"Мир идёт туда или это естественным путём (восемьдесят лет!) я иду, и мне кажется, как на поезде, в окошко, будто мир бежит". Он путешествовал всю жизнь — пешком, по воде, на автомобиле. Но железная дорога и поезда были для него особенными. 4 февраля 1873 года родился Михаил Пришвин, прекрасный писатель и отчаянный путешественник.
Где живёт Жар-птица
Окончив в 1902 году Лейпцигский университет по специальности "инженер-землеустроитель", поначалу Пришвин стал агрономом. Но в 1906 году вышел первый рассказ писателя "Сашок", после чего он "бросил служебную карьеру и пешком, без гроша в кармане, с одним дешёвеньким ружьём ушёл на север, чтобы записывать народные сказы и речь".
Он ехал сначала на поезде, потом на пароходе "Павел", который чуть не лишился котла, пытаясь на Ладожском озере обогнать другое судно. Потом — пешком и на перекладных писатель всё дальше углублялся "из центра умственной жизни нашей родины <…> в такие дебри, где люди занимаются охотой, рыбной ловлей, верят в колдунов, в лесовую и водяную нечистую силу, сообщаются пешком по едва заметным тропинкам, освещаются лучиной, — словом, живут почти что первобытной жизнью". Путешествуя по Выговскому краю — так писатель называл традиционное Поморье, — он собрал 38 народных сказок и написал первую книгу очерков "В краю непуганых птиц", за которую получил награду Русского географического общества — Малую серебряную медаль.
В следующем, 1907 году РГО поручило Пришвину вновь отправиться на Север записывать памятники русского фольклора. Добравшись до Архангельска по рекам Сухоне и Северной Двине, писатель решился выйти в открытое море: "…я познакомился с одним моряком, который увлёк меня своими рассказами, и я отправился с ним на рыбацком судне по Северному Ледовитому океану. Недели две мы блуждали с ним на рыбацком судне где-то за Каниным Носом и приехали на Мурман. Здесь я поселился в одном рыбацком становище и занимался ловлей рыбы в океане. Наконец, отсюда на пароходе, я уехал в Норвегию и вокруг Скандинавского полуострова поплыл домой".
Затем последовали и другие путешествия: по Карелии и Норвегии, по Крыму и Кавказу, по Уралу и Дальнему Востоку... "Утром какое блаженство проснуться в поезде, мчащемся на юг по земле, в которую вглядываешься каждую весну с неослабевающим вниманием", — писал Пришвин, направляясь в Крым в 1913 году. В его записках тут и там встречаются описания мелькающих за окном пейзажей.
"Узловая... Заря — привечернее стадо, гуси белые на лугу... подсолнухи... Тени от подсолнухов, от копен... от телеграфных столбов, от куч досок по сторонам дороги... красный мостик на каменных столбах в поле... серебрятся осоки на солнце", — выхватывает взгляд писателя за окном поезда, мчащегося из Павлодара в Каркаралинск.
"Этой ночью мы проехали невидимый Байкал. Тут есть горячие ключи, и в –50 градусов зеленеет зимой трава, и на тёплом месте шаман сидит", — отмечает путешественник по пути на Дальний Восток.
"Возвращаясь, видел ту же цепь, но не ярко, сильно отражённую, Эльбрус скоро остался назади за горой, а вершина двуглавая Казбека исчезла только у переезда в Нальчике через полотно железной дороги", — заносит Пришвин в блокнот наблюдения, направляясь на Кавказ.
Каждая мимолётная картинка становилась кусочком мозаики. Пусть сама поездка по железной дороге в книге не появлялась, собранные в ней впечатления добавляли красок произведению. А некоторые прямо на ходу превращались в волшебные сказки — например, о Жар-птице.
"Мы ехали из Новгорода в Гатчину и в Тосне долго дожидались поезда. Ночь и станция, на диване спит мой мальчик, и мы возле него дремлем... Утром на рассвете бодрость радостная... глубокие снега. И вот что-то мелькнуло... Что-то золотое? Вот опять мелькнуло. Это солнце восходит... Мчит золотое, мчит за поездом. — Это жар-птица летит! — сказал я мальчику. <…> А он так серьёзно смотрел и не улыбнулся. — Она живёт в этом лесу? — спросил мальчик. — Да, в лесу. — Мальчик верил этому, и все, улыбаясь, смотрели на него. А жар-птица всё летела и летела за лесом, и всё светлее и светлее крупная звезда..."Михаил Пришвин, "Жар-птица"
Дорожные встречи
Железная дорога — это не только возможность попасть в новые места и живописные виды из окна. В вагоне всегда было множество попутчиков, привлекавших внимание Пришвина своей самобытностью, порой — даривших новые словечки, которые писатель мог использовать в своих произведениях. Как-то, перебирая возможные названия для книги, он остановился на слове "заворошка". Профессор иностранной литературы, услышавший этот вариант заголовка, начал его отговаривать — больно непонятно звучало.
