Новый двухтомник.
За все шесть лет, проведенные мной в обшарпанных аудиториях филологического факультета, фамилия Айхенвальд ни разу не упоминалась никем из преподавателей, беспощадно бубнивших свои бессмысленные лекции. Всё, что мне было известно об этом человеке, укладывается в одно предложение: "Талантливый литературный критик, написавший книгу "Силуэты русских писателей" и высланный из России после революции". И ещё на полке стоит внушительный том Шопенгауэра, куда входят "Мир как воля и представление" и "Афоризмы житейской мудрости", переводчиком которых значится Ю. И. Айхенвальд.
Моё знакомство с творчеством Юлия Исаевича началось с этого двухтомника, состоящего из его еженедельных обзоров, печатавшихся в эмигрантской газете "Руль" с 1922 по 1928 год. Это небольшие эссе о знаменитых писателях и философах, рецензии на книги малоизвестных авторов, отклики на культурные события того времени и политическая публицистика.
Почти все статьи, написанные Айхенвальдом в эмиграции, отмечены печатью революционной катастрофы, произошедшей в России в 1917 году. Будучи убеждённым либералом и гуманистом, он принципиально отверг идеологию и практику большевиков. По отзывам современников, Айхенвальду была присуща исключительная нравственная стойкость. Он был несгибаем, когда дело касалось моральных ценностей. Писатель Борис Зайцев вспоминал:
"Он сидел за своими очками, как в крепости. В ней решал про себя и для себя разные вопросы - и уж тогда дело кончено: ему легко было отдать что угодно из вещей, денег, но себя, свои мнения, свою истину он никому уступить не мог".
Айхенвальд искренне ненавидел большевиков за то, что они растоптали гуманизм, надругались над культурой и превратили человека в обезличенный винтик системы. Они растлили русский народ и многих людей в других странах, внушив человечеству идею, что "цель оправдывает средства", можно и даже необходимо беззастенчиво лгать и убивать во имя "светлого будущего".
В антисоветском пафосе заключаются сила и очарование публицистики Айхенвальда. Ненависть к коммунистам придаёт его перу энергию и дерзость. Проникаешься уважением к этому гордому одиночке, который отказался встать на колени перед тиранией, в то время как весь мир признал её легитимность и даже самые влиятельные, но жалкие умы позорно склонили головы перед успешной жестокостью:
"Реальность следует учитывать, но нельзя перед нею раболепствовать и в угоду ей отрекаться от своих убеждений, ослаблять огонь своей гражданственности" (Том 1, с. 138. Карфаген или Каносса / 15 июля 1923 года).
Айхенвальд имел мужество оставаться самим собой до конца.
Первая же статья, посвященная Горькому и Блоку, производит сильное впечатление своей смелостью и точностью формулировок (Том 1, с. 23-26. Литературные заметки / 10 декабря 1922 года).
О творчестве певца "Буревестника" сказано, что оно страдает искусственностью, натужным сочинительством и грубой стилизацией жизни. Горькому свойственно печальное умение "саму правду являть неправдоподобной":
"Как и другие его герои, персонажи "Детства" часто мудрствуют и мудрят, говорят пословицами и притчами, складно и ладно; не столько сами они, прирожденно и естественно, богаты всяческой затейливостью и философскими сентенциями, сколько всем этим из собственных обильных запасов выдуманности и резонерства наделяет их щедрый писатель".
Горький однообразен, он не претерпел глубокой творческой эволюции. Как был самоучкой, так им и остался. В своих произведениях "друг Челкашей" любил поучать, но "история сняла те словесные румяна идеализации, которые он густо клал на испитые лица иных из своих демократических героев". После гражданской войны и красного террора не Горькому учить нас морали.
Александр Блок, по Айхенвальду, "пленительный лирический поэт", но убогий мыслитель, чьи статьи состоят из "недодуманных идей". Блок "не умеет рассуждать", он безответственно относится к собственным словам и, хуже всего, путает этику и эстетику. Критик не может простить поэту эстетизацию революционного насилия.
