И в конце жизни, словно предчувствуя возможный уход, хотел говорить о самом важном.
Вы же, конечно, помните, этот последний кадр?
«Так хочется пожить по-человечески!» Зэк Копалыч — в миру Николай Палыч Скоробогатов, «английский шпион» в «Холодном лете 53-го» — говорил эти слова прямо в камеру, обращаясь к нам.
И сегодня мы повторяем эти слова каждый день.
Он как никто владел даром рассмешить как-то внезапно, сохраняя невозмутимую серьезность, и едва ли не каждая реплика его комических персонажей улетала с экрана вмиг в народ: «Будет тебе и ванна, будет и кофа, будет и какава с чаем», «Тебя посодют, а ты не воруй!»
Папанов поясняет:
«Это же изумительный актерский тренинг, умение воспользоваться репризой, создать комическую ситуацию. Это мастерство. Но дело не только в этом.
Если играешь там волка, комедийных дураков в рязановских картинах — тебе не дадут роль секретаря райкома. И Ленина не предложат. Вот я и прожил в кинематографе, не попадая в душевно некомфортную ситуацию».
Ему по силам были трагические роли шекспировского репертуара и такие трагикомические характеры, как Фальстаф.
Почему ему верили? Он был «один из всех», «из нас» — словно случайно выхваченный камерой. При этом обладавший какой-то необъяснимой внутренней силой, человеческой крупностью, притягивающей, не отпускающей. Этот объем накоплен всей жизнью, неуспехом, страшной войной.
***
…Он гулял по ВДНХ. Вдруг музыка в трансляторах прервалась: объявили о вероломном нападении, и он подумал: «Ну и нарвутся фашисты, мы им покажем!» Что еще может подумать 19-летний мальчишка… В первые же дни мобилизован: недолгие курсы в Чкалове, потом пехотный взвод, который держал оборону в Донбассе. Там он нашел друга, Алика Рафаевича. Оба из Москвы. Толя мечтал об актерстве, Алик учился во ВГИКе на операторском, взахлеб обсуждали будущие работы. Потом первый бой: из 42 новобранцев осталось в живых 14.
«Я ясно вижу, как падал, убитый наповал, мой друг Алик Рафаевич… Мы бежали недалеко друг от друга и перекликались — проверяли, живы ли. И вдруг:
— То-о-о-ли-ик!
Обернулся. Алик падает…
Рядом кто-то кричал:
— Чего уставился? Беги со всеми, а то и самому достанется, если на месте-то…
Я бежал, не помня себя, а в голове стучало: нет Алика, нет Алика… Помню эту первую потерю как сейчас…»
Три ранения, контузия. Выжившим повезло — их засыпало землей, подоспевшие солдаты их отрыли. В Москву вернулся в 1942-м с третьей группой инвалидности, изуродованной ступней. Хотел снова в свой литейный цех — не взяли. Не в вахтеры же. И тогда он решил испытать судьбу. Пошел в ГИТИС, хотя прием давно закончился. Михаил Тарханов после прослушивания сочувственно спросил абитуриента с выраженным говорком, да еще с палкой: «Ходить-то сможешь?» — «Так точно, смогу». Его взяли на второй курс — в институте не хватало мужчин.
К выпуску не просто ходил без трости — бегал, танцевал, играл в футбол. Помог преподаватель сцендвижения, придумавший для него специальную гимнастику, которую Папанов делал до конца жизни. И ни коллеги, ни зрители о травме не догадывались.
В Театре сатиры год за годом выходил в массовках, играл проходные роли. Главному режиссеру Плучеку он казался грубым и однолинейным.
Ужасно переживал. Пытался обратить на себя внимание. Чтобы заметили — клеил носы, подбородки, напяливал разные парики. От тоски выпивал.
И вот роль. Боксер в пьесе Назыма Хикмета «Дамоклов меч». Плучеку просто понадобился физически сильный человек, чтобы верилось, что это боксер. Папанов начал заниматься с мастером спорта по боксу… Но играть-то надо было безнадежную, безответную любовь, сокрушающую этого человека-скалу. И произошло событие в жизни театра, раскрывшее тайный и необычайно глубокий потенциал большого актера. Ему было уже 35.
Благодаря Боксеру пришла главная роль в его жизни. Алексей Симонов увидел его на сцене и посоветовал Александру Столперу, ищущему своего Серпилина, присмотреться в актеру, похожему на генерала Серпилина.
До этого у Папанова были десятки и десятки проб в кино — все мимо.
Ему за сорок.
Когда наконец его утвердили — испугался, даже отказывался — настолько уже был в себе не уверен.
Потом рассказывал, что позвали его из-за портретного сходства. У Симонова сказано: «Серпилин обладал лошадиным лицом и умными глазами»:
«Ну, с первым определением у меня было все благополучно. А со вторым все обстояло несколько сложнее, и тут, конечно, большая заслуга режиссера-постановщика Столпера и автора, Константина Михайловича Симонова, которые помогли мне».
Ну конечно, все — другие, он ни при чем…
На первой встрече режиссер подробно спрашивал, где воевал, что пришлось пережить. А ведь до него 27 актеров, в том числе именитых, пробовались на роль. Столпер выбрал Папанова.
Беспрецедентный случай взаимодействия актера и роли. Константин Симонов в предисловии к трилогии «Живые и мертвые» признается: «Я дописывал третью книгу романа в тот момент, когда фильм «Живые и мертвые» уже вышел. И для меня мой Серпилин был именно таким, каким его сыграл Папанов». Репрессированный, выстоявший на допросах, потерявший семью, поднимающий солдат в бой и оберегающий их.
