ВНЕПЛАНОВЫЕ ПОМИНКИ.
«Души не умирают. Покидая прежнее
местопребывание, они живут в других
местах, которые вновь принимают их».
Пу́блий Ови́дий Назо́н -
древнеримский поэт,
I век до н. э.
I. НЕЖДАНЫЙ ГОСТЬ
1.
Стопка пустая – стопка полная.
Гриша понуро сидел за столом. Никого не слушал, ни с кем не разговаривал. Общаться уже не было ни сил, ни желания. Единственное, на что он еще был способен – это периодически кивать головой, в знак признательности за добрые слова произносимые гостями.
Устал он. Устал неимоверно. Причем, не столько физически, сколько морально вымотался. Да, и было из-за чего. Не каждый день такое...
Стопка пустая – стопка полная.
Сидеть здесь уже невмоготу. А уйти – не уйдешь. Нельзя. Должен присутствовать. Исполнять роль... роль главного атрибута застолья. Своеобразного идола. Безмолвного деревянного истукана.
Утомило всё. Вся эта суета, беготня, толкотня. Люди утомили с их навязчивой заботой. Грешно говорить, но слова утешения и поддержки уже раздражать начали. Неужели кто-то думает, что сорокасемилетнего мужчину утешать нужно? Все знают, что нет. Но, как без этого? Никак!
Когда человеку идет пятый десяток, он уже достаточно спокойно переносит потерю близких ему людей. Воспринимает их уход из жизни, как должное. Даже, если это самые-самые близкие люди, такие, как папа или мама.
Почему так происходит? Хм. Наверное, потому, что каждый из нас, переступая свой сорокалетний рубеж, подсознательно начинает ощущать скоротечность жизни. Постигает главный ее закон, который гласит: «Если ты родился, то обязательно умрешь». Раньше или позже, но это случится. Так что, смерть – не горе, а логический финал человеческого пребывания в этом мире.
После сорока, где-то там, вдали, начинает маячить едва заметная финишная черта. Это нормально. Все мы к ней движемся и все до нее доберемся. И никак иначе. В сторону не свернуть. Таблетку вечной жизни еще никто не изобрел.
Стопка пустая – стопка полная.
Среди находящихся за столом людей, молодежи нет. А значит, все присутствующие прекрасно всё понимают. И, тем не менее, каждый обязательно выражает соболезнование. Причем, большей частью, не от души, а так... Надо, потому что. В соответствии с типовым извечным похоронным «сценарием». Должны, так сказать, засвидетельствовать... Уходить будут, еще раз повторят стандартный набор слов. А кто попьянее, так, обниматься полезут. Дескать, держись, братан, мы с тобой. Без этого не обойтись.
Стопка пустая – стопка полная.
Но, ничего, еще пару часов и все отправятся по домам. Закончится третья часть этого невеселого мероприятия. Скорей бы уж. Гриша украдкой окинул взглядом сидящих. Сегодня народа немного собралось, не как в первые два раза. Человек двадцать пять где-то. Не должны засидеться долго.
Стопка пустая – стопка полная.
Третьи поминки не последние. Будут еще и четвертые, заключительные. Так называемые «годины». Но, до них еще далеко. Почти год. Если быть точным, то триста двадцать пять дней. Так что, о них можно будет временно забыть и расслабиться.
Отдохнуть нужно, однозначно. Хорошо отдохнуть. Выспаться, как следует. Спрятаться от всех и выспаться. Придти в себя.
Стопка пустая – стопка полная. Стопка пустая – стопка полная.
Гриша, погруженный в свои мысли сидел неподвижно. Совершенно неподвижно, если не обращать внимания на кисть его правой руки. Точнее, не на всю кисть, а на ее большой и средний пальцы. Они плавно двигались. Вращали хрустальную стопку, стоящую на столе. Пальцы аккуратно захватывали ее с двух сторон. Поворачивали. Отпускали. Перехватывали. Снова поворачивали. Отпускали... Так продолжалось уже минут пятнадцать, никак не меньше.
В тот момент, когда стопка стояла неподвижно, она казалась совершенно пустой. Но, стоило пальцам лишь прикоснуться к хрусталю и вывести стопку из состояния покоя, как сразу становилось заметно, что она полна до краев. Появившаяся мелкая рябь на поверхности водки выдавала ее присутствие. Была стопка пустая – стала полная. А когда пальцы раздвигались, и стопка возвращалась в состояние покоя, рябь исчезала, и водка снова становилась невидимой. Была стопка полная – стала пустая.
