Никаких здесь просек и дорог - все заросло сплошной чащобой. Идем буквально на ощупь, ориентируясь лишь на солнце и определяя стороны света по мху на деревьях. Наконец, когда пламенный закат простер лучи уходящего солнца, по кронам играя веселыми рыжими зайчиками по лесу, с ходу, с тропы, что и тропой то не назовешь, так прогалина, напоролись на поросший сухими прутьями вьюна, окруженный кустами высоченный забор.
- Вот оно! – шепчет отец. И теперь мне снова неловко, и не только от того что может ждать меня за этим забором, а еще и от его взгляда. Вернулись к нему внутренние переживания, мерцает лик задумкой. Теперь никаких сомнений в нем, только решимость.
Обходим забор: исследуя на предмет входа. Видно, что заброшено здесь все давно, и давно не ступала нога человека, ну или «идола», в общем, ничья нога не ступала. Простукиваем, нажимаем плечами, упираемся руками, трясем и пинаем этот забор. Ничего. Он словно монолит. Продираюсь сквозь кусты и заросли лоз, щупаю основание - так и есть, частокол. Но какой крепкий, основательный, раз стоит здесь так давно, и от наших манипуляций ему хоть бы что.
Озираюсь. От нетерпения и досады меня потряхивает, сравниваю, присматриваюсь, и вот оно! Метрах в тридцати от меня, там, где забор уже идет на закругление, плетня меньше, кустов совсем нет, а только молодой дубок стоит, раскинул ветки и громыхает как будто по железу этими ветками. Туда! Первый отец, он запускает руки в заросли, толкает от себя, и со скрежетом на который способно лишь старое гнилое дерево, падает дверь вглубь зоны. Путь открыт!
За забором не лучше. Ничего не охраняется, брошено это место, все поросло, все запущено, но чувствуется пребывание разумных существ,. Повсюду мусор, бутылки из-под спиртного, костровище, погашенное много лет назад, обнесенное кирпичом, а в десятке метров - она. Пирамида.
Какое счастье! Значит, мы правильно шли, не зря нам все способствовало, и природа, и погода, и Бог, наверное! Правильно Соня говорила! Сейчас, дело за малым, войти внутрь и вытащить пластину, а уж как входить и как вытаскивать, я помню как сейчас! И все! Все свободны! Да здравствует революция, свержение оккупантов, садистов-поработителей, да здравствует новая жизнь! Какая? Не важно! Главное - жизнь, главное выжившие люди, свободные от «ангельской сущности»!
От радости сам не свой, бегу вперед, за сплошняком из голой растительности вижу вход, он открыт и манит черным провалом. Забегаю, остальные за мной - не отстают, зажигают импровизированные факелы и освещают мой путь. Не пригодилась мне охрана, зря я их с собой потащил - не от кого здесь обороняться, незачем…
Знакомая лестница, комната, залежи пыльных бутылок с вином в этой комнате, стол, несколько стульев, в свете живого огня не так все и страшно - зато как все просто!
Боковым зрением вижу, как отец усаживается на один из стульев, берет в руку бутылку с вином, протирает ее рукавом, откупоривает, нюхает, лижет горлышко. Все же неравнодушен он к спиртному, и способствует этому мировоззрение, что зажег я в нем своими речами, несколько часов назад. Не было в этом мире у него соблазнов, а была только вера и законы Божьи, теперь будет, но ничего… пусть пьет себе на здоровье, не жалко, главное, пусть станет самим собой. Да и остальные люди тоже пусть будут обычными грешниками. В данном контексте это полезно им.
Боковой вход, лестница наверх, к полой верхушке - такая узкая, что тучному человеку и не протиснуться здесь. Беру факел у одного из мужчин, поднимаюсь: еще комната, ниша в стене, выемка, пластина в ней. Оно!
Дрожащей от нетерпения рукой лезу в выемку, смотрю во все глаза в нишу, пытаюсь ухватить пластину, но… Пластина словно прикипела. Ковыряю пальцами, смотрю, но вспоминаю что глаз у меня всего один, второй прикрыт шрамом. Принуждаю распахнуться второй, покалеченный глаз: смотрю, но мимо. Пластина из выемки выходить не собирается. Все бесполезно.