Блок приглашает публику слушать музыку революции, будто речь идёт о симфоническом оркестре, а не о социальной катастрофе, в которой гибнут невымышленные люди:
"Среди разливанного моря изысканных, лютых смертей, безмерного страдания и слёз, попрания убиваемых тел и душ, в разгаре небывалой людской несчастности, на празднике убийц и татей - Блок говорит о "диссонансах" в музыкальной пьесе, он приветствует тех людей в России, "у которых на душе весело", он опять и опять зовет "слушать Революцию". Ему бы угодил Нерон, который любовался зрелищем горящего Рима, Рима живых людей".
Подобная моральная слепота недопустима для поэта. В системе ценностей Айхенвальда этически безобразное явление не может быть предметом эстетического восторга. Человечность выше всякого искусства, она важнее и больше литературы.
Юлий Исаевич не признавал школ и направлений. Каждый автор имеет право на свой стиль, свою манеру письма, главное, чтобы произведение вышло из-под талантливого пера. С этой позиции он оценивает творчество Андрея Белого, которого называет "гением без таланта" (Том 1, с. 26-29. Литературные заметки / 17 декабря 1922 года).
Белому хорошо удаются литературные манифесты и программные предисловия, но его стихи до них не дотягивают. Подлинная поэзия не нуждается в теоретических подпорках, она самодостаточна, она говорит сама за себя. Белый же больше доверяет своим предисловиям, чем собственным словам. Он "насилует слово", лишает его смысла в угоду искусственному "мелодизму". Критик приводит примеры этого вымученного благозвучия: "глубиной голубой", "голубым глубинам", "сколькие-колкие елки", "молний малиновых нам миготня", "лазулитами лет". В одном из стихотворений Белый называет свои руки "волосатые" только потому, что рядом оказалось слово "полосатые".
Утратив чувство меры, поэт превращает поэзию в мутный словесный поток, в котором вынужден барахтаться ничего непонимающий читатель. По Айхенвальду, поэзия как вид искусства родственна музыке, но не тождественна ей:
"...если поэзия - музыка, то непременно классическая, непременно строгая; это значит, другими словами, что здесь раньше всего и выше всего ценишь осмысленность и что здесь незаконны и невозможны, так сказать, бескорыстные, т. е. бессодержательные звуки...".
Айхенвальд даёт поразительно точную характеристику личности Андрея Белого - "зодчий воздушных замков", у которого сквозь виртуозное плетение словес порой пробивается задушевная печаль.
В статье, посвященной книге Иванова-Разумника "История русской общественной мысли", наш суровый критик расстрелял в упор автора своими аргументами против примитивной социологии, лежащей в основе этого многотомного труда (Том 1, с. 46-50. Литературные заметки / 21 января 1923 года).
Разумник жонглирует умозрительными схемами, упуская из виду течение самой жизни. Одна эпоха механически сменяет у него другую, "мещанство" противопоставляется "индивидуализму", всё разложено по коробочкам с аккуратно наклеенными ярлыками: "либералы", "революционеры", "социалисты", "реакция". Получилось очень книжно, сухо, отвлечённо.
В дополнение к схематизму Разумник злоупотребляет тяжеловесным левацким жаргоном:
"Антииндивидуалистический примат социального над политическим и индивидуальным <...> ультра-индивидуалистический примат индивидуального и политического над социальным".
Но главная его ошибка даже не в этом возмутительном искажении языка, а в неспособности или нежелании провести границу между литературой и общественностью. Он отождествляет искусство и действительность, что приводит к "извращённой эстетике", когда "сапоги выше Шекспира".
Этим грешил не только Иванов-Разумник, но большая часть русской интеллигенции, которую Айхенвальд жестко критикует в духе Чаадаева за её стремление всё упрощать:
"Мы жили в умственной провинции. Обитатели и почитатели душных захолустий, мы равнодушно проходили мимо подлинных пантеонов и выбирали себе авторитеты весьма ненадёжные. История философии для нас не существовала; великие мыслители человечества мыслили не для нас. А когда и к нам доносились отголоски их мировоззрений, то всё это принимало искажённый и чрезмерно упрощённый вид и становилось плоским, как Гегель у Белинского".
