Служить в санчасти было намного легче. Сама по себе, она всегда находилась под боком штаба полка, располагалась в населенных пунктах. Там не было проблем, как скоротать ночь и не замерзнуть. Можно было залезть в спальный, "ватный" мешок и переспать на улице, даже зимой. Нередко даже спали вдвоем с санинструктором Павловым или санитаром Шакарем Иваном Ивановичем из г. Краматорска. По возрасту он был мне отцом, а на службе заботливым и внимательным человеком. Перед войной он работал на Краматорском металлургическом комбинате в должности зам. директора по хозяйственной и коммерческой части. Комиссией признан негодным к строевой службе в военное время и, видимо, потому оказался у нас. Ему было под пятьдесят. В таком же возрасте был ездовой санчасти, из-под Гомеля, по национальности еврей, его звали Аркадий, Аркаша. На редкость скромный, исполнительный и честный, но совершенно беззащитный человек. Мне и теперь кажется, что по своему характеру никогда не выстрелил в своего врага. Не мог и обидеть человека. В коллективе был сдержанным, тихим и немногословным. Чаще занимал позицию слушателя. Часто приятно улыбался. Его уважали все. В 1942 году старшим врачом 333 артполка был Хлебников, врачом Мустафаев, видимо, азербайджанец. Он хорошо исполнял лезгинку. В 1943 они оба ушли на повышение должности. Чарин Зосим Васильевич пришел в полк на должность врача, через какое-то время вступил в должность старшего врача. По национальности он коми-пермяк. Мединститут закончил накануне войны, 1918 года рождения. Как и все северяне, немногословен. Прост и открыт при обращении с подчиненными. Не командовал, а требовал, больше учил и убеждал. Я уважал его и старался без напоминания исполнять все его указания и распоряжения. В 1943 в медсанчасть пришла медсестра Лепехина Лена, уроженка Саратовской области, кажется г. Фурманово. Между Чариным и ею вскоре сложились особые (любовные) отношения, внешне мало кому заметные. Продолжались до конца войны и завершились образованием семьи. Ныне они проживают в г. Сыктывкаре, ул. Пушкинская, 66, кв. 22. Передислокация 152 с.д. из д. Щерчево заняла двое суток. Мы преодолели расстояние до г. Мариамполя (Литва) за два ночных перехода. Пехотные полки, естественно, отставали. Чтобы скрыть от противника передвижение целой армии, двигались только ночью. Это не так просто. Машины шли друг за другом большой колонной, соблюдая интервалы безопасности, с выключенными фарами дальнего света. Дорогу освещали только подфарники. Иногда останавливались, ожидая отставших. Команды по колонне передавались вполголоса. Прибыли на границу с Восточной Пруссией, когда до начала наступления 3го Белорусского фронта оставалось две недели. Оно началось 17.10.44 и мне запомнилось. Во-первых, потому, что война переместилась на территорию нашего заклятого врага – фашистской Германии. На границе с Литвой уже стояли новые указатели: "Вот она, проклятая Германия" или вроде таких, как "Папа, убей немца", "Отомсти за поруганную землю". Призывы аналогичного содержания, конечно, раньше всего появились в нашей печати, а уж потом оказались на границе с Пруссией. В свое время Илья Эренбург особенно содействовал такой пропаганде. И получил замечание "сверху". И правильно. Хоть и война омерзительна и жестока, неправильно духовно и нравственно возрождать в народе и пропагандировать кровную месть. Особенно опасно поднимать ее на уровень политики государства. Мне также хотелось увидеть эту землю, ее людей. Как они поведут себя теперь перед нами, победителями? Как будут смотреть нам в глаза после того, как их солдаты и офицеры в концлагерях замучили миллионы ни в чем не повинных советских людей, а многих угнали насильственно, чтобы работали на Германию? Да и знают ли они об этом всем? Наступление 7.10.1944 запомнилось еще и потому, что я участвовал в нем уже в