Бегаю в подкорках мозга мыслями: "Что не так? Почему не выходит ничего?" Восстанавливаю события прошлого, не забывая хвататься за пластину, чтобы сдвинуть ее с мертвой точки.
Городище, богатыри, «убогие», Доктор - он делает эту пластину. «Она настроена на тебя, только ты способен использовать ее…» - говорит Доктор. «Но на тебя она не влияет…» Так ведь влияет! Постамент в подвале, моя голова всунутая в светлый шар, механизм что сдвигается посредством моего взгляда… Тут же отец, долбящий в мою голову в детстве… Подземный город в Египте, где взгляда моего хватило чтобы открыть будто приваренную дверь…
Я опустил руку, оставив в покое пластину. Разочарование, волной, до щемящего скрежета в груди. Я все понял. Отец в этой реальности не бил меня. Не было травмы, способствующей изменению мозга и ДНК, значит и все эти механизмы, пластины, не подвластны мне, а возможно даже диск не подвластен!
Не сработает тут моя ДНК, потому как не моя вовсе, а чужая-моя: имбецила, потому как не били меня в детстве, и даже шрамы на моем лице - самоистязание, будучи неспособным покончить с собой, объяснимы теперь… И то, что я едва не стал жертвой этой пластины объяснимо…
Спускаюсь обратно. Что я скажу этим людям? Скажу правду, поймут ли? Отец по-прежнему за столом и бутылка в его руках почата уж почти наполовину.
Он захмелел, и водит по мне выжидающим воспаленно-пьяным взглядом:
- Как? Получилось у тебя сделать задуманное? – язык уже едва лыка вяжет.
Сажусь рядом, беру бутылку из его рук и отхлебываю, - кисло так, что оскомина перекосила лицо.
Мотаю головой:
- Нет… Я - не я здесь…
Отец будто знал, не удивлен: твердеет его взор, тяжелеет, будто свинцом наливается. Забирает бутылку, допивает до дна, отбрасывает в сторону, с силой. С такой силой, что она вдребезги и осколки по полу разлетаются, перекатываются и крутятся, бренча о каменный пол.
Соня вздрагивает, смотрит на отца, на меня, снова на отца: видит в отце угрозу, все то, что ощущал я почти весь поход. Люди также смотрят отчаянно и с укором, и на мгновение молчание воцаряется, такое напряженное, такое тягостное, что искры не хватает для взрыва. Но и без искры.
Отец встает, медленно идет вглубь комнаты, где оставлено наше оружие, гремит там железом, я встаю тоже, так как догадываюсь уже, что он задумал.
- Ты - не ты, говоришь? – цедит отец, а мне слышится знакомое с детства: «Жрал?» По инерции, втягиваю голову в плечи, и тело не помнит ударов, память помнит… - Мы шли за тобой, ты обещал нам избавление, - но видно сразу надо было убить тебя. Тогда избавление получилось бы и без ненужных походов! – отец берет мотыгу и идет на меня. – Жаль тебя стало, - все ж сын…
Во мне тоже хмель и кровь закипает, и в пьяной голове одно: "Я не дам себя бить! Пусть это и принесет избавление… Но принесет ли? Или все здесь ненастоящее - фарс? Я - имбецил и отец-пастор, и театры, и «саранча»?" Через пелену вина, - все как в тумане, все как во сне, все кажется бредом.
Но отец идет на меня, он реален вроде, и силен,- я знаю, поэтому, встаю в стойку, собираюсь драться, а сам лопочу, стараясь отговорить его:
- Есть еще путь, попасть мне в дом «идолов», там может…
Мне не дают договорить - отец замахивается, но за его спиной Соня, замахивается также, и она не медлит и не разговаривает в отличие от отца. Опускает ему на голову один из стульев. Глухой удар - тело шлепком падает на пол... А за стеной, с улицы, слышатся мне чужие голоса.
Проводники мои в ступоре, в ужасе, не в силах сдвинуться с места от этого ужаса, и это понятно, они привыкли бояться, привыкли, что их убивают безнаказанно, они не знают как противостоять, а координатор их на полу, в отключке.
- Саранча! – шепчут побелевшие губы, и в потемках белеют и округляются глаза в панике и покорении обстоятельствам.
Я же реагирую незамедлительно, ведь не привык к подобному, не привык покоряться обстоятельствам - но в этот раз реакция моя не на оборону направлена, а на бегство.
