Если на дворе долго стоит морозная зима, то «летопись» её, кажется, можно прочитать на оконном стекле. К концу зимы стекло это словно покрыто затвердевшим сахарным сиропом, ставшим хаотическим нагромождением кристаллов. Но если слой за слоем снимать то, что накопилось за долгую зимнюю жизнь, то сначала проступит рельефный морозный узор в виде еловых и папоротниковых веток в дремучем саду, в таком, каковых и не бывает-то никогда.
Глубже видится словно размытое изображение диковинных райских цветов: это так, наверное, запечатлела себя оттепель, та, что случилась в самом начале января, когда снега совсем прижались к земле, и зима вдруг стала почти на март похожа.
А дальше – нежные, робкие веточки только-только распускающегося древа, когда кончик каждого выроста словно сливается с прозрачностью стекла, на котором и родилось это чудо, боясь протянуть свои ветви-руки в неведомое.
Такие вот и люди случаются в жизни. Их совершенно невозможно понять при первой встрече, впрочем, как и при второй. Да и при третьей тоже. И часто нужны годы и годы, чтобы пробиться к «чистому хрусталю» души этого человека.
Чаще, однако, встречаются «люди-мелки» - цветные мелки. Это когда оглядываешься вокруг и поражаешься обилию цветов и оттенков: даже двух одинаково красных или синих не найдёшь. Даже выбрать трудно. Но вот этот, например, показался лучше, чем другие. К нему душа твоя повернулась, сама не ведая, почему.
«Соскребёшь» верхний слой у такого человека, а под ним – такой же мелок, такого же цвета, что был на самой поверхности. И «чертят» они свою линию, прямую ли, кривую, но легкого дождя или даже влажной тряпки довольно для того, чтобы эту тоненькую полоску больше никто не увидел.
На стекле же или хрустале они вообще никакого следа не оставляют…
Почему же такими разными получаются люди, ведущие своё начало от одних Праотца и Праматери? Графит и алмаз, как известно, тоже состоят из одних и тех же атомов – атомов углерода. Значит, дело не только в качестве, но и в том, как эти «атомы и молекулы» встали, когда душа человека только зарождаться начала.
У Бори с Глебом тоже всё почти одинаково было, потому что они – братья. И не просто братья, а близнецы. Да ещё – однояйцевые. Это когда и родители-то частенько детей путают, не то чтобы посторонние.
Маме их это очень нравилось, а потому она всячески подчёркивала их идентичность: и стригла, и одевала их одинаково. Папа же… А что – папа? Папы, как известно, они же - как мамы. С годами даже становятся на них похожи, на жён своих, то есть. А уж в вопросе отношения к чадам, так целиком и полностью мамам доверяют. Даже когда дети ещё в школе, на родительские собрания сами, без мам, редко когда соберутся. Но если мама скажет, что «в воспитании должно присутствовать и мужское начало», «мужское начало» послушно берёт под козырёк, повязывает даже галстук, если мама скажет, и исполняет предписание, иногда даже «дерзко проявляя самостоятельность» и задавая физику, например, неожиданные вопросы.
Но мамы и такое несанкционированное поведение пап превращают из неловкости в достоинство: берут супруга под локоть и прижимаются к нему всей поверхностью бюста, давая понять окружающим, что в их семье полные гармония и порядок, и всё у них, мам этих, под контролем. Размер бюста при этом значения не имеет. В данной ситуации даже самый тривиальный третий или даже второй становятся законодательными и превосходными.
Ну, так вот, Бориска с Глебчиком росли, росли и, наконец, выросли.
Парни и вправду получились отменные: рослые, спортивные, оба умники с яркими глазами, густыми бровями и великолепными шевелюрами.
Папа, почёсывая свою, редеющую, иногда говорил маме, когда сыновей рядом не было:
- Это они в меня. Ты же помнишь, каким я бравым парнем был, когда начал за тобой ухаживать.
Мама в ответ только мудро улыбалась и переводила разговор на другое, потому что, ну вот честно, – ни единой папиной черты в сыновьях не видела, а всегда считала, что это они – в её породу: и красавцы и умники.
А красавцы и умники наливались жизненными соками и жаждой быть самими собой. Потому, для начала, стали стричься по-разному и одежду покупали каждый сам для себя.
В армии служили, как близнецам и положено, вместе. После армии и поступали, и поступили в один и тот же институт, на один и тот же факультет. Но честно нужно сказать: были они настоящими, классическими близнецами. Это когда никогда не ругаются, потому что ругаться с самим собою как-то глупо и неуместно. Если заболевал один, то тут же, буквально через несколько часов, и другой. Если расставались ненадолго, то каждый знал про другого всё, что с братом происходит.
- Ты курить начал? – спрашивает Борис.
- Нет, а почему ты спрашиваешь? – отвечает брат.
- Не обманывай меня: я уже две недели курю, значит, - и ты тоже,- продолжает Борис.
Глеб конфузится и молча достаёт пачку сигарет, чтобы угостить брата.
Если Глебу, вдруг, весной, прямо посредине мая, сидеть на лекциях и изучать влияние бинарных сигма-реакций на унитарные триплексы было невмоготу, то стоило ему только взглянуть на брата. Тот слегка пожимал плечом, даже не отрывая глаз от тетради с конспектами, и отвечал:
- Я сам тебе хотел предложить…
Потом подсовывал свою тетрадь брату, а там, вместо формул и комментариев к ним, через всю страницу было написано: «Пойдём лучше в кино, брат! Можно Марину с собой позвать… если хочешь»
Глеб кивал головой, и они уходили со следующей пары, взяв с собой Марину, потому что пригласить её в кино было общей идеей.
Кто такая Марина? Как – кто? Девушка, конечно. В которую они оба, разумеется, были влюблены. Но оба о своих чувствах молчали, потому что она ведь брату же нравится тоже.
Когда обоим молчать стало уже невыносимо, Глеб начал разговор первым, потому что был «старшим» в семье: на пятнадцать минут раньше брата родился.
- Послушай, брат, отдай её мне, не стой между нами. Не ходи больше на наши свидания.
Борис не смотрел на брата, но слышал его каждой клеточкой своей, каждым мускулом. Потом вздохнул, глубоко и длинно:
- Я сам тебе хотел сказать, что уезжаю. Сразу после получения диплома. На Камчатке интересный институт открывают. Я им написал, рассказал о своей дипломной работе. Они ответили, что тема их крайне интересует. Через месяц ждут…
И уехал. И поженились Глеб с Мариной. Борис даже на свадьбе у них не был. Некогда ему, работа захватила и накрыла с головой.
Умерли Борис и Глеб в один год, так и не увидевшись больше друг с другом. И глупо как-то умерли: оба простудились и от осложнений скончались.
Но незадолго до смерти там, на Камчатке, Борис женился. Догадываетесь, как звали его жену?
А почему, собственно, - «звали»? Она и теперь жива и растит двух прекрасных близнецов, как две капли воды на отца похожих.
У Глеба тоже двойня осталась, и тоже – вылитый отец…