка, в свое время влюбившаяся в русскую литературу. И в этом смысле к этому тексту вообще не может быть, наверное, вопросов, так как ее претензии к русской литературе — это также ее претензии к себе. И в принципе текст мог бы называться «Как я недоглядела?»
«Если мы спрашиваем, как русская литература не предотвратила <конфликт> (слово заменено. — Прим. ред.) на Украине и можно ли ее считать ответственной за это, почему мы не спрашиваем, как русская литература не предотвратила ГУЛАГ, сталинский террор и рукоплескания уничтожению врагов народа? И ответственна ли она за них?» — отметила она.
Она признает, что «да, русская литература (как, впрочем, и многие другие литературы того времени) включает в себя имперскость».
«Но и право сильного и восхищение твердой рукой она местами очень даже включает. И не должно ли бы это давно нас приучить к тому, что литература не спасает от человеческих преступлений и — даже самая великая — является плодом времени», — добавила Наринская.
Илья Казаков, «Фонтанка.ру»