другом качестве: находился в полку, а не в артдивизионе. Наконец, вызывала восторг и сама наступательная операция. Я заранее был уверен, что она принесет нам успех и победу. А выглядела она примерно так: с утра было тепло и солнечно. Сотни орудий и минометов около часа потрясали и землю, и воздух. Кругом грохотало, наше укрытие (блиндаж) ходил ходуном. Пахло дымом и гарью. Чтобы объясняться друг с другом надо было орать или говорить на ухо. Тем более, что рядом стояла 6я гаубичная батарея 2го артдивизиона, из которого я только что ушел. Командовал ей ст. лейтенант Демидов. Когда смолкла артиллерийская канонада, (в это время пехота старается ворваться в траншеи противника и овладеть ими) в небе над нами, почти на бреющем пошли штурмовики ИЛ-2. Сверху их прикрывали истребители. Их было много, очень много. Как на параде, они шли волнами, одна за другой. Счет можно было вести на многие десятки. А под ними, на высоте около километра, шла большая группа, и не одна а несколько, бомбардировщиков типа "Петлякова" и других. Их тоже сопровождали истребители. И вот эта авиационная армада неожиданно навалилась на немцев. Такое я видел один раз в жизни, там, в Восточной Пруссии. То была демонстрация силы. Над передним краем обороны немцы открыли по бомбардировщикам мощный заградительный огонь. Разрывы зенитных снарядов хорошо просматривались рядом с самолетами. Но они шли и шли, не меняя своего курса. И вдруг один самолет задымился, пошел вниз, и от него отделилось что-то темное и круглое, над ним стал просматриваться купол парашюта. Он падал явно на территорию фашистов. Здесь под Гумбиненом, я впервые за войну почувствовал и ощутил, что такое шрапнель. Снаряды и бомбы противника всегда разрывались на земле, поражая осколками. А тут снаряд разрывается в воздухе, у тебя над головой и тоже осыпает тебя металлическими осколками или чем-то наподобие их. Я просто растерялся, как от них скрыться. Если ляжешь на землю, то увеличишь риск быть пораженным. Такая же участь ждет тебя в траншее или ровике. Можно защититься под большим деревом. А где же ты его найдешь? И тогда я вспомнил и всерьез оценил каску, которую мы почему-то игнорировали всю войну. Противник применил шрапнель в то время, когда шла наша штурмовая авиация и бомбардировщики. Возможно, немцы стреляли по ним, а осколки падали на нас. После нескольких дней ожесточенных боев Гумбинен (ныне Гусев) был взял. Помню, на обочине шоссе, в кювете, увидел трупы немецких солдат. Они лежали цепью, на животах, как в свое время, в таких же позах лежали наши солдаты после боя 1.01.1944 на Украине, под Лысой горой и селом Терноватка. В Гумбинене не задерживались. Следующим городом на нашем пути стал Шталлупенен. Совершенно безлюдный, пустой. И даже на следующий день на его улицах мы не встретили ни одного человека, кроме дряхлой старушки, решившей, видимо, умереть на чердаке собственного дома. Здесь мы впервые отведали продукты немецкого производства: консервы мясные, рыбные, овощные, колбасы и т.д. в том числе и домашнего производства. Первоначально боялись. А вдруг отравлены? А потом разобрались, что все эти продукты немцы готовили лично для себя, а не для врагов. Просто не смогли увезти с собой. Надеялись и на то, что еще со временем вернутся. Но судьба их сложилась так, что ни один житель Восточной Пруссии больше к своему родному очагу не вернулся никогда. По условиям Тегеранской (1943 г.), Ялтинской и Берлинской конференций (1945) глав государств антигитлеровской коалиции Рузвельта, Черчилля и Сталина, часть земель бывшей Восточной Пруссии отошла Советскому Союзу. А часть – Польше. С тех пор у нас не было проблем с питанием. И никто никогда не пострадал. Жизнь настала, что надо. Отменные дома и квартиры с мебелью и одеждой, кладовые и подвалы с продуктами, а иногда и вином – всему этому ты хозяин. Без