Много сил и нервов отняла суматоха, связанная с проведением похорон и первых поминок. Затем, были еще и вторые поминки, на девятый день после похорон. Сегодня сороковой день. И снова поминки. Третьи. Так заведено. Так положено по православным канонам. Не важно, что покойный был не верующим. Можно сказать, атеистом. Положено так.
Первый раз столы накрывали в столовой. Второй и третий – дома. В Гришином доме.
Стопка пустая – стопка полная. Стопка пустая – ....
С завтрашнего дня жизнь пойдет дальше, по обычному расписанию. Со своими радостями и печалями. Всё будет как раньше. Всё, как раньше. Единственное отличие – отца в Гришиной жизни больше нет. Он умер. Его похоронили.
Стопка пустая – стопка полная.
Гриша равнодушно наблюдал за оптическим обманом зрения. Водку не пил. Нет, он не был противником помянуть добрым словом умершего отца. Обеими руками был «за». Только, почему обязательно нужно пить? Разве, нельзя обойтись без спиртного? В крайнем случае, выпить по рюмочке горькой, а то... Похороны. Девятины. Сороковины. Сколько можно? И зачем? Чтобы горе залить? Чушь – всё это. Традиция якобы такая.
Стопка пустая – стопка полная.
Благодаря этой традиции поминки превращаются во внеочередной повод напиться. Убери спиртное со стола – больше половины людей, из тех, кто сейчас сидит здесь, не пришли бы сюда. Еще и обвинили бы в скупости. Денег, мол, пожалел на водку. Отца помянуть не хочет. Не уважает его. А отец вообще не пил и пьяных не любил! Только кого это интересует? Чем больше выпил – тем лучше помянул. Разве не так? Мера уважения человеком человека – бутылка. Точнее, количество бутылок.
Стопка пустая – стопка полная. Стопка пустая – стопка полная. Пустая – полная. Пустая – полная.
Традиция... Зато, к примеру, за чаем, собрались бы, лишь те, кто действительно любил отца. Любил по-настоящему.
Гриша бросил уважительный взгляд на седовласого старичка, в этот момент рассказывающего об его отце. Абрисов. Старая гвардия. Приехал из областного центра попрощаться со своим другом. Полторы сотни километров. Приехал, не смотря на свой возраст, на свое... не смотря ни на что. Он, кажется, старше отца на пять лет. Или на шесть. Дай Бог ему... «Могучее, лихое племя...».
Окинув быстрым взглядом остальных гостей, Гриша снова уставился на стопку.
Стопка пустая – стопка полная...
2.
Перед тем, как помянуть покойного добрым словом, Абрисов поднялся на ноги. Просить, чтобы ему помогли встать, никого не стал. Зря, конечно. Чувство собственного достоинства, наверное, не позволило. Поднялся самостоятельно. Далось ему это нелегко. Девятый десяток всё-таки шел мужчине. Возраст далеко не молодецкий. Можно было бы уже, и засунуть достоинство, вместе с гордостью и прочими атрибутами былых славных лет, в задний карман брюк. Ан, нет. Самостоятельность проявил. Сам! Без посторонней помощи. В результате, и себя измучил, и людей волноваться заставил.
Прежде, чем встать, он долго глубоко дышал. Собирался силами. Затем опëрся левой рукой о трость. Чуть развернулся вправо. В том же направлении сделал несколько крохотных шажочков поочередно обеими ногами. Отвёл правую руку назад, взялся ей за спинку стула, на котором сидел. Выдохся. Отдышался. Набрал в легкие воздуха, затаил дыхание, сжал плотно губы и толкнул себя вверх.
Усилия хватило лишь на то, чтобы оторваться от сиденья. Согнутые в локтях руки предательски завибрировали, грозя не справиться с навалившейся на них нагрузкой. Колебание оказалось настолько сильным, что даже стул, служивший Абрисову опорой, покачнулся. Его передние ножки оторвались от пола, и стул медленно повалился назад. А за ним и Абрисов. И надо ж было такому случиться, что именно в это время в комнату вошла хозяйка дома.
Маша – Гришина жена и сноха покойного, появилась, как нельзя кстати. Задержись она на секунду и Абрисов беспомощно бы рухнул на собственноручно поваленный стул. Неизвестно, чем бы закончилось такое падение для немощного старика. Однако, в том, что не обошлось бы без серьезных последствий, сомневаться не приходилось.
Абрисов последние годы с трудом передвигался. Гриша видел, как выбраться из машины и войти в дом ему помогал персональный водитель. Поэтому и усадили почетного гостя за стол у самой входной двери. Чтобы его пеший маршрут сократить до минимума.
