В январе 1973 года в ателье мод на улице Холмогорской города С. несмело вошла женщина лет сорока. Судя по одежде – пальто, валенки и большая шерстяная шаль, – она приехала из села: городские жители одевались иначе, да и вели себя смелее.
Оглядевшись, женщина подошла к приемщице и спросила:
– Могу я видеть заведующую ателье?
– Идемте, я вас провожу, – ответила приемщица.
В небольшой комнатке заведующей, кроме стола и дивана, ничего из мебели не было. За столом, на котором лежали несколько амбарных книг и пачка писчей бумаги, сидела хозяйка кабинета – худенькая, с острыми чертами лица, вздернутым носиком и рыжими волосами. Ответив на приветствие, она указала посетительнице на диван – мол, присаживайтесь – и продолжала писать. Наконец, отложив ручку, заведующая спросила:
– Чем обязана?
– Ангелина Петровна, я ищу работу.
Как только женщина вошла в кабинет, заведующая обратила внимание на ее привлекательные черты лица и здоровый, яркий румянец на щеках. Теперь же, когда она заговорила, лицо ее словно вспыхнуло, а глаза засветились необыкновенным доверием и надеждой. И странное дело: заведующая ателье готова была отказать, но отказ так и не прозвучал. Ей вдруг захотелось узнать об этой женщине – кто она, откуда и что умеет делать.
– Дайте мне ваш паспорт, – сказала Ангелина Петровна. – Так-с… Дарья Прокофьевна Зубова…
Она перелистнула страничку.
– Вы не замужем?
– Нет.
– Что ж так?
– У меня врожденная неприязнь к мужчинам, – ответила посетительница. – Потому я и хочу найти работу в небольшом женском коллективе.
– Но ведь у нас бывает много мужчин-заказчиков.
– Я думаю, если вы меня примете, я не буду иметь с ними дела.
– А как у вас с жильем? Я смотрю, у вас свежая прописка…
– Да. Мой отец был участником войны, – начала рассказ Дарья Прокофьевна. – Однажды он вынес из окружения раненого товарища. После войны они дружили. Теперь нет уже ни того, ни другого, но жива жена отцовского товарища. У нее свой дом, и она давно меня знает. Когда у меня не стало родителей, я переехала к ней. Она старенькая и нуждается в уходе.
– А что вы умеете делать? – спросила Ангелина Петровна.
– Для себя и для родителей я все шила сама. Но у вас согласна быть уборщицей и выполнять любые подсобные работы. Я понятливая, и, если вы захотите сделать из меня швею, я быстро освоюсь.
– Вы умеете гладить мужские костюмы?
– Приходилось.
– У нас сейчас много заказов, – пояснила заведующая, – и, чтобы не отвлекать мастеров от основной работы, я, если вы согласны, приму вас на работу с месячным испытательным сроком. Будете гладить готовые изделия, а еще выполнять штопку. Справитесь – через месяц примем вас на постоянную работу. Со временем, возможно, научитесь и шить.
– Спасибо. Я постараюсь.
* * *
Есть люди, общение с которыми оставляет неприятный осадок на душе. А есть такие, что будто бы излучают положительную энергию, к которым все чувствуют предрасположенность и доверие. Дарья Прокофьевна относилась к последней категории.
Прошла всего неделя с момента ее появления в коллективе, а казалось, что она проработала здесь уже давно. Все называли ее просто Дашей, но главное – ее не надо было просить что-то сделать: она, если нечего было гладить, находила работу сама и делала именно то, что требовалось сделать. Она даже взяла на себя заботу кипятить чай во время обеденного перерыва, а после обеда – мыть посуду. Словом, вела себя так, как будто работники ателье – ее семья. Поначалу некоторые сотрудницы интересовались:
– Ангелина Петровна, где это вы откопали такое сокровище?
– Сама пришла, – отвечала заведующая, – а я не смогла ей отказать в приеме на работу. И правильно сделала.
* * *
Через два года Даша научилась шить брюки и осваивала пошив мужских пиджаков. Однажды, в начале июня 1975 года, в ателье пришел мужчина лет пятидесяти. Ему к этому сроку должны были пошить костюм.
– Ваш костюм находится в глажке, – сказала мастер. – Может, вы завтра зайдете? Или подождите: вашим костюмом сейчас занимается Даша Зубова. Вон ее рабочее место.