Папанов до последних дней сберег удивительную витальность, умение радоваться и радовать других. Любить и быть верным: один театр, одна жена и дочь, которой он писал письма из всех экспедиций.
С Леоновым они снимались в «Белорусском вокзале». Там все четверо седых мушкетеров были фронтовиками. Так их подбирал — один к одному — Андрей Смирнов. И мы увидели самых обычных людей, сумевших сохранить молодость духа, исчезнувшее сегодня чувство товарищества, право на поступок.
Они поют «последний наш десантный…» — плачем вместе с ними. Разделяем их личную боль, потери, чувство справедливости.
Чиновники тоже это почувствовали и заставили режиссера переснять сцену, где они полуголые мылись у фронтовой подруги Раи в ванной. С ветеранами никакого панибратства — они должны быть в костюмах с планками.
Мы много говорили об Анатолии Дмитриевиче с Александром Прошкиным, с которым они сделали последнюю и едва ли не самую важную картину «Холодное лето 53-го». Кино о переломном времени от тотального насилия, репрессий, лагерей — в новое, неведомое. Картина чудом проскочила мимо цепких глаз цензоров. Может, оттого, что политическое предчувствие прикинулось криминальным жанром.
На роль Копалыча Прошкин искал актера, прошедшего муки сталинского ГУЛАГа и попросил ассистентку:
«Понимаешь, найди мне актера с лицом Папанова — грубоватое, измочаленное жизнью лицо». Через несколько дней на «Мосфильм» пришел Папанов, и стало ясно, что пробы не нужны.
В обычной жизни совершенно не был похож на свои «воплощения» — скромный человек, погруженный в себя, не слишком разговорчивый, хорошо образованный.
Цитирующий Маяковского, Тютчева. Кстати, любимую Папановым цитату из «Цицерона» Тютчева отдали его Копалычу/Скоробогатову — бывшему главному инженеру, по заграницам ездящему, воевавшему, бежавшему из плена. Из Бутырки Копалыч написал любимой жене и сыну-студенту, чтобы отреклись… Чтобы 14 лет не мучились: виновен — нет? жив — мертв? И семья от него отказалась.
Прошкин говорил: «В нем самом была правда простого человека, которую не сыграть».
ИЗ ПАПАНОВСКИХ ЗАПИСОК:
«Помню, уже спустя годы после войны бродил я по весеннему редкому лесу и вдруг увидел серый цементный конус с красной звездой и со столбцом фамилий на металлической табличке. Агапов, Дадимян, Мешков… Я читал фамилии незнакомых мне людей, а когда дошел до начинающихся на букву П, подумал, что мое место в этом списке было бы здесь. Деловито так подумал, просто. Такой реальной представлялась мне смерть».
Уже к концу съемок режиссер его спрашивает: роль же не главная, почему сразу согласился? И Папанов рассказывает:
«Понимаешь, в чем дело, я пацаном был совсем, работал на заводе. И у нас, значит, там пропала какая-то деталь. Всю бригаду нашу замели. Несколько суток просидели в КПЗ. Мне хватило страха на всю оставшуюся жизнь. Это, как сказать, по сей день сидит. И потом, когда исчезали рядом люди, каждый раз я думал: это мог быть я, даже почему не я».
Мысль эта, как вина, свербила, жгла, ему просто надо было об этом сказать.
Суть характера Копалыча — забитого, изничтоженного системой — раскрывалась в финале, когда человек, уже стерший себя, смирившийся с несправедливостью, распрямился и поднялся в полный рост… И получил пулю.
Закончилась съемка, Папанов подошел к режиссеру: «Ты могилку мою снимал уже?» Прошкин сказал: «Да какая там могилка, две березки скрещенные стоят на холмике». «Ну покажи». Ну показали.
Постоял один, пошевелил губами, словно молился… Прошкин убежден, что люди такой интуиции, таланта, чувствуют, сколько им отмерено.
Его уговаривали остаться пожить несколько дней в этой карельской деревне. Куда там… Сказал: «Ну, у меня там студенты… Поеду общежитие им выбивать». Приехал в Москву и умер. Фильма так и не увидел.
Его очень любил Виктор Астафьев, и анонс «Холодного лета 53-го» воспринимал как анонс смерти Папанова: «Боюсь, когда актер проигрывает смерть. Как будто действительно отживает свою жизнь. Так было и с Шукшиным. И здесь. И к сожалению, мои предчувствия, которые меня пугали, сбылись. Долго не мог смотреть этот фильм».
В юбилейные дни по телевизору крутят фильмы с Папановым. И пока он на экране — один из всех, один — наедине со всеми, как он говорил, «представитель народонаселения», — кажется, что и у народонаселения, безропотно тянущего свое ярмо, есть шанс. В этот миг, когда с экрана к ним обращается шекспировский Старый Герцог, потерявший все, вынужденный скитаться:
«Старость не пряник. Не плачь, приятель. Щас поедем. Не мы одни несчастны. И на огромном мировом театре есть много грустных пьес, грустней, чем та, что здесь играем мы…»
Вы прочитали сокращенную для дзена версию материала кинообозревателя «Новой газеты» Ларисы Малюковой, опубликованного на сайте «Свободное пространство». Полная версия материала здесь.
