Автор - мент #
Со светлым праздником всех, добра и света в душе, которые так нам сейчас необходимы.
Нашёл свой старый рассказ, из милицейских реалий девяностых, в небольшом фантастическом антураже. Все описанное в том или ином виде происходило в реальности. Написано в депрессивные времена, когда казалось, что тьма накрыла нас бесповоротно. И все равно для людей долга и чести было понимание, что темнота будет развеяна светом. Так всегда бывает. Потому что мы люди. И не просто люди, а русские люди. Которые созданы для победы над Тьмой.
…Мое кресло зависло в открытом космосе. Вокруг меня мерно светят звезды, лихо закручиваются в спиралях галактики. Пухом стелется Млечный Путь, туманится Туманность Андромеды. Где-то вдали светит яркая звездочка – солнце, такое маленькое здесь, за орбитой Плутона.
На самом деле космос вокруг меня, конечно, далеко не открытый, а отделенный стеклоформированной броней, защищающей от излучений, вакуума и тонких виртэнергий. Что я здесь делаю? Впитываю Пространство. Его Гармонию.
Каждый человек Земли имеет право на прикосновение к открытому космосу, на постижение его сути. Это оттачивает совершенство личности. Открывает новые горизонты. Ведет дальше по тернистому и единственно верному пути гуманного величия.
Гармонизация с пространством – это воодушевляет, вдохновляет, возвышает. Она наиболее эффективна в точке астрологического пересечения энергий. Когда звезды встают определенным образом, и ты находишь среди них нужное положение – как сейчас я на трансплутоновой станции «Вызов», рассчитанной на сотни тысяч таких, как я, жаждущих большего душ.
Ох, эта сложнейшая математика астрологии. Сочетание звездных меток и мой личный резонанс с ними, прошедшей через многие воплощения души.
Вглядываясь в космос, я ощущаю единство себя с ним, единство прошлого и будущего, единство своей личности на протяжении множества кармических циклов. Циклов, когда к Гармонии приходилось идти через Хаос.
Я прикрываю глаза, но космос все равно стоит передо мной. Он закручивается в эфирном танце. И я погружаюсь в резонанс с прошлым, где через грязь, кровь и пот рождался новый мир. Совершенствовался человек. Поднимался тяжело ступенька за ступенькой, наверх.
Я проваливаюсь в астрологический резонанс. И проникаю в значимую точку прошлого воплощения. На самом исходе жестокой железной эры. В хмарь, низкие облака и мечты о солнце.
Обычный человек в обычной борьбе. В обычные последние годы Кали-Юги!..
***
Когда все разумные люди спят, притом спят сладко, в теплых постелях с мягкими подушками, причмокивая и наслаждаясь интересными снами, а ты сидишь в прокуренной дежурке с желтыми, сто лет некрашенными стенами, глядя на садистски медленно ползущие стрелки часов - это называется пыткой. Притом пыткой особенно изощренной для такого существа, как я, подверженного маленьким человеческим слабостям, типа вкусно поесть и хорошо поспать. Но если ты старший оперуполномоченный уголовного розыска в отделении милиции (отделение - это "земля", ниже некуда, а выше нас не пускают), то трое суток в месяц должен нести крест, называемый дежурством. Ну а еще - ночные засады, ночные рейды за ворами автомагнитол, ночные задержания... Уф, ненавижу бессонные ночи!..
Спать хочу! Кто мне мешает, спросите вы, сейчас завалиться лбом на стол и заснуть? Не могу спать в этом каземате с желтыми стенами!
Вон Сашок - доблестный водитель дежурной машины, ему хоть бы хны. Дрыхнет на кушетке без задних ног и в ус не дует. А дежурный Алексей Алексеевич, прозванный Алексеичем в квадрате, вообще, кажется, никогда не спит. У него нет, по-моему, ни желания, ни потребности предаваться этому бесцельному впемяпровождению. Сидит, листает газеты - сосредоточенно так, будто рецензирует чью-то докторскую диссертацию.
- Ты знаешь, - вдруг обрадованно говорит дежурный, - что сегодня астрологи предсказывают разгул темных сил.
- Шабаш ведьм, что ли? - без особого интереса спрашиваю я.
- Вот слушай. "Влияние Плутона, проходящего с 1999 года ось катастроф, в сочетании с фазой убывающей Луны и уникальным положением Венеры с 27 по 28 марта спровоцируют рост немотивированной агрессивности в обществе, и увеличение насильственных преступлений, дорожных происшествий, техногенных катастроф".
- Ты чего за чушь читаешь?
- Газета "Оракул", - немного обиженно произносит он.
- Пальцем в небо твоя газета попала. В окно смотрел?
- И чего?
- "Шинник" пока не дымится. И никакой автобус с самолетом не столкнулся... И вообще - такого спокойного дежурства давно не было...
- Ну... - с некоторым разочарованием тянет Алексеич...
Да, на самом деле, такого спокойного дежурства, как сегодня, давно не было. Только на Речном затоне передрались в кровь трезвый муж с пьяной женой, но ребята из патрульного экипажа быстро всех угомонили, примирили. Еще, как обычно, старушенции до одиннадцати названивали - то собаки у соседей лают, то музыка этажом выше громы хает, спать не дает. Еще "Звездный страдалец" названивал. Это наш городской сумасшедший - у него норма такая, восемь раз в сутки позвонить в отделение милиции с требованием уберечь его от хулиганского поведения инопланетян с планеты Дрон. Мол, они ночью его похищать прилетят. Бывает. Алексеич еще таких газет начитается, и "страдальцу" верить начнет. Нельзя голову всякой сушью забивать, тем более когда голова ментовская...
Тут тишину прорезает звонок. Алексеич берет трубку, после короткого обмена репликами долго слушает. Кладет трубку и заявляет зло так:
- Дурак ты. Я же говорил, астрологи правду пишут. Звонили с подстанции. "Скорая" у комиссионки на Ворошилова труп нашла. Ножевое. Собирайся...