права распоряжаться этим имуществом, за исключением удовлетворения своих личных потребностей (пища, белье и не более). Признаться, от нас ушли даже вши. Все от того, что перестали общаться с местным населением. Имели возможность сменить белье. В лучшую сторону изменилось питание в войсках. Водку зимой выдавали только солдатам и офицерам передовой линии, в ротах, батальонах и дивизионах. При переходе в полк я перестал пользоваться такой "льготой". Зато тыловым частям от полка и выше перепадала большая часть трофейных спиртных напитков, даже иногда цистерны и целые заводы. Конечно, они брались под охрану и доступны были не каждому. Помню, в одной и емкостей винзавода, кажется, в Г. Прейсиш-Эйлау, утонул и погиб солдат. Вино черпали ведрами. Но через какое-то время его трудно было достать. Солдат потерял равновесие и нырнул в емкость… В боях за Гумбинен и Шталлупенен наша 152 с.д. отличилась особо и были удостоены благодарности верховного главнокомандующего Сталина И. В. 333й артполк стал именоваться Гумбиненским и награжден орденом Кутузова 3й степени. 3м Белорусским фронтом в то время командовал генерал армии Черняховский И. Д. А с 20.02.1944 – маршал Василевский А. М. Восточную Пруссию немцы превратили в глубоко эшелонированный укрепленный район. Каждый населенный пункт, фольворк (хутор) господский дом представлял из себя мощный очаг обороны. Подвалы имели бетонные перекрытия, окна построены по типу амбразур в дотах и использовались в этих целях. Такие огневые точки трудно подавить или разрушить. В конце октября 1944 года санчасть полка разместилась в одном из таких господских домов. К нему примыкало еще несколько домов поменьше, кирпичных под черепичной крышей. И только один, меньше других, стоял на отшибе, как сирота, покрытый соломенной крышей. Оказывается, он строился позже других для русских, украинских и белорусских невольниц, насильственно вывезенных в Восточную Пруссию для работ на фермах частных землевладельцев. Это был первый и последний дом под соломой на всю Пруссию. Второго не встречал. Отступая, немцы угоняли за собой не только коренных жителей, но и своих рабов – советских граждан, как дешевую рабочую силу. Однако мало кому удалось уехать дальше городов Пиллау, что на косе недалеко от Кенигсберга. Красная Армия перехватила пути отхода по суше и морем. Блокировала эти порты. В одном из таких фольворков мы встречали 27 годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Даже выпили за успехи на фронтах и за нашу скорую победу. А она находилась на пороге нашего дома. День за днем мы чувствовали ее приближение. И были уверены, что весной 1945 мы разделаемся с Пруссией, а затем и с Берлином. Огромный фронт от Баренцева и Черного морей суживался и укорачивался на наших глазах за счет выхода из войны союзников гитлеровцев: Финляндии, Румынии, Венгрии, Болгарии и Югославии. И все дороги войны вели в одно место – Берлин. В логово фашистского зверя. За праздничным столом мы делились впечатлениями о Пруссии, ее природе, быте и жизни народа. Не скрою, нравилось многое из увиденного, если не все. Запомнился октябрь 1944, теплый и солнечный, конец "бабьего лета". Березовые рощи, одетые желтой листвой, луга, опутанные паутиной. Аккуратно распаханные поля. Асфальтированные дороги и многое другое, чего у нас на Руси видеть не приходилось. Видать, у них все строилось надолго, на века, расчетливо. И я не могу не вспомнить свою вологодскую матушку-Пошехонку, что веками связывала Вологду с городами Рыбинском и Ярославлем. Где глухой осенью с трудом пройдешь пешком или проедешь на телеге. И действительно, в те годы мы отставали от Запада в экономике, культуре производства и земледелия не менее как на 50 лет. Шел разговор и о том, что не хватало немцам в жизни, если пошли войной на Россию. Наверно, рядовому немцу хватило бы и