Сегодня, 15 ноября, 150 лет со дня рождения Леопольда Антоновича Сулержицкого (1872 – 1916), режиссера, педагога, литератора, личности чрезвычайно важной для истории Художественного театра и сложившейся в нем этической системы существования в искусстве. Человек поразительной судьбы, наделенный множеством дарований, он прожил всего 44 года, но успел воплотиться в самых разных ипостасях. На это его толкал тот самый «огонь жизни», о котором в связи с Сулержицким писал Максим Горький: «Огня жизни так много, что он, кажется, и потеет искрами, как перегретое железо».
Расскажем, что же это были за воплощения, а попутно – какие уникальные документы, связанные с личностью Леопольда Сулержицкого, хранятся в Музее МХАТ.
Художник
Уроженец города Житомира, сын польского мещанина Антона Сулержицкого, в гимназию Леопольд пошел в Киеве, куда через год после его рождения переехала семья и где отец открыл переплетную мастерскую. Но с учебой у мальчика не заладилось: Леопольд был очень способен, но крайне неусидчив. К тому же увлекся театром (благо в Киеве было, что посмотреть), причем не только ходил на спектакли, но и пропадал за кулисами, помогая с декорациями рабочим сцены. В результате из гимназии его исключили, и отец отдал 13-летнего подростка в Киевскую художественную школу Мурашко.
Николай Иванович Мурашко, выпускник Санкт-Петербургской академии художеств (и, кстати, учитель самого Валентина Серова) был высоким профессионалом и настоящим подвижником: в его частной рисовальной школе занимались в том числе и дети бедняков, чье обучение спонсировали меценаты. Чтобы материально поддержать талантливого, но малообеспеченного воспитанника, Мурашко порекомендовал Сулержицкого в подмастерья к Виктору Васнецову и Михаилу Врубелю, которые в то время расписывали в Киеве Владимирский собор. Тогда же Сулержицкий познакомился и с еще одним выдающимся живописцем – Николаем Ге. Все это привело к поступлению Леопольда в 1890 году в Московское училище живописи, ваяния и зодчества.
В училище Сулержицкий числился в ряду наиболее подающих надежды, упорно искал свой путь в искусстве, свою живописную манеру. Вот как вспоминала об одном показе работ его сокурсница, дочь Л.Н. Толстого Татьяна Львовна:
«Сулер исчез и через некоторое время с взволнованным лицом принес свою картину, поставил ее на пол у стены и просил нас отойти подальше, чтобы издали смотреть на нее. Я теперь не помню подробностей картины. Помню впечатление: большая пустая комната, тусклое, серое освещение и одинокая фигура. Картина давала настроение грусти, тоски и одиночества.
Ученики притихли и долго молча смотрели. Потом стали раздаваться отдельные возгласы:
— Молодчина, Сулер!
— Настроения-то сколько!
— Здорово, Сулер!
Сулер сиял…»
Однако и тут обучение закончить не удалось: в 1894 году Леопольда выгнали. Студенты устроили сходку, критиковали начальство. Сулер выступал больше всех, за что и поплатился.
В архиве Сулержицкого в Музее МХАТ остались его рисунки, живописные этюды, эскизы панно, предназначенного для одного из волжских пароходов. По работам видно, что у автора хорошее чувство цвета, что он тонкий колорист. И еще: этюды Сулержицкого окрашены тем же одухотворенным чувством жизни, которое было присуще ему всегда.
Толстовец
В Училище живописи, ваяния и зодчества Сулержицкий подружился с Татьяной, дочерью Льва Николаевича Толстого. Удивительно легко он вошел в дом Толстых, начал общаться с самим великим писателем, который искренне полюбил этого горячего и чистого молодого человека. Идеи Толстого Сулержицкого чрезвычайно увлекли, он зачитывался произведениями Льва Николаевича, особенно публицистическими, переписывал их, копировал на гектографе, пропагандировал. Не боялся с ним спорить.