Алексеич начинает обзванивать всех, кому сегодня доглядеть сон не суждено - дежурного медика, следователя прокуратуры, начальника нашей службы криминальной милиции.
Чертыхаясь, проклиная все на свете, я усаживаюсь в наш раздолбанный, еле живой, весь во вмятинах "Уазик". До Ворошилова - рукой подать. В три минуты домчим... Если этот железный инвалид изволит завестись.
- Давай, скотина! - орет на своего стального коня Сашок. "Конь" наконец решает послушаться и чахоточно кашляет мотором. - Поехали...
Поехали... И приехали. Вот она, хрущобная, убогая пятиэтажка на Ворошилова. А вот он - комиссионный магазин внизу. За этот год его уже обкрадывали три раза. И не жалко. Тут Джамаль хозяин - бандит азербайджанский.
У тротуара приткнулся белый "рафик" скорой помощи с рекламой какой-то страховой компании на боку. Как и обещано, у телефонной будки разлегся труп неизвестного мужчины. Над трупом склонился "Стенька Разин" - так за мощное сложение и курчавую бороду. кличут Степана Резникова, врача городской скорой помощи.
- Прижмурился? - я киваю на труп.
- А то как же, - кивает в ответ Стенька Разин, криво и цинично усмехаясь.
Вскоре, как и положено при подобных происшествиях, все начинает раскручиваться. Прибывает оперативная группа из городского отдела. Потом приезжает на "запорожце" сонный, вялый, мутно смотрящий вокруг себя судебный медик - он выискивает глазами труп и, наконец обнаружив его, постепенно приходит в рабочее состояние.
Я киваю Сашку:
- За мной.
- Куда? - без намека на трудовой энтузазизм осведомляется он.
- За понятыми. Ты в форме. Тебе откроют.
По закону понятой - фигура при осмотре места происшествия обязательная, как жених на свадьбе. Можно, конечно, если напрячься, обойтись и без него, потом вписать в протокол кого-нибудь из своих знакомых - вечных понятых. Или вписать работников "скорой". Но все-таки убийство. Нужно работать в рамках закона, как бы противно это ни было. И не важно, что ночь, что все давно спят. Будем будить.
Делаю морду кирпичом, нацепляю на лицо маску – эдакий тупой угрюмый мент, преисполненный непоколебимой непреклонности и служебного рвения. Иначе нельзя. Если кандидат в понятые почувствует слабину - тут же пошлет куда подальше... И даже еще дальше...
Итак, звоню в квартиру, вытаскиваю из постели ничего спросонья не соображающих мужа и жену. "Пройдемте". "По закону обязаны". "Уклонение невозможно". В общем - одевайтесь и шагом марш на улицу. Обалдевшая, перепуганная супружеская чета бредет за мной.
Вскоре прикатывают поочередно прокурор, замначальника моего отделения, начальник Горотдела. Все, естественно, сонные и злые. Как положено. И вот уже народу на месте происшествия - как в очереди за валютой в дефолт. Все как всегда. Все путаются друг у друга под ногами. Следователь что-то строчит на листе бумаге. Эксперт распаковывает фотоаппаратуру и орет - "не топчите следы!" Начальство, оправдывая свое высокое начальственное назначение, дает советы и руководящие указания, а подчиненные их якобы выполняют. Чем серьезнее преступление, тем больше на месте происшествия начальства. Чем больше начальства - тем больше беспорядка. В прошлом году наши доморощенные мафиози перестрелялись, приехал сам начальник областного УВД. Походил, поглазел. Сказать что-то надо. Он возьми и брякни:
Немедленно отправьте на экспертизу гильзу... и пульзу...
Худо-бедно работа входит в деловую колею. Место происшествия начинаем осматривать, используя все возможные источники света - тусклые неоновые фонари на столбах (половина из них давно уже расколочена местной буйной шпаной), фары автомобилей, карманные фонарики.
Вскоре выясняется, что в "Скорую" позвонил неизвестный мужчина и заявил, что видел на улице раненого. К приезду "скорой" душа несчастного уже отлетела. В связи с этим обстоятельством заставляю эксперта снять следы рук с трубок двух работающих на улице телефонных автоматов.
Нетрудно понять, что раненого проткнули ножом в другом месте и принесли сюда. Крови из него вытекло много, а на месте происшествия - кот наплакал. В кармане плаща убиенного - пропуск на шинный завод. Так, читаем имя на пропуске.
"Николай Григорьевич Самойленко". Фотография... Вроде похож.
Отлично! Значит, долгого и нудного этапа установления личности погибшего не будет.
Осматриваем местность по расширяющейся спирали. Главное - найти орудие преступления. Окровавленный нож. В большинстве случаев их бросают недалеко от места убийства... Желательно, кстати, найти и само это место.
Да, райончик здесь - не Беверли Хилс. "Лимитянский" район, раньше здесь были семейные общаги "шинника", сегодня это многоквартирные дома, активно заселяемые торговым людом с Кавказа и из Закавказья. Наркоту здесь достать – десять минут понадобится...
За комиссионкой расстилается пустырь, на котором все время что-то хотели строить, даже начинали строить, но так ничего и не построили. Дальше идут дома, разбросанные в понятном только градоустроителям порядке. Ой, больно! Ткнулся ногой в какую-то железяку, выглядывающую из земли. Кто нашего мэра избрал, а? Город вообще не убирается! А пустырь превратился в свалку. Везде обломки труб, бетонных плит, строительный мусор,. А вон стоит забытый, наверное, еще при большевиках бульдозер, уже весь истлевший. И конечно, грязь, лужи.... Ноги моментально промокают, а ботинки тяжелеют от налипшей грязи.