того, что есть, что достигнуто. Но вождям, вроде Гитлера, не хватало жизненного пространства на востоке, чтобы сделать Германию великой державой за счет славянских народов, которые подлежали истреблению. В ноябре-декабре 1944 дивизия и артполк дислоцировались в районе Гумбинена. Фронт несколько стабилизировался. Шли бои местного значения. Шла подготовка к новому наступлению на г. Инстенбург и выход к побережью моря. Противник чувствовал это и принимал меры к укреплению своих позиций. На отдельных участках обороны небольшими силами атаковал наши войска, стремясь занять более выгодные для себя позиции. Однажды, перед рассветом, мы были разбужены сильным ружейно-пулеметным и артиллерийским обстрелом, примерно в одном километре от нас. Оказывается, наш передний край обороны был атакован женщинами из батальона "мстительниц за своих мужей". Атака была отбита, но не без труда и стоила жертв. Потом шутя, а то ли всерьез, прошел слух, что взято в плен несколько этих женщин (это действительно имело место), и что наши солдаты уговаривали командиров разрешить им поиграть с немками в "любовь". Но им не разрешили. Вокруг этого случая еще долго ходили всякого рода шутки. Видать, не от хорошей жизни вермахт стал формировать, обучать и посылать на фронт женщин. Осенью 1944 в Германии была объявлена тотальная мобилизация. Призыву подлежали мужчины от 16 до 60 лет и женщины-добровольцы. На восточном фронте против Красной Армии действовало около ста ополченческих формирований (фолькштурм). В основном же они несли патрульно-постовую службу в тылу. Новый, 1945 год встретили в приличном особняке, скромно, по-фронтовому. Нашлось немного и спиртного. На это имели санкцию командования полка. По традиции прошедших лет, по позиции противника ровно в 24 часа сделала огневой налет наша артиллерия, полковая и дивизионная. Он длился недолго, всего несколько минут. Потом все вышли на улицу и стреляли вверх из огнестрельного оружия, что каждый имел при себе. Через два часа немцы предприняли ответную процедуру. Разница во времени была как раз два часа. Однако она у них проявилась слабо и не шла ни в какое сравнение с нашей. Чувствовалось, что враг значительно слабее. Теперь уже известно, что к тому времени мы имели численное превосходство: в живой силе – в два раза, по орудиям – в три раза, по танкам – в пять раз, по самолетам – в четыре раза. Генеральное наступление войск 3го Белорусского фронта, куда входила 28 армия и 152 с.д. началось 13 января 1945 года. Накануне тылы нашего полка в том числе санчасть подтянулись ближе к передовой. Погода стояла скверная, холодная и туманная. Для самолетов нелетная. Периодами шел небольшой снег. Несмотря на непогоду, мы пригнали свою повозку с имуществом своевременно и выгрузили в один из небольших домов недалеко от штаба артполка. К рассвету были готовы закончить работу по приему раненых. Ст. врача к тому времени с нами почему-то не было. В это время ко мне подошла рядовая по имени Шура, повар полковой кухни, а на самом деле сожительница зам. командира полка по политической части подполковника Козлова, и передала его распоряжение освободить дом. Голодный и холодный после длинной дороги, я не сдержал себя и неожиданно выпалил: Я не могу выполнить его распоряжение, потому что нет других помещений. Когда Шурка ушла, я вдруг подумал, что отказался выполнить приказ своего вышестоящего начальника. И это на фронте. Последствия для меня могут стать непредсказуемыми и ужасными. Трибунал и самое малое – штрафная рота. Все зависело от решения замполита Козлова. И зачем, подумал я, ему понадобился занятый под санчасть дом? Для личных удобств его и Шурки или нечто более важное? Особенно повлияла на меня бесцеремонная выходка подполковника Козлова. Ведь мог бы вызвать для объяснения положения, а не передавать приказ через ППЖ (походно-полевая