Заимствовав и упростив какую-нибудь идею, интеллигенция начинала фанатично верить в неё и объяснять с её помощью всё на свете. Одной из таких идей оказался социализм, убежденным сторонником которого был Разумник. Айхенвальд обвиняет автора "Истории русской общественной мысли" в духовном мещанстве за его неспособность выйти за пределы своей идеологии и посмотреть на русскую жизнь незашоренным взглядом. По мнению критика, именно этот упрощенческий идиотизм интеллигенции в числе прочих причин привёл к гибели России в 1917 году.
Ещё один пример глупого идеализма являет собой известная социалистка Анжелика Балабанова со своей книгой "Воспоминания и впечатления", вышедшей в Берлине на немецком языке в 1927 году (Том 2, с. 1030-1033. Книга преступного простодушия / 17 августа 1927 года).
Балабанова прославилась оказанием педагогических услуг Муссолини, бравшему у неё почитать книжки Маркса, Ницше и Штирнера. В те далёкие времена (1900-е годы) будущий диктатор был никем и бродяжничал по городам Швейцарии без копейки денег в кармане.
Пламенная революционерка презирала религию, но верила в социализм, как в бога. Объявив марксизм научным мировоззрением, она никогда не проверяла его постулаты на прочность, не соотносила их с реальностью, а, напротив, подгоняла реальность под утопические фантазии.
Подобно Иванову-Разумнику, Балабанова грубо сортирует людей по категориям: "угнетатели" и "угнетённые", "капиталисты" и "социалисты", "пролетариат" и "буржуазия". Человек в её черно-белом миросозерцании - это экономическая функция, сумма общественных отношений, отвлеченная схема, а не живое существо из плоти и крови. Угнетение и несправедливость исходят от капиталистов и буржуазного строя. Если их уничтожить, то наступит всеобщее счастье.
Неудивительно, что, когда победившие в России большевики пригласили её работать в Коминтерн, она быстро разочаровалась в новых товарищах. Здесь Балабанова обнаружила "столько низости и прислужничества, столько демагогизма и карьеризма, такую склонность к интригам и сделкам с совестью, такую беззастенчивость и лживость в обращении с управляемым народом", что испытала шок.
Революционерка-идеалистка, тридцать лет прожившая в культурных центрах Европы в атмосфере высокоинтеллектуальных споров, имевшая дело в основном с книгами да с очкариками-профессорами, была потрясена цинизмом новых властителей России:
"Она раньше думала, что социалисты слеплены из другого человеческого теста, нежели все остальные люди".
В итоге Анжелику Балабанову выперли из партии и отправили обратно в Италию к дружку её молодости Муссолини, который к тому времени переквалифицировался из социалиста в фашиста.
Айхенвальд делится своими размышлениями и об анархизме (Том 2, с. 829-831. Вместо литературы / 7 июля 1926 года).
В 1917 году в России ненадолго вспомнили про Михаила Бакунина, "романтика революции", который мечтал разрушить цивилизованную Европу и привести её к анархии. К счастью, ему это не удалось. Зато на родине Бакунина его мечта о крушении государства осуществилась. Если бы он дожил до русской революции, то отшатнулся бы от неё, потому что она жестоко посмеялась над его мечтой. На руинах Российской империи большевики воздвигли новую государственность, похлеще старой.
Если марксисты считали капитализм источником всех бед человечества, то Бакунин корень зла усматривал в институте государства как таковом. Государство, с его точки зрения, это аппарат насилия, который подавляет личность в интересах господствующего класса. В этом отношении он не видел особой разницы между либеральной демократией и монархией. Любая навязанная индивиду иерархия должна быть уничтожена. Только анархия способна обеспечить людям свободу.
Русская революция показала, что "за порогом государства - злая тьма". Жажда власти, стремление доминировать и жить за счёт других проистекают из природы человека, а не навязываются ему какими-то внешними факторами, вроде государства. Наоборот, государство обуздывает деструктивные порывы людей, оно работает как великий усмиритель человеческих страстей, не позволяя сильному обижать слабого. Именно так понимал идею государственности выдающийся русский философ Владимир Соловьёв, которого Айхенвальд противопоставляет Бакунину.