Я перепрыгиваю через матово блестящую в свете одинокой лампочки лужу и оказываюсь на бетонной дорожке рядом с трансформаторной будкой. Громада метрах в тридцати с одним горящим окном - это четырнадцатый дом, в подвале которого мы недавно вылавливали дихлофосящихся подростков-токсикоманов. Далеко я забрался от места нахождения трупа - метров двести. И ничего здесь нет хорошего, кроме обломанной пустой кабельной катушки да мусорных баков.
- Я-а-а-а!!! - проносится над спящим городом нечеловеческий, леденящий кровь вой. У меня от неожиданности чуть сердце из груди не выпрыгивает. Бог мой, что это? Собака Баскервилей проснулась? Да нет, черт возьми, это всего лишь мартовские коты. Когда им орать, как не в марте?
Я прошелся вокруг себя лучом фонарика. Крысы на мусорных баках, попавшие в кружок света, застывали, а затем бросались врассыпную. Так, это еще один бак. Это осколок бетонной плиты. Около него какая-то темная масса. Что за масса такая? Присматриваюсь. О, Господи! На спине, раскинув руки и уставившись мертвыми глазами в черное небо лежит труп. Еще один!
***
Кабинет у нас немногим больше будок служебного питомника в горотделе, Когда тут собираются все четверо оперуполномоченных уголовного розыска, то работать, естественно, невозможно. Особенно когда Костик начинает выкуривать одну за другой сигареты - а курит он много, сигареты у него дешевые и дурно пахнущие. Но сейчас никого, кроме меня, в кабинете нет. Ребята занимаются поквартирными опросами, проверяют судимых, хулиганов, людей, к которым у милиции есть претензии, таковых, кстати, много. Все-таки два убийства - не шутка.
Второго убиенного опознали сразу. Личность нам прекрасно знакома. Кантаровский по кличке Контора - ранее сидел за кражи. Отмерил Господь ему прожить на Земле двадцать восемь лет. Потеря для человечества, понятное дело, невелика, но тоже Божья тварь.
Я в спокойной обстановке разговариваю с сидящей напротив меня дежурной по подстанции "Скорой помощи", принявшей ночью сигнал. Молодая, совсем девчонка, конопатая, короткостриженая, кругломордая, симпатичная, она чувствует себя не в своей тарелке.
- Так что сказал звонивший? - спрашиваю я.
- Говорит, на Ворошилова раненый лежит. И...
Тут дверь распахивается, в кабинете становится теснее. Точнее, кабинет выглядит теперь микроскопическим, не больше коробки из под обуви, поскольку его заполняет двухметровая атлетическая фигура Костика. Он единственный оперуполномоченный, которого не подняли этой ночью. Не из жалости, кончено. Просто его не было дома. Поэтому сегодня на него все злые.
- Привет, - вздымает он широченную лапу.
- Привет, Крошка, - отвечаю я. - Ты где ночью был?
- Мало ли где может быть ночью такой парень, как я... Наслышан уже, что творится. Черте что...
- Ничего особенного. Просто неблагоприятный астрологический прогноз.
- Чего? - озадаченно смотрит он на меня.
- А ничего. Михайлов (это наш начальник криминальной милиции) в кабинете у начальника отделения. Двигай туда за ценными указаниями, - я возвращаюсь к разговору с девушкой. - Вы его не бойтесь. Он большой, но добрый... Так что, голос звонившего узнать можете?
- Думаю, смогу... Он заикается.
- Так, так, - живо киваю я.
Скорее всего звонил по "03" случайный прохожий, но нужен он над дозарезу.
- Попытайтесь вспомнить разговор дословно.
- Звонок. Я поднимаю трубку. "Скорая, тут мужик загибается, елы-палы!", - девушка смущается, видно, что это не ее слова.
- Так и сказал - елы палы? - встревает Костя, который стоит в дверях и прислушивается к разговору.
- Ну да. Вроде бы, - неуверенно пожимает плечами девушка, и уши ее краснеют.
- Все ясно. Это Гусек, - Костя хлопает ладонью по двери, и кабинет ходит ходуном. - Сын Гусевой. Помнишь историю?
Еще бы мне не помнить историю с Гусевой! Гусек честно отмотал два срока. После последнего возвращения жил то у матери, то у своей девахи, торговке чаем с оптовика. А мать жила с неким Абдулловым, тоже парнем хоть куда, с тремя судимостями за хулиганство. У Абдуллова явный сдвиг был по фазе, и притом ясно не в сторону доброты и любви к человечеству. Гусек же парень отзывчивый, однажды подобрал на улице приблудную собачонку. Мол, пусть пока у матери поживет. Приходит, а там Абдуллов с соответствующим моменту предложением:
- Сгоняй за беленькой. Обмоем приобретение.
- А закусь? - спрашивает Гусек.
- Да вон, с хвостом бегает.
Посмеялись шутке, а когда Гусек с бутылкой "столичной" вернулся, то увидел Абдуллова, который, напевая под нос, жаркое из собаки соусом поливает.
Но это еще далеко не все. Однажды Гусек приходит в наше отделение и заявляет, что мать не ходит на работу и на звонки не откликается уже более суток. Мы взломали дверь, в там мертвые Гусева и Абдуллов. Получается, он ее топором зарубил и сам вздернулся. Притом пять раз вешался на протяжении целых суток. Записку посмертную напишет, вздернется, веревка оборвется. Он посидит чуток. Еще одну записку пишет. Вздергивается. Веревка обрывается. Целую тетрадь записок исписал со своими философскими воззрениями на нашу поганую жизнь. Впрочем, ничего нового он не открыл... Самое интересное, что квартира та как раз в доме четырнадцать. Ну у дом, около которого лежал труп Кантаровского.
- Гусек, - кивнул я, осмысливая слова Костика. – Пошли вместе к Михайлову.