жена), которых многие из нас не уважали. Заодно и поинтересоваться, насколько санчасть готова к завтрашнему бою. Так я мыслил после получения приказа и моего отказа выполнить его. Тогда мне не хватило мудрости и рассудительности, чтобы выйти из кризисной ситуации. Нужно было пойти к нему самому, объяснить положение вещей, а заодно извиниться за дерзость. Я не сделал такого шага и получил новое приказание: явиться к нему лично. Он устроил мне разгон, грозил трибуналом и почти не выслушал моего объяснения. А потом встал со стула и приказал: немедленно отправляйтесь на командный пункт командира полка майора Кравченко, в его распоряжение." Я понял, что пойду на передний край обороны, в пехоту, а там найду и комполка. Это от расположения пехоты противника метрах в 250-ти, может, немного больше. Потом вызвал кого-то из связистов и в моем присутствии приказал: "Проводите лейтенанта на командный пункт командира полка Кравченко, сейчас же! " Я взял под козырек по стойке "смирно" и повторил свое желание выполнить его приказание. По дороге зашел в санчасть и прихватил санитарную сумку с перевязочным материалом. Без нее мне там нечего было делать. Ст. врача Чарина З.В. все еще не было. Сообщил, что отправляюсь на КП полка. Время было около 20 часов. Было темно, туман. Видимость впереди метров 15-20. Мой проводник оказался опытным солдатом. Днем раньше тянул связь на КП полка. По телефонному кабелю он привел меня к месту назначения минут через 20. Противник вел себя неспокойно. Передний край то и дело освещался белыми ракетами. Становилось светло, как днем. Часто приходилось ложиться на снег и пережидать, когда ракета погаснет. Короткие пулеметные очереди то с нашей стороны, то со стороны противника сменяли друг друга. Перед самой траншеей нас окликнул часовой и потребовал пароль. Его мы назвали. В небольшом, тесном блиндаже с мягким перекрытием находились майор Кравченко, командир взвода разведки полка, несколько разведчиков и связистов. Со штабом нашего и пехотного полка имелась телефонная связь. Кроме того, работала переносная радиостанция. Я сразу же доложил командиру о прибытии в его распоряжение по приказу подполковника Козлова. Командир отнесся ко мне дружественно, о недомолвке со своим заместителем ничего не спрашивал и не подавал виду. Возможно, замполит и не сообщал ничего о нашей недомолвке, а просто проявил личную инициативу в целях безопасности на время проведения наступательной операции. Истинные мотивы его мне неизвестны до сих пор. От блиндажа к месту наблюдения за противником проходила глубокая траншея. Там стояла стереотруба, через которую просматривалась оборона немцев. Ночью никто из нас не спал, да и негде было. Дремали сидя. Томительно ждали утра. 13 января 1945 г. На 9 утра была назначена артиллерийская подготовка. Все с нетерпением ждали телефонного звонка "сверху". Первые залпы Катюш возвестили о начале артподготовки. К ним присоединились сотни орудий и минометов. Через наши головы к траншеям противника пролетали с шумом и визгом сотни и тысячи снарядов и мин. Командир полка и командир разведки заняли место возле стереотрубы, наблюдая за ходом артподготовки. Тогда у нас на каждом квадратном километре стояло и работало около трехсот стволов. Около двух часов горела земля под ногами немецко-фашистских захватчиков. Любопытство брало верх. И все, кто был на КП полка, старались своим глазом увидеть, что происходит впереди нас. Не упустил возможность и я. Передний край обороны противника был изрыт разрывами снарядов и мин. Траншеи и блиндажи из-за дыма едва просматривались. Никакого передвижения солдат. Вроде нет там больше живых. И вот поднялась и пошла во весь рост наша пехота. И тогда наша артиллерия перенесла огонь с переднего края немцев в глубину их обороны. Для тех солдат противника, кто остался жив, было лишь