- Бежим! – шепчу я им.
Мужчины смотрят на меня, будто не видят, смотрят на распростертого на полу моего отца, наклоняются чтобы привести его в чувство, и вижу я, без него они не пойдут никуда. Он их Князь - не я. Он. Но почему не приказал он им доселе впустить в сердца агрессию? Да он и сам был под влиянием! Замкнутый круг! Но он сказал, что я - Князь, и без его одобрения никто не собирался верить мне! А я тогда вполне способен был приказывать… Бред, точно бред.
Соня - не бред. Ладонь ее, теплая и живая, хватает мою, тянет в сторону проема двери, выволакивает из пирамиды наружу. Боком, по линии стены, мы пробираемся в зарослях диких кустов, но голоса ближе, и мы ныряем вглубь. Притаились. Голоса плавно затекают в пирамиду, и теперь только обрывки фраз, и вроде сын мой тоже здесь.
- Координатор? – слышится мне. - Мне казалось, он должен быть моложе, но раз так… Так я и думал что он вернется сюда, попытается изменить наш мир…
Голосов несколько - не так много пришло «саранчи». Уверенные в своей недосягаемости, они и не подумали, что им могут дать отпор.
- Бейтесь! – шепчу я, будто хочу придать отваги этим людям на расстоянии. – Что же вы не защищаетесь?
Возня из пирамиды, вскрики, звон металла, рука Сони крепким тиском сжимает мою, и обладательница ее бледна и трепещет в ужасе.
Затем все стихает, смешки, и возглас:
- Имбецилы! Что с них возьмешь? Как бараны, чест слово! Ну, ничего, подождем, когда этот очнется!
Слышатся звуки волочения, еще несколько одиночных выкриков, мат, плевки: уходят. Из кустов плохо видно, но имбецилы с ними, скованны в живую цепь, семенят друг за другом. А двое из них, - уложенного калачиком на перевернутом столе, тащат по земле подскакивающего на кочках, моего отца. Князя.
Уходят. Тишина. Почти могильная тишина. Всхлипы нарушают ее - это Соня плачет. Плачет, трясется, будто в ознобе. Дрожат плечи, на лице мука, вздыхает судорожно, и снова всхлипывает. Жаль ее. Всех жаль. А все я!
Как так? Как я мог так промахнуться? Что теперь будет с ними со всеми? Получается, я заманил их в ловушку, а теперь,… кресты. Что же это? А оставшиеся женщины и дети? С ними что? Отец? Пусть он хотел убить меня, но ведь задумал он это во благо,… во благо человечества…
Осознание пришло слишком поздно. Воспоминания последних снов пришли поздно: говорила же Азанет! Снова не тот путь я выбрал! Раскаянье, стыд, понимание, что для этих мужчин, что ушли с «идолами» - все кончено. Как исправить ошибку? Вот бы вернуться назад во времени!
Достал диск, положил в рот: ничего. Конечно, учитывая что здесь я имбецил и повязан с телом калеки. Остается одно: найти самого себя, в том огромном особняке, в обители «саранчи», как и наказывала мне во снах Азанет. Может тот я - правильный? С травмой, с поврежденной этой травмой ДНК? Все! Решено! Следую туда, а там как пойдет, может, успею спасти кого-нибудь, до того как на кресты повесят…
Обхватил плечи плачущей Сони, покачал как ребенка, утер ей лицо. Посидели еще какое-то время - пережидая, чтобы ушли подальше идолы, а когда немного стемнело, отправились обратно.
Идем по лесу, поначалу пригибаясь, ступая осторожно, чтобы не шуметь, боязно нам, страшно напороться на врага. Лес шумит тревожно, и нет в его очертаниях былого гостеприимства. Только рвет усилившийся ветер ветви, гонит сиреневые тучи по темнеющему небу, клубятся они тревожно, сталкиваются, сливаются в одно целое, и вот-вот прольют нам на головы весенней грозой.
Словно в подтверждение моих опасений, громыхнуло вдали, воздух на время встал обездвижено. Стихло все, напряглось, натужилось, и вот, крупные капли застучали по веткам. Выдохнуло резко небо дождем: косым и колючим, сверкнула молния, осветив белое лицо Сони, осветив овраги и темные закоулки леса. Пригнул вихрь кроны с новорожденными малютками-листочками, и потемнело все.