Наш прямой и непосредственный начальник Михайлов - хитрый, лысый, в мятом костюме с красным галстуком мужичонка сорока лет от роду, со вкусом употреблял чай с лимоном в своем кабинете. Заместитель начальника второго - убойного - отдела угрозыска области занимался тем же, при этом стакан с чаем стоял на рапортах участковых, отрабатывавших жилой сектор.
Выслушав нас, Михайлов радушно улыбается.
- Как говорят в кино - будем брать.
- Это мы готовы, - плотоядно улыбается Костик.
- Но-но, - спохватывается Михайлов. - Гусек у нас свидетель. Так что руки то не распускайте.
- Да я же ничего и не думал такого, - виновато пожимает могучими плечами Костик.
Небо сегодня обычное - низкое, серое. Мелкий дождь.
Противная слякоть. Погода удручающая. На новеньких "Жигулях" ментовской "шестой" модели, которые недавно выделили нашему доблестному подразделению, мы с шиком подкатываем к продмагу, где Гусек надрывается на работе грузчика. В продмаге дают что-то съедобное и жутко дешевое, так что перед прилавком выстроилась длинная, смешанная - пенсионно-алкогольная - очередь. За прилавком стоит Людочка. Она раньше работала продавщицей в винном отделе и брала у алкашей под залог все, что приносили. В том числе и краденые вещи, в связи с чем неоднократно имела неприятности со стороны нашей конторы.
- Здравствуй, красавица, - улыбаюсь я.
- Здрассьте, Виктор Евгеньевич, - посылает мне Лидочка в ответ ослепительную улыбку. Зубы у нее красивые, хищные, острые. Потом она оборачивается к бабуське, пытающейся вручить ей чек, и гавкает: - Подожди, бабуся! Не видишь, я с человеком разговариваю!
Основной упор она делает на "человек". Будто впервые увидела такового за долгие годы, и теперь обращается к стаду дрессированных медведей: "Смотрите, человек!"
- Где Гусек? - с места в карьер кидаюсь я.
- В подсобке был.
Мы с Костиком проникаем за прилавок, протискиваемся между картонных ящиков и двигаем в сторону подсобки.
Гусек действительно там. Лицо у него опухшее, нос выразительного лилового оттенка. Видно, принял вчера хорошо. В компании с двумя грузчиками Гусек поглощает копченую колбасу, запивая ее - держите меня - кефиром!
- Пошли, Степа, - кивает ему Костик.
- К-куда, К-костя? - едва не подавившись вопрошает Гусек.
- Узнаешь.
При виде бежевых "Жигулей" с мигалкой и антенной ноги у Гуська подкашиваются. Из милицейских средств передвижения он катался только в автозаках и машинах спецмедслужбы. А уж если подали такой экипаж - добра не жди.
Привозим свидетеля в отделение, заводим к Михайлову. Увидев в кабинете массу народа, Гусек совсем теряется.
- Рассказывай, как ночью в "скорую" звонил, - требует Михайлов.
- Н-никуда я не з-звонил, елы-палы!
- Елы-палы, но звонил ведь! - восклицает Михайлов. - Тебе чего, опознание официальное по голосу устроить? Да и пальцы твои на трубке телефона-автомата остались.
- Ну з-звонил.
- Рассказывай.
- А ч-что рассказывать? Шел по улице. Вижу, му-у-ужик раненый у светофора. Я его в-взял, протащил метров сто до ав-втомата и позвонил... Елы-палы.
- Откуда это ты шел в два часа ночи?
- Отк-куда? - растерянно качает головой Гусек. - Елы-палы. От Гардегроба.
Гардегроб - это амбалище, вышибала в пивбаре "Артемида" был. Потом сел за дебош.
- Ты во что одет был? - спрашиваю я.
- Вот в эту к-куртку, - теребит себя за рукав светлой матерчатой куртки Гусек.
- А как тащил раненого? Вон, на старшем опере покажи, - кивает на меня Михайлов.
Ну, конечно. Самый удобный муляж для следственных экспериментов - это я.
Худенький Гусек без труда взваливает меня на спину.
- Снимай куртку, - удовлетворенно кивает Михайлов.
Гусек, вздыхая, стягивает куртку и протягивает ему. Начальник криминалки тщательно осматривает ее.
- Пятен крови нет, - заключает он с гордостью. – Если бы ты тащил так, как только что продемонстрировал, кровь должна была бы на куртку попасть. Значит, ты или вообще тело не нем. Или действовал с кем-то в компании. Что сказать хочешь?
- Ч-что было, т-то и с-с-сказал, елы-палы!
- В камеру...
***
Короткостриженый, располневший Гардегроб по габаритам не уступает Костику. У Гардегроба низкий лоб, маленькие тупые глазенки и вообще ликом этот человек сильно напоминает неандертальца в реконструкции скульптора Герасимова. Кругозор и интересы, впрочем, тоже вряд ли превышают положенные неандертальцу.
- С кем вчера вечер провел? - спрашивает Михайлов нового посетителя.
- Один, товарищ начальник, - заискивающе гундосит Гардегроб, расположившийся, понурив плечи, на табуретке в углу рядом с громадным зеленым несгораемым шкафом, в который хозяин кабинета неоднократно запирал не желавших колоться наиболее злостных и закоренелых уголовников. - Я эта... Того... Спать хотел. Дрых я.
- Гуська знаешь?
- Нет... То есть эта... ну... Ну знаю...
- Хочешь сказать, что не видел его ночью?
Нецивилизованная морда Гардегроба наливается кровью. Он что-то хочет сказать, но не в силах сообразить, что же именно.
- Говори, не стесняйся, - подбадривает Михайлов. – Хотя нам без тебя все известно.
- Я того... Ну того...
- Ну, не тяни.
- У Гуська я был. Всю ночь у Гуська.
- Кто еще был?
- Надюха с Рогожинской. И Васька Никишкин.
- А кто мужика порезал?
Гардегроб вздрагивает. Потом глубоко вздыхает, будто готовясь в к подводному погружению.