два выхода. Уходить в тыл от нашей пехоты и попасть под огонь наших батарей… Или сопротивляться, не уходя из траншей и блиндажей, если они уцелели, и тогда погибнуть. Была еще возможность сдаться в плен. Большинство так и поступило. Не прошло и получаса после окончания артподготовки, как появились первые пленные. Кто-то из наших сказал тогда: Молодцы, братья-славяне, успеха! " В конце дня командир полка дал команду дивизионам занять новые огневые позиции. Вечером того же дня мы расположились в подвале дома, расположенного от прежнего КП примерно в трех километрах. Пока было светло, командир и разведчики вели наблюдение с чердака. На ночь спустились вниз, в подвал. Там мы были в полной безопасности. В период ужина командир приказал своему адъютанту налить каждому по сто грамм спиртного. После ужина многие перешли на ночлег в комнаты дома, где даже нераздетому было холодно. Ночью я предпочел вернуться в подвал и там коротал ночь. Утро 14.01 выдалось на редкость хорошим. Туман рассеялся, сияло солнце, потеплело. Подтянулись ближе к переднему краю и наши дивизионы. На занятом рубеже вновь разгорелся бой. На этот раз нашей пехоте активно помогала наша штурмовая авиация. Она наносила мощные удары по позициям противника. К концу дня пехота потеснила врага и продвинулась вперед на 3-5 км. Нам предстояло новое передвижение вслед за пехотой. И тут произошла неожиданная для меня встреча с коллегой по Киевскому военно-медицинскому училищу Кецко Иваном Георгиевичем. Он оказался в этом же подвале, но в другом отсеке. Он разговаривал с одним из раненых, и я безошибочно узнал его по голосу. У него был чисто белорусский акцент, и он мне запомнился. На мой отклик он немедленно отозвался и подошел. Служил он тогда в 130 с.д. 28 армии. В этом подвале он организовал медпункт для раненых своего батальона. После войны он остался в г. Бресте, жил с семьей на улице Добрая, и мы с ним часто встречались. И конечно, вспоминали лихие годы войны. Теперь его нет в живых. Наш разговор прервала команда майора Кравченко: "Собирайтесь, уходим! " Следом за ним я вышел на улицу. При луне я сразу определил, что около самоходной пушки стоит командир дивизиона самоходок капитан Фатьянов, Герой Советского Союза, получивший эту награду при форсировании Днепра, когда командовал 1м артдивизионом 33го артполка. Он предложил командиру полка садиться. Приготовился к этому и я. Однако он сказал буквально следующее: " А вы, доктор, возвращайтесь к себе. Убить могут при вас и без вас. И ничем не поможете." "Есть возвращаться", - ответил я. Признаться, я не ожидал такого распоряжения и в душе был доволен подобным исходом. Стал вопрос, когда возвращаться: теперь или ждать рассвета? Вернуться в санчасть ночью, полем, по бездорожью, да еще через передний край обороны, где еще вчера шел бой, казалось мне шагом рискованным. Вполне возможно оказаться на минном поле одному, и тогда все может кончиться плохо. Оставаться на ночь не хотелось. Там, в санчасти, можно и обогреться и выспаться в тепле. Решил поискать попутчиков из числа связистов, которые еще оставались. И нашел. Двое связистов будут возвращаться в штаб полка в связи с их заменой. Они должны были смотать кабель между КП комполка и штабом полка. Лучшего не придумаешь. И вот мы втроем двинулись в полк напрямую, полем. Снегу было мало, а ночь лунная, светлая, поэтому шел уверенно. Не прошли и полкилометра, как под ногами шедшего справа раздался хлопок. Солдат запрыгал на одной ноге, а потом ухватился за травмированную. Все мы остановились и стали внимательно смотреть под ноги. Оказалось, что взорвалась противопехотная мина, напоминающая толовую шашку (кубик). Рядом нашли еще несколько подобных "игрушек". Там же сняли с солдата сапог, и я перевязал рану. Пришлось возвращаться обратно в фольворк, откуда только что ушли. Раненый