Не доходя пары метров до гладильной доски, мужчина остановился и несколько минут смотрел, как Даша Зубова утюжит его костюм. Наконец, подойдя поближе, он произнес:
– Здравствуйте, Даша. Мне сказали, что вы занимаетесь моим заказом… Как скоро я смогу забрать его?
– Здравствуйте, – не глядя на клиента, ответила Даша. – Я не знаю, ваш это костюм или не ваш: мне велено придать ему товарный вид.
– Могу я подождать? – спросил мужчина. – Не хочется лишний раз приезжать сюда.
– Дело ваше: хотите – ждите.
– Я подожду, – сказал заказчик и сел в кресло, стоящее в прихожей поблизости от Дашиного рабочего места.
Продолжая гладить, Даша мельком взглянула на сидящего в кресле клиента… Если бы он сейчас видел Дашу, то удивился бы тому, как на мгновение ненависть исказила черты ее лица. Но заказчик сидел, полуприкрыв глаза, и ничего не заметил.
«А если это не он, – подумала Даша, – что тогда?» И, сдерживая готовый выплеснуться гнев, она загоняла его внутрь себя, завязывая в узел, который за двадцать восемь лет еще ни разу не развязывался.
Несмотря на то что в несколько расплывшиеся черты лица сидящего перед ней человека идеально вписывалось то молодое лицо, которое она видела почти тридцать лет назад, она все-таки сомневалась: мало ли на свете двойников. «Не спеши! Никуда он теперь не спрячется: в ателье есть его адрес. Всему свое время».
Окончательно успокоившись, Даша вновь посмотрела на мужчину, вальяжно развалившегося в кресле. Его руки лежали на подлокотниках: на ребре левой ладони ясно просматривался белесоватый полукруг – след ее зубов… В ней снова всколыхнулся гнев, и снова Даша подавила его: «Успею: не здесь же мстить ему! Да и что я могу ему сделать? Убедись и подумай!».
Мужчина посмотрел на Зубову и сказал:
– Завидую, Даша, вашему мужу: его костюмы, надо думать, всегда в порядке.
– Завидовать нечему, – спокойно ответила Даша. – Я незамужняя.
– Почему?
– А не досталось при дележке: ваш брат после войны был в дефиците.
Желая, видимо, продолжить разговор, мужчина сказал:
– Я тоже один остался: жена полтора года уже как умерла, а единственный сын служит на Дальнем Востоке, на корабле.
– Вам легче.
Закончив глажение костюма, она повесила его на плечики и отнесла в зал, где работали мастера пошива. В прихожей Даша появилась только после того, как этот мужчина, получив заказ, ушел из ателье.
* * *
…Шла первая половина июля 1947 года. Только что были сданы экзамены за седьмой класс. Для четырнадцатилетней девочки – знаменательное событие: свидетельство об окончании семилетней школы открывало перед выпускницей много возможностей. Можно было попытаться поступить в техникум, чтобы получить специальность, можно было продолжить учебу в школе, а после десятилетки пойти учиться в институт, можно было… Многое можно было, а пока три веселых, беззаботных девочки – Даша, Вера и Аня – отправились за околицу деревни Знаменка полакомиться клубникой, начинающей поспевать.
Сразу же за околицей начиналось ржаное поле, которое слева оканчивалось довольно крутым косогором, переходящим в пастбище и сенокосные угодья. Между пастбищем и косогором тянулась полоса тальниковых зарослей. Справа хлебное поле граничило с шоссейной дорогой, а впереди под прямым углом к шоссе и косогору поле пересекал овраг, на дне которого все лето журчал ручей.
Девочки увлеклись поиском ягод: Вера и Аня, разговаривая, быстро прошли косогор и, оказавшись на склоне оврага, потеряли из виду Дашу. А она, поднявшись почти наверх косогора, нашла крупные, спелые ягоды и на четвереньках, не торопясь, передвигалась в высокой траве. Она не заметила, как около нее оказался мужчина.
– Что, девочка, ягоды уже поспели? – спросил он и, присев рядом с Дашей, тоже стал собирать земляничины.
От испуга Дашу словно парализовало, а когда она почувствовала, что способна задать стрекача, мужчина вдруг схватил ее, зажал левой рукой рот и потащил в заросли тальника. Даша, извиваясь, мычала, пиналась, царапалась, но мужчина был много сильнее четырнадцатилетней девочки.