- Я не того его. Я его не этого... Мы бухали в большой комнате. Гусек пошел в спальную за бутылем. А там... Тудыть его, мать перемать, - ругался он долго, забираясь все дальше в дебри русского нецензурного языка.
- И чего там? - прервал его Михайлов.
- Там, так его растак, лежит этот... Ласты склеивает...
Чтобы на нас за него не накатили, мы его на улицу выволокли.
- Да, - сочуствующе кивнул Михайлов. - Значит, чтобы не накатили?
- Гадом буду.
- Гардегроб, - с ласковой угрозой произнес Михайлов, похлопав его по мощному загривку ладонью. - Ты лучше сразу во всем признавайся. Очень советую. Во избежание...
Гардегроб голосу Михайлова не внимает и признаваться ни в чем противоправном не собирается. Зато называет имена всех собутыльников, гудевших у Гуська.
- В камеру, - кивает Миахйлов на Гардегроба.
Тот поднимается, руки у него уже за спиной - к камерным порядкам он привычный.
Теперь остается сколотить группы и послать их собирать всю компанию...
***
Небо еще ниже, слякоть еще больше, грязь по колено. Время от времени заряжает дождь со снегом. Да еще рев мартовских котов. Дерьмовое время - ранняя весна в нашем захолустье.
Остаток дня мы вкалываем, естественно, без обеда и с символическим ужином в виде чая и трех бутербродов. Опер, работающий на раскрытии убийства, не имеет права на обед и ужин. Зато пищи духовной в виде общения с Гуськом и компанией у нас больше чем достаточно. Ох, жизнь жестянка!...
Деталь за деталью, фактик за фактиком мы восстанавливаем события того страшного вечера, когда, по заверениям астрологов, разгулялись недружественные потусторонние силы. Итак, распорядок у компашки, в которую входили Гусек, Гардегроб, Васька Никишкин - носильщик с оптового рынка, и Надька Колдобина, безработная и беззаботная тетка сорока лет, был такой. Сперва на хазе у Никишкина пили пиво с прицепом - левой водкой, залили слегонца остатками краснухи. В Гуське проснулся мужчина, и он поволок Надюху - толстую пропитую бабищу, в соседнюю комнату. Тут глубоко запойный и не собирающийся подниматься на поверхность жизни Васька Никишкин неожиданно стал заявлять на Надьку свои права. Все чуть не завершилось банальным мордобитием.
Но мужик мужика поймет. Хлопнули остатки "чернил", надавали по щекам Надьке и обрели мир и душевное равновесие. Потом всем кагалом повалили домой к Гуську, в тот самый, под номером четырнадцать. Квартира там двухкомнатная, с просторным коридором, так что тот, кто выходил из большой комнаты, мог спокойно запороть Самойленко, уронить его в спальную, выйти во двор и между делом загасить там Контору... Кстати, от знакомства с обоими вся компашка открещивается, как от чертей.
Итак, пока компания гудела в большой комнате в квартире Гуська, каждый из присутствующих хоть на несколько минут отлучался. Надька оставляла всех два раза минут на пять. Васька Никишкин курил минут десять на лестничной клетке. Гардегроб выходил три раза. Гусек же постоянно шатался как неприкаянный. Все были прилично пьяные, голосом Киркорова и Пугачевой ревел магнитофон, так что на шум или необычное поведение своих друзей никто внимания не обращал. Наконец, когда все было выпито, Гусек вздохнул и отправился в спальную за припасенной литровой бутылкой мутного зеленого самогона. И послышался его истошный вопль:
- Елы-палы! Г-г-г-ребите сюда!!!
На его плохо убранной кровати в бессознательном состоянии лежал хрипящий мужчина.
- Гадом буду, прижмурится сейчас, - выпучил глаза Гардегроб. - Замотают менты!
- И к-как?
- Надо его отсюда вынести... На улицу.
Что и было сделано.
Уложив раненого на асфальт, Гусек пробубнил:
- Не ж-жилец он. Поз-з-звонить в скорую и ноги делать, елы-палы!
Позвонили. И смылись. Самогон остался нетронутым. Надо было допивать...
То, что в целом компашка не врет - факт. В спальной на квартире Гуська на самом деле обнаружены пятна крови. Что касается показаний, то можно сговориться в целом, но не в подробностях. Все равно будут несостыковки. А подробности мы вытягивать умеем. Да и чтобы так красиво завраться - необходимо тщательно проработать общую линию поведения, что с пьяных глаз вряд ли получится. И еще надо обладать острым умом - тут у допрашиваемых тоже явный дефицит.
Что-то прояснилось. Но еще больше осталось непонятного. И главное, что неизвестно - кто убийца. Понятное дело -
кто-то из компании. Но кто? Остальное - мотив, обстоятельства, орудие преступление - все это выяснится позже. Мотивы и ситуации бывают самые невероятные. А убийцей мог оказаться любой из компании.
Допросив их по очередному кругу, мы быстро поняли, что это может затянуться надолго. И решили идти от обратного. От потерпевших. Итак - труп номер один. Самойленко - инженер с "шинника", сорока двух лет от роду, разведен. Живет в квартале от того самого несчастного дома номер четырнадцать. С работы ушел в пол-седьмого. Что он делал до девяти часов - неизвестно. В девять появляется у своей старой знакомой, с которой отношения у него достаточно тесные, что для стареющего холостяка не грех. Ушел от нее после двенадцати - это подтверждает сторож платной автостоянки. Маршрут движения Самойленко пролегал мимо дома Гуська.
Кантаровский - он же Контора, он же Малохольный, ранее судимый пол статье 144 Уголовного Кодекса - кража личного имущества. Трудится рабочим на автобазе номер один. С работы ушел в пол-шестого. Без двадцати семь его видели у винного магазина. После чего следы теряются. Где, с кем и как он провел последние часы свой жизни?