оказался на редкость терпеливым и спокойным. Повредило стопу с переломом кости. Предстояло поваляться в госпитале лишних два-три месяца. Связались по телефону со штабом полка и получили разрешение отправить раненого по прибытии повозки, а мне, если желаю, возвратиться в полк не ожидая утра. Решил идти один. Почему эта мысль влезла в голову, не могу объяснить и теперь, спустя 55 лет. Начал с того, что вернулся на прежнее место, где лежали концы провода, и шел по нему. Где-то перед траншеями немцев провода не оказалось. Видимо, оборвало во время артподготовки. Возможно, сам я его потерял, так как смотрел не под ноги, а больше по сторонам. Опасаясь, как бы не встретить на пути немца, пролежавшего в блиндаже двое суток, а потом решившего, что пора догонять своих. Осторожность и осмотрительность нужны были и потому, что при мне не было такого более эффективного оружия, как наган. Поэтому в душе я хотел избежать любой встречи. Однако не удалось. Сначала я услышал разговорную речь. Принадлежность ее разобрать было трудно. А затем увидел двух человек, которые приближались ко мне, но чуть левее. Я прыгнул в воронку от снаряда и вслушался в разговор. Кто они, наши или немцы? На всякий случай приготовился к выстрелу. Решил пропустить их, независимо от того, кто они есть. Если, думал я, они меня заметили, то сами будут выяснять, кто я. Оказалось, что шли наши, и они меня не видели. Слава богу, подумал я. Что все обошлось нормально. И прибавил шагу. О своем возвращении с передовой заместителю командира полка Козлову докладывать не стал. Да и не обязан был делать это по Уставу. Спустя несколько дней, 22.01.1945 наши войска овладели Инстенбургом, важнейшим опорным пунктом противника на подступах к Кенигсбергу, столицы Восточной Пруссии. Наша 152 с.д. получила благодарность от Верховного главнокомандующего И. Сталина. Бои носили упорный и кровопролитный характер. Об этом свидетельствует тот факт, что г. Инстенбург дважды переходил из рук в руки. 10 февраля дивизия заняла Прейсиш-Эйлау и получила вновь благодарность Верховного. В середине февраля 1945 мне пришлось пережить два опасных для жизни события. Штаб полка и санчасть меняли место дислокации и весь день находились в движении. Шли пешком следом за повозкой. Вечером, когда уже стемнело, мы въехали во двор большого имения. Часть строений уже были заняты штабом полка и другими службами. Нам еще предстояло определиться и с работой и с ночлегом. Двор был заасфальтирован и не вызывал никаких подозрений. Тем более, что было темно. Когда я удалился от повозки метров на пять, то почувствовал, что падаю в пустоту и в силу инстинкта самозащиты выбросил руки в стороны, чтобы ухватиться за что-либо. И мне это удалось. При падении ударился грудью о бетонное кольцо колодца, край которого торчал выше земли на несколько сантиметров, а также успел ухватиться за него руками. И вот я завис. Чувствую, что на пальцах рук долго не провишу и вот-вот упаду вниз. Попытка подтянуться не получилась. И тогда я крикнул: "Помогите! " Кто-то взял меня за воротник шинели и вытащил из колодца. Кто был моим ангелом-спасителем, так до сих пор и не запомнил. Скорее всего, забыл. Перелома грудины не было, но болела она несколько месяцев. Все перенес на ногах и в медсанбат за помощью не обращался. Утром выяснилось, что колодец заполнен водой только на одну треть, поверху плавали какие-то доски. Глубины его хватило, чтобы утонуть человеку. В январе 1993 у меня в гостях в г. Бресте был фронтовой друг Павлов Федор Александрович с женой Антониной Кузьминичной. Тогда он спросил меня, помню ли я тот случай. Федор тогда занимал должность ст. фельдшера 3го артдивизиона. Конечно, ответил я. Такое не забывается. Но только не помню, кто оказался рядом со мной и спас от беды. Скорее всего, это был Федор, но из скромности он не признался.