Почернело пространство, теперь если идти, то вслепую, но вслепую не получится. Под ногами то и дело палки да коряги, ямы и кочки, и мы спотыкаемся, бредем едва-едва: так не уйдем далеко, надо переждать ненастье, укрыться где-нибудь. Забираемся под ель, прислоняемся спинами к влажному шершавому стволу, укрываемся все той же шкурой, слипаемся в объятья, не ради близости, ради тепла. Ждем.
Вода льет за воротник и задувает сквозняком в ухо. В стекле магазина мое отражение: белобрысый волчонок, с вытаращенными от страха глазами, в потрепанной отцовской куртке. Зазывалы на рынке кричат во весь опор, народу - тьма. Многие навеселе, кто-то рыдает вдали, а мимо стайкой беспризорники. Звуки бесшабашных мотивов из каждого ларька, суета, праздность, озабоченность, поиски товаров подешевле. Здесь торгуются, смеются, шутят, бранятся.
Много людей вокруг. Но я один. Я обречен на встречу с отцом. Я преступник, проевший деньги данные на спиртное и теперь расплата. Щенок бьет хвостом по жидкой грязи, словно говорит: «Надо, хозяин! Надо принять свой путь как данность…Пойдем домой?»
Домой! Снова бледная дорога - устремляется она прямиком в небо. И нет на ней меня, только щенок: куда я тогда пошел? Я ранен, я почти убит, знаю: но где я? Темнота. Пирамида позолоченными очертаниями торчит из этой темноты. Азанет, нежится в моих объятьях, целует меня, ласкает, и мне хорошо. Азанет... Такая теплая, нежная, грудь как подушка, - мягкая, а губы сладкие… но запах. Запах чужой, не её.
Я просыпаюсь. Да это Соня целует меня! Это грудь Сони – мягкая, Азанет никогда не отличалась пышными формам, и никогда так не пахла, а пахла полем, и цветами на нем.
- Что ты делаешь? – пытаюсь оттолкнуть девушку. На мгновение она спешивается, потупляет взор, но потом, решившись, вновь устремляет губы навстречу моим.
- Прекрати, Соня, ты чего? – пытаюсь урезонить, отталкиваю и прижимаю за плечи к стволу.
- Почему? – в голосе Сони обида и слезы. – Со мной что-то не так?
Мне неловко, сомнения: Соня молода и красива - я тоже молод, мужское мое естество в отличие от лица не покалечено, и чувствую прилив крови в том естестве, особенно после приснившейся Азанет. Зачем отказываться? Целую Соню, руки ее обвивают мою шею. Не то! Губы ее вроде нежные, женские, но почему такое постыдное чувство вызывают во мне? Почему не хочется продолжить этот момент? Момент близости? А хочется уже бежать? Отрываюсь, вытираю рот, и успокаивается все, остывает.
Разочарование в лице Сони:
- Все-таки нет? – бормочет она.
- Прости, я ничего не могу поделать с собой. Я не хочу тебя, Соня. Ты друг мне, сестра если хочешь, но не любовница точно. Прости, ведь ты спасла мне жизнь, но ответить взаимностью я не могу…
Откидываюсь на ствол, гляжу между лап ели, вижу что дождь закончился, сырость в лесу, туман, пахнет трухой и душно, луна вышла из укрытия и осветила путь, и туч как не бывало. Надо идти дальше, не стоит терять времени, оно дорого здесь.
Вылезаем промокшие и продрогшие, Соня то и дело закашливается натужно, и я беспокоюсь за нее, но надо идти. И мы идем: проторенной уже дорогой, знакомой Соне, и уже чуточку мне. Дымка поземкой под ногами, и чудится мне, что через ноги, вползает она и в голову. Надо найти себя - но как? Как незамеченным попасть в обитель, ведь там все синие, высокие, копии Пришельца? А я имбецил, к тому же приметный имбецил - изуродованный?
- Мне надо в дом «саранчи», ты случайно не знаешь, как попасть туда такому как я? – щупаю лицо намекая на свою особенность, задаю вопрос Соне, даже не надеясь услышать что-либо вразумительное.
Губы Сони шевелятся, взгляд устремлен под ноги: молится она, что ли? Надо и мне помолиться, за благоприятный исход кампании хотя бы… Помолиться?