Сыщика ноги кормят. Как акулы теплые моря рассекают доблестные опера розыска улицы нашего городишки. Ходим, спрашиваем, ищем, интересуемся. Восстанавливаем каждую минуту из жизни потерпевших. Ищем, ищем, ищем. Кто ищет - должен что-то найти. Не могли этих двоих завалить просто так. Где-то они были пересечься с убийцей или убийцами. Что-то у них должно было быть, какой-то конфликт...
В общем, работаем, рыскаем, бегаем, поднимаем на уши блатоту и честных граждан. И все без толку. Двое суток прошло - результат нулевой. Гуськовская команда не колется больше ни на что. И дело, с начала выглядевшее совершенно несложным, начинает зависать...
На следующий день на город обрушивается снегопад. Снег косо, под порывами ветра, бьет в лицо, лезет за шиворот, ложится на асфальт, чтобы смешаться с грязью, солью и трансформироваться в холодную отвратительную жижу.
Прошатавшись по улицам, переговорив с контингентом, я возвращаюсь в отдел, отчитываюсь о проделанной работе, минут пять перевожу дыхание в кабинете. Сейчас у меня основные желания не новые - вкусно поесть, хорошо поспать, и послать все к чертовой матери. Азарт уступает место усталости. На душе скребут мартовские кошки. Усталость наваливается гирями. Ну и черт с ней, с усталостью. Черт с ним, с азартом. Надо пахать.
Поглядев на часы, я принимаю решение. Сейчас я опять выбираюсь на свежий воздух. Тащусь несколько кварталов до столовой городской администрации, где мы обычно обедаем. Там зажевываю в темпе первое и вторе блюда, запиваю чаем. И двигаю дальше - разговоры, обходы, опросы. Погружаюсь с головой в помойку, на самое дно нашего городишки.
Еще в первые годы работы в розыске я удивлялся – город наш такой малюсенький, компактный, а сколько в нем человеческих отходов и разного дерьма. Пьянь, ворье, наркоманы, убийцы, развратники. Потом понял - у нас их не больше, чем в любой другой точке России или мира. Просто у меня работа такая - общаюсь в основном с ними. Существует стандартный баланс добра и зла. И нужно не давать ему рухнуть, не позволять распуститься всей этой швали... А она распускается в последние годы. Ох как распускается...
Все, пора.
Я выхожу из отделения, прохожу мимо толпы, выстроившийся в паспортный стол - менять паспорта на новые образцы.
Ветер крепчает. Он бьет в лицо. Хотя я ветер люблю. Он навевает какие-то неопределенные ощущения из далекого детства, что-то вроде романтики дальних странствий. Такой ветер должен бить в лицо рулевому, стоящему за штурвалом идущего сквозь шторм брига... Прочь ерунду. Сейчас не до мыслей о вечном. Голова должна быть занята совершенно другим - кто убийца?
Прохожу бодрым шагом мимо растянувшихся на несколько кварталов гаражей, мимо продмага. Перед пивной "Солнышко", располагающейся внизу длинного девятиэтажного дома, как всегда очередь. "Солнышко" - это место встречи, которое не могут изменить многие. Злачное место, где, как говорится в милицейских справках, "концентрируется антиобщественный элемент". Где "элемент" - там вечные ругань, смута, мордобой. И лица у "элемента" как на подбор - красные, с синим отливом.
Чего только здесь не насмотришься. Сейчас пьяный в дугу прапорщик у входа в бар регулирует движение - решает, кого пускать, а кого не пускать. Опустившийся бич стреляет мелочь на кружку пива. Зеленый, но уже начавший стремительно опускаться молодняк, вызывающе громко материться и ржет без причины. Ну и, кончено, здесь драка. Куда без хорошей драки после доброй выпивки в моем городе?
И участник драки - старый добрый знакомый. Колобок - весь круглый, лысый, грязный и нахальный мужичонка лет тридцати пяти, прирожденный пятнадцатисуточник, сосредоточенно бьет лицо мелкого по габаритам пропойцы. Пропойца отмахивается полной авоськой. Народ наблюдает за действом с интересом, вмешиваться никто не спешит. Блюдет народ великое трамвайное правило - не высовывайся, здоровее будешь.
Мент я или не мент?... Подбегаю. Оттаскиваю Колобка, уже занесшего руку для очередного удара. Тем самым спасаю жертву от дальнейшего избиения. Зато кулак, уже посланный хозяином вперед, описывает хитрую траекторию и... И из моих глаз сыплются искры. За этим ударом следует следующий, но тут я перестаю зевалом ловить мух, уклоняюсь и со всей силы бью Колобка носком ботинка по голени. Потом перехватываю руку, заламываю за спину и кричу:
- Колобок, тварь! Ты нюх потерял?!
- Обознался, Виктор Евгеньевич, - жалобно скулит Колобок. - Отпусти. Сам пойду.
- Пойдешь. Куда денешься...
Я его отпускаю. И доставляю вместе с потерпевшим в отделение.
В кабинете столбом стоит едкий табачный дым, в клубах которого Костик настукивает одним пальцем на машинке отчет. Я толкаю Колобка на стул и спрашиваю:
- Ты как, на жизнь мою покушался? Или просто унизить решил?
- Кто? Я?! Покушался? Виктор Евгеньевич, ошибочка вышла. В запале. Я бы тебя никогда. Поверь...
- Надоел ты мне. Достал капитально. Все, Колобок, я тебя съем. Собирай котомку. Сопротивление работнику милиции. Точнее, посягательство на его здоровье... И жизнь. Да еще хулиганство... Лет восемь... Или десять...
Я трогаю кожу под глазом. Саднит здорово. Кулаки у Колобка, что его голова. Фингал будет отличный.
- Чего котомку-то? - ноет Колобок. - Ты же меня знаешь. Я власть уважаю.
- Ладно, не вой, - обрываю я его излияния в любви к правоохранительным органам. - Ты Контору знаешь?