Отыскав в зарослях тальника небольшую полянку, он, продолжая зажимать ей рот, навалился на Дашу всем телом, и в этот момент Даша вонзила зубы в его ладонь. Насильник на миг опешил, а Даша почувствовала, как ее рот наполняется кровью. Ее замутило, и Даша разжала зубы. А потом насильник отвесил ей такую оплеуху, что из ее глаз посыпались искры, – и она потеряла сознание.
* * *
Очнулась Даша, когда было уже темно. Низ живота болел, в ушах стоял звон, а перед глазами плавали оранжевые круги. Кое-как поднявшись на ноги и выйдя из зарослей тальника, Даша обнаружила, что ее платье разорвано сверху донизу. Несколько минут она не могла сообразить – куда идти? Вдруг ей показалось, что она слышит чьи-то голоса, а затем до ее слуха все явственнее и громче стало долетать одно слово: «Даша!». Вскоре среди голосов, повторяющих ее имя, она узнала голос отца. Даша хотела ответить, но с ее губ слетело чуть слышное: «Папа!».
Дашу заметили, и через минуту возле нее оказались ее подруги – Вера и Аня, но, заметив, в каком она виде, словно окаменели. Мать Даши заголосила:
– Доченька моя! Кто ж это такое с тобой сделал?
Отец подхватил дочку на руки и сказал жене:
– Не кричи, Лена… Слезами горю не поможешь. А вы, девочки, если считаете Дашу подругой – никому не рассказывайте о том, что увидели здесь.
* * *
Всю ночь Даша бредила и горела как в огне, временами она бредила. На рассвете родители повезли ее на колхозной подводе в районную больницу, где врачи поставили диагноз: «Горячка на почве нервного потрясения». Двадцать долгих дней и ночей Даша находилась на грани жизни и смерти.
Постепенно горячка уступила место хоть и не очень длительному, но спокойному сну. Выписали Дашу из больницы ровно через месяц. Трудно было узнать в побледневшей и осунувшейся девочке прежде розовощекую и веселую Дашу, переполненную честолюбивыми планами и любовью к жизни. Теперь же девочка говорила матери:
– Мама, я не могу и не хочу больше жить.
Она могла полдня просидеть, уставившись в одну точку, и не вымолвить слова. Больше всего родители боялись, что у нее помутится разум.
Прокофий Игнатьевич, много чего повидавший на фронте и в госпиталях, научившийся тщательно обдумывать поступки и определять цену не только произнесенным словам, но и словам, вертевшимся на языке, приходя вечером с работы, садился около дочери и говорил, говорил… Эти односторонние – потому что говорил только он – беседы, по его мнению, должны были убедить дочку, что жизнь сама по себе ценна и разнообразна. А зло подобно укусу комара, который оставляет после себя зудящее покраснение, а оно почешется, почешется – и проходит.
– В прокуратуре, – сообщил он дочери, – возбудили уголовное дело. Ты, Даша, должна беречь свою жизнь. Когда его задержат, от тебя потребуется опознать насильника. Кроме тебя, этого никто не сделает. Ты хорошо запомнила его?
– Я его никогда не забуду, – ответила она.
* * *
Стараясь максимально отвлечь свою дочь от тягостных мыслей, родители Даши решили поменять место жительства. Продали что могли и однажды уехали. Жители Знаменки догадывались, что без содействия председателя колхоза, однополчанина Прокофия Игнатьевича, этот отъезд осуществиться не мог, но когда к нему обращались с вопросами, тот отвечал, что понятия не имеет, куда и как Черновым удалось уехать.
А семья Даши и фамилию сменила. Так в соседнем районе, в селе Николаевка, появились новые жители – Зубовы. Село располагалось довольно далеко от тракта, ведущего в город, посторонние в нем появлялись очень редко, и Черновым-Зубовым удалось затеряться…
Глава семьи и его жена работали в колхозе, а дочь управлялась с домашними делами. Несмотря на юный возраст, Даша вела замкнутый образ жизни: не увлекалась ни танцами, ни кино, не сближалась с девочками-ровесницами, а мальчишек вообще избегала. Вскоре за ней укрепилось прозвище «Домоседка».
