Неумолимо приближалось 21 сентября, Рождество Богородицы, дата, в которую зверь задумал провести акцию. Он готовился к ней, как готовятся к празднику. Постирал всю одежду, даже старый плащ, и кое-где починил, помылся, постригся. Его нервное напряжение возросло до такого предела, что он не мог ни спать, ни есть накануне. Но при этом боль его прошла, или точнее отошла на второй план, как бы держа на длинном поводке.
И вот настало день акции. Зверь, а теперь он называл себя исключительно «зверь», уже с самого восхода солнца стал готовится. От нетерпения ему сводило скулы и мышцы во всем теле. Секунды тянулись бесконечно долго, отматывая круг за кругом на циферблате и сливаясь в бесконечные минуты, тянущиеся как клейстер, который никак не хотел стать часами, и хоть на одно деление приблизить желаемый зверю момент. Как это было ни странно, но в тот день с самого утра небо затянуло тучами и полил непрекращающийся дождь. Казалось, сама природа плачет и протестует. Но обратного пути у зверя уже не было.
- Матч состоится в любую погоду, - говорил он себе в предвкушении давно задуманного.
Того, что он раз за разом до бесконечности прокручивал в своей голове. Того, что он видел в своих коротких, полных ужаса и боли снах.
Деревенскую дорогу быстро развезло. Дождь лил так, что носу из дому не высунешь, а хорошие хозяева запустили в дома собак. Но Зверь и не думал отступать. Дождя он не ожидал. В этот день обычно всегда было в разгаре бабье лето, и никаким дождём и в помине не пахло. Чтобы хоть как-то укрыться от ливня, на чердаке он выбрал себе старую военную панаму, какие выдавали бойцам в Афганистане, невесть откуда оказавшуюся среди тряпья и водрузил её себе на голову. Критично осмотрел себя перед выходом.
Зверь надел огромные болотные отцовские сапоги, водрузил топор в верёвочную кобуру под мышку, укутался в плащ и побрёл по деревенской распутице, наматывая на сапоги огромные грязевые лапти, тяжёлые настолько, что в них трудно было поднять ногу. Природа рыдала и кричала: «Стой, остановись, одумайся!», она останавливала его, нависала грязевыми селями, хватала за ноги. Но зверь не слышал, его мозг был занят только одним – предвкушением убийства. Как голодный на еду пуская слюни, безумец шёл к церкви, чтобы свершить преступление против веры.
Путь его был довольно длинный, так дом зверя стоял на значительном отдалении, но он упорно шёл, даже казалось не хромая, к заветной цели. Вот уже показались золотые купола, красный кирпич церковной ограды. Проливной дождь продолжался, поэтому у церкви никого не было видно. Сзади, на хоз.дворе, стояла серая «Приора» отца Онуфрия.
- Значит здесь, да и куда же он денется. Ну что ж, превосходно, все идёт по плану, - шептал себе под нос убийца.
Зверь открыл дверь в Храм и переступил его порог, как всегда, по своему обыкновению, не перекрестившись. Да и некрещённый он был, креста на нём отродясь не было. После проливного уличного ливня и холода из Храма пахнуло теплом и светом. Праздничная служба только начиналась, по всему залу церкви горели только что зажжённые свечи, небольшой хор из старушек и детей потихоньку начал песню. Зверь остановился только на минуту – чтобы очистить грязь с сапог. Прямо тут же, в предбаннике, где все оставляли старую одежду, обувь, иконы и церковную литературу для неимущих. Это был его первый акт осквернения. Зверь зашёл в зал. В тёплой полутьме, под спокойное дрожание свеч, слышался мерный голос отца Онуфрия, начинающего праздничную литургию. Самого его ещё пока не было видно – он был в алтаре. Народу было немного. Не многие старушки в такую погоду смогли подняться с кроватей: крутило суставы, долбило давление, пульс, болели старые седые головы и сегодня на праздничную службу пришли только самые стойкие и истинно верующие. Многих уберёг Господь и сама матушка Богородица в тот страшный день.
Немногочисленные старушки, как и положен, стояли слева, правая мужская часть была сегодня пуста. С лица Зверя не сходила плотоядная улыбка. Руки чесались. Но нет, пока рано, служба ещё не достигла своего апогея. Зверь с ухмылкой смотрел на лицо вышедшего из алтаря Онуфрия. Оно было как всегда красиво, наполнено любовью и добром, каким-то глубоким смыслом. Зверь вглядывался в него, стараясь впитать в себя всё его счастье, вдыхая напряжёнными ноздрями запах ладана от кадила. Он слышал звон кадила, но в отличии от всех не поворачивался в его сторону, не склонял головы, так и стоял, в мокром плаще и шляпе.
- Милок, ты что ж, в Храм и в шляпе. Ты что, болезный, шляпку-то сыми, - услышал откуда-то снизу старушечий голос Зверь, - да и плащик вон, повесь у батареи, пусть просохнет, ты что растерялся?
Прямо перед ним стояла бабушка-служка согбенная в три погибели, в чёрном платье, косынке, вся в морщинах, как яблочный пирог.
- Оставьте это, - нервно вскрикнул от неожиданности Зверь, но шляпу всё-таки снял, чтобы пока не привлекать внимания.
Не обращая на старушку внимания, Зверь вышел из Храма прямо посередь службы. Дождь стих, и всё вокруг окутал белый туман. Очень странный туман, плотный как топлёное молоко. Зайдя в него Зверь не видел ничего на метр вокруг, даже свою вытянутую руку он наблюдал с трудом. А плотность тумана казалось возрастает. Зверь даже на секунду испугался, что не найдёт в этом тумане входа в Храм, но нет, спустя пару минут поисков, он всё-таки наткнулся на знакомые ступеньки.