- Леву? Знаю.
- Когда в последний раз видел?
- Вчера в десять вечера на "плешке". Ну там, где водочные спекулянты собираются. Контора уже под газом был. Ему добавить надо было, и тогда он у мужика бутылку "чернил" отобрал.
- Как отобрал?
- В бубен настучал и отобрал. У него быстро.
- Один отобрал?
- Не. Он с Фомой был. Знаешь такого?
- Фома, - я включил память. Но Фому вспомнить не мог. - Где он живет?
- У "Сирены".
- Кость, - обернулся я к своему боевому товарищу, который не особенно обращал на нас внимания, погрузившись в печатанье документов. - Это твоя территория. Кто там такой Фома?
- Фоменко. Тридцать четыре года, - с монотонностью механизма излагает Костя, не отрываясь от работы. - Сидел за развратные действия в отношении малолетних.
Костик с неохотой отодвигает от себя машинку, берет со шкафа тяжеленные альбомы, находит нужный. Бросает на стол. Листает.
- Во, - он тыкает в фотографию.
Бульдожья квадратная физиономия. Теперь я его тоже вспоминаю. Лет пять назад он куражился над детьми. Шум тогда большой был.
- Этот? - спрашиваю я.
- Он, - кивает Колобок. - Он, гнида. У него еще нож был. Он этим ножом чудика одного у магазина слегка полоснул.
- Хорошо, - говорю я, а внутри все переворачивается, сердце стучит, как молоток, и вообще, я как пьяный. Потому что мне кажется - вот он, долгожданный след. - Пошли к следователю прокуратуры
- За что? - вопит Коробок. - Ты же меня обещал отпустить!
- Допросит. Домой пойдешь.
Докладываю о нашей находке Михайлову. У него особого воодушевления сообщение не вызывает, так как Фома в его схему никак не вписывается.
- Хрень все это, - так он оценивает мою версию. – Это Гуськова команда натворила. Ее и надо добивать.
- Надо все версии проверять, - замечаю я.
- А тебе кто мешает?
***
На поиски Фомы отправляются две группы. Они обшарят его дом, работу, пройдутся по связям. И найдут его, поскольку в нашем городишке долго прятаться нельзя.
Костя, отбывающий с первой группой - на место работы Фомы на авторынке, роется в своих блокнотах, находит, что искал, чиркает на бумажке и протягивает мне адрес:
- Это баба Фомы. Он с ней расстался, но кое-что она о нем знает. Пока мы по городу рыскаем, можешь ее порасспросить.
- Улица Волкова, одиннадцать, - читаю я.
- Недалеко.
- Ну давай, - киваю я Костику.
До улицы Волкова на самом деле недалеко. Можно спокойно дойти пешком. Что я и намерен сделать.
Вынимаю из стола пижонские солнцезащитные очки, которые "позабыл" у нас один "форточник". Нацепляю их на нос. Оглядываюсь. Ни черта в них не видать! На улице и так пасмурно. Но не идти же представителю правоохранительных органов с фингалом под глазом.
Ветер не утихает на улице. И опять - снег с дождем. Дождь со снегом... Мерзость!
Я иду по улице, обходя овощные лотки. По дороге на всей скорости проносится мотоцикл с парнем и девицей в красных шлемах. Меня, понятное дело, обдает брызгами из-под колес. Балбес, купил тарахтелку, а в башке пусто! И о совести только понаслышке знает!
Чертыхаясь, я отряхиваю брюки и куртку. Вздыхаю горестно и плетусь дальше.
Прохожу мимо нашего главного ювелирного магазина "Сапфир". Обеденный перерыв, и перед магазином очередь. Наверное, за золотом выстроились. Вещь в хозяйстве необходимая. Кто говорит, что народ плохо живет?
Подхожу к газетному киоску. Надо купить, ознакомиться, что в мире происходит. Может уже Техас от США отделился, а тут с этой работой ни черта на знаешь.
- "Комсомолку", - прошу я.
- С утра раскупили, - бодро откликается киоскерша.
- Тогда газету "Завтра".
Пока мне отсчитывают сдачу, я оглядываюсь на мир, который за очками выглядит темным, будто солнечное затмение началось. И...
Фома! Приподнимаю очки, мир становится светлее. А Фома в поле моего зрения прорисовывается четче. Жирный рыхлый боров. Знакомая физиономия бульдога, опухшая, помятая. Пошатывается - знать, с утра уже поднабрался. Попался, который кусался! Надо тянуть этого бегемота в отделение.
Оглядываюсь еще раз. Как назло - патруля нет. То постоянно трутся у лотка на той стороне улицы, лопают ход-доги, запивая пивом. А то - днем с огнем не сыщешь... Да ладно, что он мне сделает?
Направляюсь бодро к Фоме. Трогаю его за локоть.
- Гражданин Фоменко? Я из милиции. Вы не соизволите пройти со мной.
Ждать долго не пришлось. Второй раз за день - искры из глаз. Под второй глаз двинул, сволочь!
Очки падают на асфальт. Ну и черт с ними. Они мне больше не нужны. Когда под одним глазом - это фингал. А когда под двумя - их можно представить ка мешки под глазами - следы нервного переутомлления.
Встряхнув головой, я решаюсь взяться за Фому по-настоящему, то есть начать методично вгонять его в асфальт. Но тут он вытаскивает кнопочный нож. Щелчок - вылетает лезвие.
Приехали! Пистолет в сейфе. В моих руках пусто. Проявлять героизм - желание нулевое. А тут этот подонок еще шипит, как гадюка подколодная:
- Край тебе, лягаш!
По его мутным глазам вижу, что ему все до лампады. Лучше всего, конечно, мне тихо ретироваться. Но вроде бы неприлично. Да и злыдня этого на свободе оставлять страшно. Он с катушек прочно слетел.