* * *
Так прошло более четверти века. В поведении Дарьи практически ничего не изменилось: как была домоседкой, так ей и осталась. К мужчинам с годами в ней еще более окрепло недоверие, и этим, видимо, объяснялось все остальное. К этому времени Зубовых осталось двое: Елена Дмитриевна умерла три года назад. Прокофий Игнатьевич тоже чувствовал, что недолго ему осталось, поэтому спешил уладить кое-какие дела. Он познакомил Дашу с Марией Егоровной – вдовой своего фронтового товарища, которого он вынес раненым из окружения. Однажды он сказал ей:
– Мария Егоровна, поручаю вам свою дочь Дашу. Вы ее после моей смерти приютите и будете жить с ней без горя. Она у меня ласковая, заботливая: в старости вам будет опорой.
– Не беспокойся, Прокофий, – я все сделаю как надо.
Дочери же Прокофий Игнатьевич наказал:
– Даша, в прокуратуре дело закрыли в связи с истечением срока давности. Но ты, дочка, знай: гора с горой не сходятся, а человек с человеком… У тебя для этого изверга срока давности быть не должно. Только когда встретишь его – убедись, что это именно он…
В ноябре 1972 года Прокофий Игнатьевич умер, а в конце года Даша переехала жить к Марии Егоровне, став городской жительницей. Такие вот события предшествовали встрече Дарьи Прокофьевны Зубовой со своим давнишним обидчиком.
* * *
Через три дня он опять появился в ателье. И сразу направился к столу Дарьи.
– Здравствуйте, Даша!
Даша, занимавшаяся штопкой, вскинула голову и спокойно спросила:
– Что, новый заказ принесли?
– Нет, я зашел узнать: не согласитесь ли вы в этот выходной пойти со мной в кино или в театр?
– Насколько я понимаю, – сказала Даша, – вы намереваетесь приударить за мной?
– Да, – ответил он. – Если, конечно, вы не против.
Такой удачи Дарья Прокофьевна и не ожидала, но, выдерживая характер, строгим голосом произнесла:
– Я не возражаю. Но давайте договоримся сразу: с этой целью никогда больше не переступайте порога ателье. Из книги заказов я узнала, что мы живем почти по соседству и, вероятно, покупаем продукты в одном магазине. По крайней мере, я ежедневно в семь часов вечера бываю в продмаге № 35. Если вам захочется увидеть меня, можете использовать эту возможность. Пригласить вас домой, я, к сожалению, не смогу: моя квартирная хозяйка очень строгая женщина и плохо себя чувствует. По этой причине в выходной я не смогу пойти с вами ни в кино, ни в театр. А сейчас прошу вас: уходите. Вы отвлекаете меня от работы. Но прежде представьтесь: как вас зовут?
– Николай Ефремович, фамилия – Зайцев, – отрекомендовался он и, попрощавшись, удалился.
…Придя домой, Дарья Прокофьевна прежде всего спросила Марию Егоровну, как ее здоровье, приготовила ужин, и они, не спеша, за разговорами, поели, попили чаю, после чего Даша, сославшись на головную боль, легла в постель.
«Что же я могу сделать ему? – спрашивала она себя. – Как я должна вести себя с ним? Кто может помочь мне? Надеяться на прокуратуру не стоит: дело закрыли. А моя душа все эти годы постоянно кровоточила… Выходит, рассчитывать я должна только на себя. О, если бы кто знал, как тяжело носить в себе ненависть… Но, оказывается, еще тяжелее видеть его, разговаривать с ним, скрывая свою ненависть, и ждать… Ждать момента, когда можно будет всю накопившуюся ненависть выплеснуть одним махом, чтобы вздохнуть полной грудью и быть постоянно самой собой».
* * *
Зайцев заходил в магазин ежедневно. Даша, встречая его там, слегка улыбалась, подходила к нему, и они, переходя от отдела к отделу, выбирали продукты. Однажды Николай Ефремович предпринял попытку оплатить товар, который был выбран Дашей, но она так посмотрела на него, что он, смутившись, убрал деньги. А когда они вышли из магазина, Даша выговорила ему:
– Николай Ефремович, наши отношения не в той стадии, чтобы вы платили за мои покупки. Меня в этом магазине знают, и не ставьте меня в неудобное положение.
– Вы, Даша, очень уж щепетильны, – заметил он.
– Дружба – дружбой, а денежки врозь.