"Дома, полузакрыв глаза, я стал припоминать: где, от кого услыхал я это слово. Я из Петербурга ехал по железной дороге в 1905 году. Почтовый чиновник, старый, плешивый, подсел ко мне. <…> Он очень волновался. <…>— Без пяти двенадцать. Сказано: ровно в двенадцать часов начинается.— Что? — спросил я.— Заворошка, — прошептал чиновник и посмотрел на меня, как испуганная старуха.Тут поезд остановился, чиновник вышел, и больше я его не встречал".Михаил Пришвин, из дневников
В дневниках писатель описывает своих соседей по купе. Нотариус, называющий петербуржцами всех, севших в поезд в Петербурге, откуда бы родом они ни были. Священник, знакомый с большинством попутчиков. Толстяк, выпивающий одну рюмку перцовки за другой. Старая дева, возмущённая тем, что оказалась в одном купе с мужчинами. Некоторых писатель только вскользь упоминает, с другими ведёт беседы на самые разные темы, за третьими наблюдает.
"Самый счастливый человек в нашем вагонном обществе бельгийский геолог, старик 80-ти лет, открывший нам золотоносный Алдан. Он счастлив, потому что в свои 80 лет он ясными глазами может смотреть часами в окно и с большим интересом читать историю земли", — записывает Пришвин по дороге на Дальний Восток.
Иногда за время поездки разворачивался целый романтический сюжет — с задушевными беседами, взаимным смущением, обидами, ревностью. По пути в Казахстан писатель познакомился с сероглазой девушкой, которую называл не иначе как "она". В дневнике он вспоминал, как подшучивал над ней, рассказывал легенды, выпросил её адрес во Владивостоке. Она хотела позаимствовать у него книжку, он у неё — соль, хотя мать барышни предупредила, что брать соль нельзя, это к ссоре. Они и впрямь поссорились: он, рассердившись, начал флиртовать с другой, она ответила на это презрением и молчанием. "Я не простился с ней. В Челябинске захожу, провожаю батюшку, она сидит в вагоне. Она удивилась, она даже встала и говорит: "Вы зачем здесь?" Бледная-бледная. "Еду во Владивосток". Не верит. "Да, еду". На площадке: "Кому же писать, Марье Моревне? — Как хотите". Она уходит. Поезд стоит целый час, но она не показывается. Мы не простились. Мы никогда не увидимся. Я забыл проститься с Врангелем, со студентом, мы забыли все друг друга. Потом вспомним, расскажем: где-то виделись, но как сон".
"Сколько в ней всего пробежит…"
Воспоминания о своей первой любви, случившейся задолго до того, как Пришвин ушёл в литературу, он тоже записывал в вагоне. В дневниках Пришвина под стук колёс проходит не только его личная история, но и история страны. В 1944 году он наблюдал типичную ситуацию военных лет: "На электричке ехал в детском вагоне, вошли слепые, один играл на гармошке, другой пел о том, как на Западном фронте геройской смертью погиб молодой человек и как дома плакала его мать. Все женщины в вагоне плакали, видно было насквозь, как много в стране страданий и горя, так много, что, глядя на плачущих, даёшь себе обет как можно осторожней обращаться с людьми на улице, в трамваях: почти каждая женщина — сосуд страданий и горя".
Именно с движением поезда Пришвин сравнивал революцию, отмечая, что она "движется линейно", в отличие от цикличного ритма жизни, где за рассветом следует закат. Образ поезда он использовал, рассуждая о времени: "…ничего не зная в политике и дипломатии, чувствуешь себя современным. Мне только надо дождаться своего срока, чтобы схватиться за ручку времени, привеситься к её поезду и помчаться".
Железную дорогу Пришвин использовал как мерило прогресса и цивилизованной жизни: "в глуши, за сорок вёрст от железной дороги", "за тысячу вёрст от железной дороги". В другом дневнике писатель сохранил разговор с неким Михаилом Евстигнеевичем об изменениях в торговле с течением времени: "Все прежнее пало с проведением железной дороги и банков", — сетовал его собеседник.
Писатель сравнивал с идущим вперёд составом и творческий процесс, и освоение мира ребёнком, и мечту, которая, по его мнению, похожа на поезд в Сибири. Описывая сюжет второй книги своей — "Кащеевой цепи", он говорил о минуте слабости героя, Алпатова: "готов уже окончательно исчезнуть под поездом".
Даже крутящиеся колёса вагона наводили на философские размышления: "Так сколько же раз обернётся колесо от Москвы до Владивостока? Диаметр колеса приблизительно известен, и от Москвы туда — девять тысяч километров, — вот задача на сон грядущий, чтобы, считая до утомления, отделываться от наплывающих мыслей и, не докончив трудного счёта, уснуть. <…> А то вот раз было: всё стихло, вероятно поезд остановился на какой-то неведомой станции. Слышится очень знакомый и мне всегда почему-то приятный звук. Это дорожный смазчик проходит и постукивает по колёсам, спрашивая их о здоровье: "Живы ли, голубчики, здоровы ли?" — "О-ох!" — жалобно стонут колёса. И вот их опять пускают, и опять вопрос в голове: сколько раз обернутся колеса? И потом к своей голове: сколько в ней всего пробежит!"
Ольга Ладыгина