- Легко! – отвечает Соня закашлявшись. - Такому как ты, как раз легче-легкого! Ты был там раз…
- Поясни…
- Питомцы. Саранча заводит себе питомцев, как раз из таких как ты… гм, с недостатками… кхе, кхе… - Ох уж мне ее - кхе!
Вот так дела! Они еще и зверушек себе заводят? В виде людей? Впрочем, чем они отличаются от богатырей из городища? У тех тоже питомцы были: жертвенные агнцы к тому же, из числа варваров кстати, ничего…
Но вслух:
- Как мне стать таким питомцем? Как ими становятся?
- Просто… кхе, надо попасть на глаза саранче. Если ты понравишься, тебя возьмут в дом… кхе, кормить будут. Если полюбят - наряжать. Если заболеешь - лечить… кхе, гм,… своими методами. Огнем и металлом…
«Ага! Как же иначе в этом перевернутом, искривленном мире?» - не удивляюсь, а обалдело думаю: «Какая Соня умничка! Как хорошо все объяснила! Надо помолиться и за нее!»
Дымка уже в голове - окутывает сознание. Текут мысли несобранной волной, нега во всем теле, слабость, и снова Бог в каждой клетке тела. Благость, благодарность, счастье жить.
«Соня прелесть! Походка, взгляд, грудь опять же… Как я мог отказаться от нее? Все отвержение греха! Надо жениться и тогда греха никакого не будет! Женюсь, и завладею этим телом, этим взглядом: томным, блестящим, душой завладею. Будем вместе молиться...»
Стоп! Имбецил вернулся! Да и взгляд Сони пуст и бездумен. Так дело не пойдет!
Останавливаю свою попутчицу, пытаюсь говорить ободряющие слова, но выходит вяло, отрешенно, и не к месту. Мы оба знаем: ничего не получилось у меня с пластиной. Да и не Князь я вовсе. Ведут сейчас наших соплеменников под конвоем на кресты, а среди этих соплеменников - сам Князь. Координатор, по совместительству мой отец. И получается, что я виноват в их бедах. Да и самого меня - Соня спасла. Если бы не она, шагать бы мне сейчас среди пленных.
Поднимаю ее лицо: подбородок Сони дрожит, лицо багряное в тон рассвету. Но, к обычному румянцу свойственному белокожим людям - синеватые тени под глазами, а к блестящему взору - лихорадочные блики. Кашель, лающий, хриплый эхом катится по лесу. Все, Соня заболела всерьез. Мне нечем помочь ей, облегчить симптомы - я остаюсь имбецилом, ведь и сам уже не верю себе. Не зажигают сердце пафосные речи - сплошное разочарование в них, сплошные сомнения. Только дымка, спутывающая сознание, только присутствие Бога в каждой клетке тела…
Весь день, до вечера мы шагали по лесу молча, если не считать усилившегося кашля девушки. Прохладный ветер пробирался сквозь стволы и задувал в спины. Но в отличии от Сони, что горела в лихорадке, я не ощущал неудобств - молитва спасала и давала сил.
И в оцепенении от воздействия пластины я совсем позабыл, что обижен на Бога за мать, за Сеню, за отца, что чуть не убил меня, за свою сохраненную жизнь - никчемную и бесполезную. Жизнь, где нет места встрече с любимой Азанет, где и с Фреей не получилось, где нежданный сын, которого я недавно узнал - враг человечества.
Я молился. Я только и делал что молился. А когда совсем стемнело и мы устроили привал, то понял, что забываю даже зачем иду куда-то, в чем моя цель. Зачем искать кого-то? Зачем что-то менять?
Больные, набрякшие слезами усталости и немощи глаза Сони - напомнили мне. Кашель и пятна по ее лицу - дали сигнал. Если не сделать того что задумано, человечеству конец. Соне конец, ведь нет у меня лекарств, - отцу конец, всем конец. И только это осознание берет еще верх над суицидальной натурой имбецила.
Я снова молюсь, прошу у Бога благословения для безболезненного преодоления препятствий на пути к главному. А главное сейчас: обитель «саранчи». И верится мне, что на этот раз, Господь внемлет моим молитвам. Что попаду я туда спокойно и без помех, найду себя, исправлю все, ведь не зря мне Азанет снилась, а ей я доверяю на все сто.