Ему была близка идея Толстого о непротивлении злу насилием, и он воплощал ее в жизнь. Будучи отчисленным из Училища, Сулержицкий подлежал призыву. И поначалу действительно записался вольноопределяющимся в царскую армию, но уже получив распределение в полк, отказался от службы. В своих записках, также хранящихся в нашем Музее, Леопольд Антонович рассказывает о том, как он понял, что не может принести присягу – ведь это будет означать готовность убивать. На решении своем стоял твердо. За отказ 22-летнего юношу определили в сумасшедший дом, назначили ему психиатрическую экспертизу.
И все же военную присягу Сулержицкий принес: пожалел отца, который приехал к нему и упал перед ним на колени. Служить Леопольда отправили в самую южную точку Российской империи – в Туркменистан, неподалеку от границы с Афганистаном, в крепость Кушку.
Мореплаватель
В воспоминаниях Вадима Шверубовича, сына Василия Качалова, есть чудесные страницы об играх, которые во время летнего отдыха на Днепре устраивал Сулержицкий для детей Художественного театра и их товарищей. Дети были моряками, ходили на веслах, праздновали «день открытия навигации», причем адмиралом выступал сам Иван Москвин.
О мореходном ремесле Сулержицкий знал не понаслышке. В первый раз он нанялся на корабль в 1894 году, когда покинул Училище. Ходил из Одессы в Китай, в Сингапур. Сохранились надорванные конверты, на которых написано: «Сингапур, пароход добровольного флота “Кострома”, матросу Л.А. Сулержицкому».
«Матрос получается отменный — ловкий, легкий, трезвенник. Паруса, канаты, швартовы, руль — подчиняются этим рукам; команда на отдыхе слушает байки молодого моряка, он тоже слушает, записывает в книжечку, а чаще просто запоминает словечки, диалоги, приключения на суше и на море», — так писала о Сулержицком исследователь его жизни и творчества Елена Полякова.
Впечатления от рейсов вылились у Сулержицкого в повесть «Дневник матроса», которую высоко оценил Максим Горький. Однако напечатана повесть была только через 60 с лишним лет после ее написания, в 1970-м году.
В самом конце 1890-х для Сулержицкого замаячило путешествие посерьезнее. В эти годы Лев Толстой выступал в защиту духоборов – русских сектантов, живших общиной на Кавказе, которые отрицали и церковь, и светскую власть. Писатель и его сподвижники выступили за переселение духоборов в Канаду. Узнав об этом, Сулержицкий написал Толстому письмо, где были такие слова:
«Я был бы счастлив, если бы Вы помогли мне быть там (на Кавказе) между ними и сопровождать их до места назначения на пароходе, если там нужен человек. Мне думается, что я там был бы небесполезен, но я не знаю обстоятельств и хотел бы посоветоваться с Вами. А кроме того, у меня средств очень мало, хотя и нужно-то немного.
Я могу (хоть плохо) говорить по-английски, знаю море и портовую жизнь и цены на продовольствие и, главное, чувствую, что моя совесть и все существо требуют от меня быть с ними…»
Путешествий с духоборами у Сулержицкого было два: в 1898 году из России в Канаду и в 1899 году из Кипра, где духоборы не смогли прижиться, – в Канаду. Он был переводчиком, общался с местными властями, инструктировал переселенцев, как лучше им устроить новую жизнь. Бок-о-бок прожил с духоборами в Канаде почти год.
Режиссер
Вернувшись в Россию, Леопольд Антонович увлекся театром. Его знакомство со Станиславским произошло после письма, в котором Сулержицкий разбирал образ доктора Штокмана и то, как Константин Сергеевич играл эту роль. Вхождение Сулержицкого, или Сулера, как его стали называть в МХТ, в Художественный театр началось в 1900 году, причем первое время жалование новому сотруднику Станиславский платил из собственных средств.
Леопольд Антонович был привлечен к созданию Студии на Поварской, работал над спектаклями «Жизнь Человека», «Драма жизни» и «Синяя птица», вместе с Константином Сергеевичем и Гордоном Крэгом занимался постановкой «Гамлета». В фондах Музея МХАТ хранятся письма и открытки английского режиссера к «милому Сулеру»: легкие и эмоциональные, полные дружеского чувства и полушутливых размышлений о театре, жизни и смерти. Но в реальности все было куда сложнее – и Гордон Крэг вел себя с Сулержицким вовсе не по-дружески, точнее, не на равных. И когда «Гамлет», наконец, был готов к выпуску, потребовал, чтобы на афише значились лишь два имени режиссера: его и Станиславского.