Таким образом, Маша, переступив порог комнаты в тот момент, когда старичок начал падать, оказалась как раз в нужном месте. За его спиной. Быстро сообразив, что происходит, она бросилась к старичку. Схватила обеими руками высокую спинку старого стула. Уперлась в нее, тем самым, не дав стулу опрокинуться и увлечь за собой Абрисова.
Абрисов, же, словно не заметив этого, продолжал вставать. Он походил на тяжелоатлета из последних сил поднимающего штангу с рекордным весом. Руки отказывались выпрямляться. Ноги подгибались в коленях. Всё тело дрожало от напряжения. Но, он вставал.
Маша держала стул изо всех сил. При этом, она не произнесла ни звука, хотя ее губы шевелились. Понятно, что Машина беззвучная словесная тирада целиком адресовалась своенравному Абрисову.
Несколько испуганных голосов выкрикнули, обращаясь к старичку:
- Не вставайте. Говорите сидя. Осторожнее. Зачем Вы встаëте? Сидите.
Но, разве мог себе позволить настоящий мужчина, пусть даже очень старый и совершенно больной, говорить об умершем друге сидя? Разве мог Абрисов не отдать другу последние почести, стоя во весь свой рост?
Двое мужчин вскочили со своих мест. Устремились к упрямому старику. Это были Саныч и Тимофей Семёнович – соседи хозяев. Они не столько за деда перепугались, сколько поспешили на выручку Маше. Ей приходилось нелегко. Стараясь поддержать Абрисова, мужчины подхватили его под руки с двух сторон. Только, помощь Абрисову больше не требовалась. Он к этому моменту уже обрёл равновесие и выпрямился. Выпрямился, насколько мог, естественно.
Тимофей Семёнович виновато посмотрел на Машу. Извини, мол, запоздали малость. Маша отпустила стул, облегчённого выдохнула. Встряхнула руками, дрожащими от недлительной, но достаточно ощутимой нагрузки. На взгляд соседа ответила чуть заметным движением щеки, которое означало: «Всё нормально. Никто ж не знал, что ему приспичит вставать. Обошлось и, слава Богу».
Абрисов, почувствовав, что его держат, недовольно дëрнул локтями, высвобождаясь из сильных мужских рук. И Саныч, и Тимофей Семёнович одновременно разжали пальцы. Немного попятились, но не ушли на свои места. Продолжали стоять за спиной упрямого старичка. На всякий случай. Маша же, отправилась дальше, по своим хозяйским делам.
Абрисова суета, возникшая вокруг него, нисколько не смутила. Как будто, так всё и должно быть. Даже не обернулся посмотреть, кто его выручил. Он опëрся о трость обеими руками. Негромко закряхтел. Потоптался на месте, занимая удобное вертикальное положение. Отдышался, словно только что совершил десятикилометровый марш-бросок при полной выкладке. Когда дыхание более-менее выровнялось, поднял левую руку до уровня груди. Затем, не обращаясь ни к кому конкретно, Абрисов скомандовал:
- Дайте полную рюмку водки.
В его хрипловатом, старческом голосе чувствовалась привычка отдавать распоряжения, которые должны выполняться беспрекословно и немедленно. Саныч, находящийся слева от Абрисова, удивлённо хмыкнул. Его брови взлетели на лоб. На лице читалось: «Да ты, дед – не килька в томате. Кто ж ты такой, интересно? Что за рыба?»
Саныч старика не знал. Да и не удивительно. Он не был коренным хординцем. Поселился здесь лет двадцать назад, никак не больше. Приехал сюда в командировку. На месяц. Познакомился с хорошенькой местной девушкой, по имени Таня. Влюбился в нее. Женился. Так и остался навсегда жить в селе, со странным названием Хорда. А Абрисов покинул родное село ещё тридцатью годами раньше. Так что, до сегодняшнего дня пересечься им каким-то образом и познакомиться было не суждено.
Саныч стоял, в задумчивости глядя на старика, когда тот резко обернулся в его сторону. Саныч даже вздрогнул от неожиданности. Абрисов требовательно посмотрел мужчине в глаза. Сказал:
- Побыстрее! Я жду.
У Саныча от затылка вниз, вдоль позвоночника пробежал холодок. Круглое, раскрасневшееся от выпитого спиртного, лицо слегка вытянулось и побледнело. Он кивнул и выполнил просьбу. Или приказ. А может быть команду. Называйте, как хотите. Сам, Саныч, впоследствии, вспоминая этот момент, говорил, что действовал, как под гипнозом. «Я понимал, что должен, обязан наполнить рюмку и подать ее этому деду, - рассказывал Саныч друзьям. – Он, этот старик – мой господин. Хрень какая. Я пятьдесят лет прожил, а такого никогда не испытывал. Попробовал бы кто другой ко мне так обратиться, я бы послал. Или сразу бы в рожу заехал. А тут выполнил. Кажется, ещё и поклонился ему. «Соблоговолите-с», дескать. Представляете? Самому не верится. Вот это сила в мужике!»