Люди вокруг топятся. Глазеют. Им интересно. Может быть, они даже за меня переживают. Но сделать ничего не могут. Боятся.
Фома матерится. Делает мне шаг навстречу. Я отскакиваю назад. Потом собираюсь с силами. Подпрыгиваю. И луплю каблуком ему в грудь.
Старая спортивная закалка помогает. Смотрится не слишком эстетично - до Брюски нашего Ли мне далековато. Но цель достигнута - Фома рушится на асфальт. Однако ножа не выпускает. Вцепился в него, как смытый волной матрос за канат, брошенный ему со шхуны.
После прыжка я еле удерживаюсь на ногах. Приземляюсь в центре лужи, и от меня вокруг брызги, как от купающегося в озере слона. Главное - не зевать. Подскакиваю к Фоме, футбольным ударом бью его по руке. Попадаю! Нож вылетает, а я наваливаюсь на подлеца, пытаюсь заломать кисть. Он матерится, извивается, брыкается.
Есть такой вид спорта - для больших любителей – борьба в грязи. Мы уже черте на что похожи. Возимся в лужах, облеплены снегом, грязью. Отвратительно! Рука у Фомы никак не хочет заламываться. Мой враг пытается встать. Ему это почти удается...
И тут мелькает со свистом что-то черное. Слышится до радости знакомый специфический треск. Это подоспевший постовой смачно охаживает Фому резиновой дубинкой. Как всегда - вовремя. Моя милиция меня бережет. Мент спас мента!
Впрочем, борьба не закончена. Фома на редкость живая тварь. Удары дубинкой он сносит, пытается отбрыкиваться. Потом его бьют так, что он на миг выключается. И тут уж я с добрым чувством завожу ему руку - почти до затылка...
Говорю спасибо старшине Аккуратову и его помощнику из взвода ППС. Они связывают руки Фомы веревкой - наручников, как всегда, не имеется - потом переписывают свидетелей. А я нагибаюсь за ножом, осторожно, чтобы не стереть следы, поднимаю его. У рукоятки лезвия - бурые пятна. И частички земли. Видимо, окровавленный нож он чистил о землю...
***
- Пьяный был, - долдонит с унылым выражением на лице Фома, сидя на привинченном табурете.
От зверя, кидавшегося на меня с ножом, не осталось следа. Передо мной и следователем прокуратуры обмякший, загрустивший от безысходности человек. За три часа пребывания в нашей конторе он прошел все стадии - сначала матерился и угрожал всех "отоварить по первое число", потом в истерике пытался биться головой о стену, потом завыл как волк и искусал до крови губы. А затем обмяк и теперь уныло признается во всем.
- Мы бутыля у мужика отняли. А потом к бабе Конторы - Светке, забурились. Посидели чуток. Выпили. Базар-мазар пошел разный. Рожи наши пьяные Светке не понравились... Ну сама по роже и получила. Косметику ей с морды обили и ушли от нее на хер. К Дюнтелю отправились, это кореш Конторы, рожа спекулянтская. Еще баллон взяли. У Дюнтеля и днем, и ночью выпивон прикупить - нет базара. Только башли отстегивай. А башлями мы у Светки разжились. Стали искать, где бы баллон раздавить. У будки трансформаторной Контора стал бутылку откупоривать. Но хрена лысого у него что выходило. Руки-то косые, дрожащие. Я взял у него баллон. Говорю - смотри, как надо. Начал открывать. А ему не понравилось... Контора пьяный - упрямый. Упертый, как ишак... Стал у меня бутылку отнимать. И матюгами на меня попер... Слово за слово. Я ему говорю - ты, пацан, гляди, на кого волну гонишь. А он мне в ответ - ты козел... Представляешь - мне такое говорит. Ну я, ясно, взвился. Спрашиваю - за базар-то отвечаешь? Он мне в лицо - отвечаю... Ответил. Наказал я его... А тут хрен в плаще. Он видел, как я на финарь Контору нанизал. Я хрену кричу - стой, падла. И ласково так говорю - никому не проболтайся, что видел. Я его и убивать не хотел. Просто просил, чтобы он никому не говорил. По хорошему просил... А он мне что-то типа - не на того напал. Тут я его тоже надел на финарь. А кто его за язык тянул? Что, не мог мне пообещать молчать? Я ведь добрый был.
Все верно. Омерта. Закон молчания. Кто не молчит – тот должен умереть.
- А дальше? - интересуется следователь прокуратуры.
- Насадил я его на финарь. Он за брюхо схватился. Но не упал. А зенки на меня выпучил. И смотрит так – больше удивленно, чем испуганно. Я обернулся и побежал. Что с ним дальше было - не знаю.
Когда Фому уводят, я встаю. Разминаю руки. Подхожу к окну.
- Интересно, - говорю, смотря в окно. - Как все же Самойленко очутился в квартире Гуська?
- Думаю, что когда Гусек у Никишкина гулял, то дверь в свою квартиру открытой оставил. У него там все пропито и украсть нечего. А живет на нижнем этаже. Самойленко, получив ножом, был еще в силах двигаться. Он пошел за помощью, начал названивать в первую квартиру, потом надавил на дверь, она распахнулась. Он рассчитывал увидеть там хозяев, но не увидел никого. Упал на кровать. И подняться с нее уже не мог. А потом компания заявилась туда. И его нашли.
- Чисто русское убийство, - кивнул я.
- Правильно, - не мог не согласиться следователь. - Чисто русское. Напились. Подрались. "Козел". Ножом в живот. У нас в год за "козла" запарывают немногим меньше народу, чем за афганскую войну погибло.
- Это факт... За козла Контора ответил...
Опять повалил дождь со снегом. Хмурое небо с размытым пятном, в котором угадывается бледное зимнее солнце. Будет ли когда-нибудь в этом тонущем в лужах и грязи городе настоящее солнце?
Чтобы связаться с автором (нажмите здесь).