Сулер горько писал Константину Сергеевичу: «Крэг большой художник, и таким для меня останется, и останется навсегда… Крэг-друг совершенно пропал — навсегда. Этот тип англичан мне хорошо известен, за время моей деятельности в Англии и Америке. Ничего общего между мной и им быть не может». Но обиду проглотил: Сулер умел уходить в тень ради общего дела.
Учитель
Скорее всего в этом и заключался подлинный дар Сулержицкого, самая главная его ипостась. Он был учителем, причем не столько ремесла или профессии, сколько учителем жизни, духовным наставником. Неслучайно уже в 17 лет он учил крестьянских детей в одном из сел на берегу Днепра.
Духовное влияние Сулержицкого на людей МХТ и конкретно на К.С. Станиславского было мощным. Его этические принципы, его мировосприятие нашли отражение в постановках Художественного театра, особенно в «Синей птице». Его вера в преображающую силу искусства заражала, а стремление к углубленному, сосредоточенному существованию в театре внутренне соответствовало изначальным установкам МХТ.
Однако в полной мере талант наставника Сулержицкого раскрылся в Первой студии, руководителем которой он стал. Костяк Первой студии составили молодые сотрудники МХТ, увлеченные только складывающейся в те годы системой Станиславского: Евгений Вахтангов, Михаил Чехов, Мария Дурасова, Софья Гиацинтова, Серафима Бирман, Алексей Дикий, Ричард Болеславский и другие. «Сулер был хорошим педагогом, – вспоминал Станиславский – Он лучше меня умел объяснить то, что мне подсказывал мой артистический опыт. Сулер любил молодежь и сам был юн душой. Он умел разговаривать с учениками, не пугая их опасными в искусстве научными мудростями. Это сделало из него отличного проводника так называемой “системы”, он вырастил группу учеников на новых принципах преподавания. Эта группа вошла в ядро первой студии, которую мы вместе учреждали».
На всех ранних спектаклях Первой студии лежал отсвет высокой души Сулера. И в первую очередь это касается «Сверчка на печи». Спектакль «Сверчок на печи» был впервые сыгран в ноябре 1914 года, во время Первой мировой войны, и трогательная история, написанная Диккенсом, стала для зрителей настоящим лекарством. Чувство дома – для тех, кто мог вот-вот его потерять, любовь и всепрощение – среди жестокости, которая охватила мир, – что могло быть тогда важнее?
Умер Сулержицкий два года спустя – в декабре 1916-го. Нефрит, хроническая болезнь почек, которую он заработал еще во время путешествий с духоборами, перешла в терминальную стадию. Гроб с его телом два дня стоял в помещении Первой студии, а затем студийцы пронесли его через всю Москву на руках, в собор Святых Петра и Павла в Милютинском переулке (Сулержицкий был католиком). На сороковой день был устроен вечер памяти, Станиславский и Вахтангов читали воспоминания о Сулере. Евгений Багратионович процитировал одну из последних записей Леопольда Антоновича в книге Студии: «Помнить только, что вам надо поскорее почувствовать себя сильными единением с тем, что вас создало, — Художественным театром. И поскорее — так чует мое сердце».
Фото из фондов Музея МХАТ
Что почитать по теме:
К.С. Станиславский. Моя жизнь в искусстве. Собр. сочинений в 9-ти томах. Т.1, М.: Искусство, 1988.
Л.А. Сулержицкий. Повести и рассказы. Статьи и заметки о театре. Переписка. Воспоминания о Л. А. Сулержицком. М.: Искусство, 1970.
Е.И. Полякова. Театр Сулержицкого: Этика. Эстетика. Режиссура. М.: Аграф, 2006.
И вновь о Художественном. МХАТ в воспоминаниях и записях. 1901 – 1920. М.: Авантитул, 2004.
МХАТ Второй. Опыт восстановления биографии. М,: Московский Художественный театр, 2010.