Соловьёв писал, что "государство - это организованная жалость". Наш критик отдаёт себе отчёт, что данная формула - лишь теоретический принцип, а не повсеместная практика, однако отсюда следует, что институты можно и нужно совершенствовать, но не разрушать их, оставляя человека наедине со своими инстинктами.
Айхенвальд смотрит на государство как на полезное изобретение, помогающее обеспечить комфортное и мирное сосуществование индивидов, преследующих эгоистические цели. Деспотичен человек, а не государство само по себе. Оно подобно топору - его функция будет меняться в зависимости от того, в чьих руках он окажется, - плотника или убийцы. Анархия порождает хаос, а не свободу. Свобода же рождается из хрупкого равновесия между эффективным государством и контролирующим его сильным гражданским обществом, каждый представитель которого может уверенно сказать: "государство - это я".
Свое веское слово Юлий Исаевич сказал и относительно идеи евразийства, смущавшей умы многих эмигрантов в 1920-е годы (Том 1, с. 445-448. Около Евразии / 25 марта 1925 года).
Евразийство - очередная чудовищная идеология, порождённая больными умами русских мыслителей. В её основе лежит отрицание общечеловеческих ценностей, таких как права и свободы личности. С их точки зрения, они являются продуктом европейской цивилизации, которая себя исчерпала. России не нужна Европа, ей нужна Азия. Пётр I совершил ошибку, прорубив окно в Европу. Он нарушил естественный ход русской истории, которая берёт своё начало не от Киевской Руси, а от Золотой Орды. Все беды России вызваны её европеизацией.
Человек для евразийцев не имеет самостоятельной ценности, он всего лишь взаимозаменяемая часть органического целого - национальной культуры. И снова мы видим, как люди приносятся в жертву выдуманной коллективной сущности, какой-то дурацкой "соборной личности", выполняющей какое-нибудь высшее предназначение, например, противопоставление себя Западу.
Вместо глубокой прогрессивной философии, основанной на рациональности и гуманизме, нам преподносят извращенные фантазии, воспевающие рабство и отсталость как неотъемлемую и ценную часть русской цивилизации.
Айхенвальд не поддался на "евразийский соблазн". Беда России не в том, что она была европеизирована, наоборот, "в ней было слишком мало Европы, Запада, и слишком много Востока". В отличие от России, Европа устояла перед большевизмом, тем самым доказав свою жизнеспособность. Ошибался и Освальд Шпенглер со своей книгой "Закат Европы", в которой утверждал, что на Западе техническая цивилизация преобладает над культурой, что ведет к упадку и гибели.
В действительности цивилизацию и культуру нельзя разделить и, более того, цивилизация является необходимым условием для творчества и дальнейшего развития. Поживите жизнью крестьянина, работающего в поле от рассвета до заката. Много ли вы напишите картин, поэм, философских трактатов, научных трудов?
"Цивилизация - это воплощение и овеществление культуры, а не её отрицание, не её омертвление, не её склероз".
Проблемы существуют, но их можно решить с помощью науки, разума и гуманизма. Это и есть европейские ценности, но они также являются и общечеловеческими.
Ещё множество тем обозрел наш критик в своих стилистически безупречных и умных статьях. Я затронул всего несколько из них, и, надеюсь, показал хотя бы в общих чертах мировоззрение и масштаб личности Юлия Исаевича. Можно не соглашаться с его оценками, можно с ними спорить, но пройти мимо Айхенвальда точно нельзя.
Этот двухтомник - редкая возможность побеседовать с тонким знатоком литературы и глубоко порядочным человеком.
Ю. И. Айхенвальд в газете "Руль" (1922 - 1928): В 2 кн. / Сост., предисл., комм. И. В. Кочергиной при участии Д. В. Зуева. - М.: Водолей, 2022. - 740 + 684 с.
Автор: Дмитрий Гребенюк.
Подписывайтесь на канал и пишите комментарии.