Приняв из рук Саныча рюмку, Абрисов повернулся к сидящим. Обвел их взглядом. Кто разговаривал – смолк, кто двигался – застыл, кто сидел с высоко поднятой головой – потупился. Воцарилась тишина. Таким образом, добившись общего внимания, Абрисов заговорил:
- Я хочу рассказать вам одну небольшую историю. Историю, которая произошла много лет назад. Вскоре после войны. Тогда ещё большинства из вас и на свете-то не было. Мне в ту пору только-только двадцать пять исполнилось. А Василию Дмитриевичу – девятнадцать. Он ещё и в армии-то не служил. В те времена призывной возраст начинался с двадцати лет. Тем не менее, он уже был настоящим зрелым мужчиной. Рано тогда взрослели. Жизнь заставляла...
Абрисов стоял, на удивление, прямо. Почти не сутулился. Хотя, удерживать себя на ногах стоило ему больших усилий. Об этом можно было догадаться по побелевшим от напряжения костяшкам пальцев, сжимающим рукоять трости. Ещё по тому, как в поднятой руке, выплëскивая водку, «танцует» рюмка. Да и дыхание выдавало ежеминутно нарастающую слабость. Дышал он тяжело, надрывисто.
Абрисов, как мог, старался скрыть от присутствующих свою немощность. Получалось плохо. Тем не менее, нужно отдать должное его самообладанию. Старческое морщинистое лицо оставалось спокойным, а взгляд – твердым, не смотря на покрасневшие от слез глаза. Чувствовалась боевая закалка.
Внешне Абрисов не очень гармонировал с обстановкой обычного сельского дома, в котором он сейчас находился. Точнее, обстановка не соответствовала ему. Да, и среди родственников и знакомых покойного Василия Дмитриевича, сидящих здесь, за сдвинутыми вместе столами, старик заметно выделялся. С первого взгляда было понятно, что он находится на ступень, а то и на несколько ступеней выше всех остальных по социальному статусу. Сам же Абрисов, похоже, ни какого дискомфорта от этой разницы не испытывал.
Выглядел он элегантно с макушки до пят. Аккуратная прическа с длинной челкой зачëсанной назад. Скорее всего, скрывающей лысину. Тщательно выбритый подбородок. Ногти ухоженные. Костюм, подогнанный по исхудавшей фигуре. С одного взгляда видно, что покупался не на барахолке. Фирменный костюм. Возможно, сшитый под-заказ. Галстук с золотой заколкой, на которой поблескивает драгоценный камешек. Черные туфли начищены до зеркального блеска. Трость, на которую он сейчас опирался, венчала рукоять из слоновой кости, выполненная в виде драконьей головы. И в завершение ко всему, лёгкий аромат туалетной воды. В общем, видный мужчина. И далеко не бедный.
- ... вот так Василий Дмитревич мне помог, - заканчивал Абрисов свой рассказ. – Не знаю, что бы я тогда без него делал? Как бы сложилась моя дальнейшая судьба? Так что, без лишнего пафоса, я могу сказать, что всем, чего я достиг в жизни, всем, что я имею, я целиком обязан моему дорогому другу, Василию Дмитриевичу. Удивительный он был человек. Удивительный. Настоящий мужчина и настоящий друг. Таких мало. А возможно и нет совсем. По-крайней мере, я других таких не встречал, - Абрисов помолчал и произнес заметно громче: - Пусть земля тебе, Вася, будет пухом. Мы с тобой скоро снова встретимся. Недолго уже осталось.
Воцарилась тишина. Абрисов выровнял дыхание. Выдохнул. Одним глотком опорожнил рюмку. Занюхал спиртное тыльной стороной ладони. Даже не поморщился. Собравшиеся за столом люди тоже выпили. Выпили, как положено на поминках: не произнося ни слова и не чокаясь.
С полминуты пожилой человек стоял, опустив глаза, отдавая последние почести покойному. Затем поставил рюмку на стол. Медленно, с кряхтением, сел. Мужчины, стоящие за его спиной, напряглись, но помогать не решились.
Абрисов некоторое время усаживался. Затем отложил трость. Придвинул к себе тарелку с ухой, только что поставленную Машей. Взял ложку и хлеб. Начал есть. Саныч и Тимофей Семенович с чувством выполненного долга вернулись на свои места за столом.
Гости снова зашушукались. Забренчали ложки и вилки о тарелки. На старика больше никто не обращал внимания. Никто, кроме Евгения.
Продолжение >