Выйдя из магазина, они обычно минут десять разговаривали. Приглашение пойти в кино или в театр Даша неизменно отклоняла, ссылаясь, что летом в театрах душно.
– Давайте эти мероприятия отложим до осени, – предложила она. – А вот побывать у вас дома я бы согласилась.
– Я давно хотел пригласить вас, – обрадовался он, – но боялся, что вы откажете.
– Почему же? – спросила Даша.
Зайцев не стал развивать эту тему и сам спросил:
– Вы какое вино предпочитаете?
– Я ни разу еще не пила вина, – ответила она, – и даже самому лучшему предпочту хороший чай.
– Тогда мы будем пить чай из самовара, – сказал Николай Ефремович, – с тортом и конфетами.
– И я буду разливать чай, – предложила Даша.
Договорившись в воскресенье встретиться в магазине, они разошлись по домам. Николай Ефремович был чрезвычайно доволен тем, что познакомился с такой симпатичной незамужней женщиной, и тем, что, как ему казалось, он ей тоже интересен – правда, одной из причин этого интереса он считал свою двухкомнатную квартиру, в которой был единственным хозяином (его сын посвятил себя морю). Однако не меньший интерес, как он считал, для Даши должен представлять он сам – полный сил (пятьдесят лет для мужчины – не возраст), здоровый, без вредных привычек…
* * *
– У вас, Николай Ефремович, уютная квартира, – сказала Даша. – Хорошая мебель, ковры, чистота… Ваша жена, я думаю, имела отличный вкус. Вы, надеюсь, покажите мне фотографии жены и сына?
Польщенный тем, что Даше у него понравилось, Зайцев сразу же решил удовлетворить ее любопытство. Посреди зала стоял стол, покрытый свежей скатертью. За этим столом, как догадывалась Даша, он и намеревался угощать ее чаем: когда они вошли, он положил на стол коробку конфет и достал из серванта тортницу, но торт пока поставил в холодильник. Даша села на диван. Николай Ефремович взял альбом с фотографиями и хотел сесть рядом с ней, но она сказала:
– Садитесь на стул: я хочу во время разговора видеть вас. Когда сидишь рядом – лишаешься этой возможности.
Он послушно сел на стул. Теперь они сидели напротив друг друга. Их разделял стол. Рассматривать фотографии так было не совсем удобно, но зато Даша избежала необходимости сидеть рядом с ненавистным ей человеком. Она завладела альбомом и очень быстро нашла фотографию жены Николая Ефремовича, его сына и – самое главное – его самого тех лет, когда он изнасиловал ее. Для достоверности Даша спросила:
– А это вы в молодости?
– Да, – ответил он, – примерно за полгода до женитьбы.
Возвратив альбом, Даша спросила:
– А как же чай?
Зайцев достал из кладовки трехлитровый электрический самовар, и Даша, чтобы окончательно успокоиться, ушла на кухню. Она наполнила самовар водой, включила штепсель в розетку, ополоснула заварочный чайник и, обнаружив пачку цейлонского чая, отнесла его и чайник в зал, где Николай Ефремович уже подготовил стол к чаепитию.
На столе стояли десертные тарелочки и чайные чашки, а на тортнице – разрезанный торт. Зайцев, видимо, о чем-то мечтал: глаза его блестели, как у кота, который подбирается к сметане.
– Самовар вскипел, – сказала Даша, входя в зал.
Встав между столом и диваном, напротив Николая Ефремовича, она повернулась к нему лицом – и вдруг, будто ее толкнули, повалилась на стол. Крышка самовара упала, и три литра кипятка выплеснулись Зайцеву на грудь и живот.
* * *
«Скорая помощь» и милиция приехали почти одновременно. На обваренных частях тела Николая Ефремовича вздувались сначала отдельные пузырьки, но, быстро увеличиваясь, объединялись в один сплошной пузырь.
Сотрудники милиции начали было задавать Зайцеву вопросы, но медики со словами: «Вы что, не видите? Человек в шоке!», – положили Николая Ефремовича на носилки, отнесли в машину и увезли в больницу.
– Что здесь произошло? – спросил капитан милиции и приготовился записывать Дашины ответы.
– Николай Ефремович ухаживал за мной, – сказала Даша. – Он пригласил меня попить чаю… Я должна была играть роль хозяйки – разливать чай. Но когда я принесла из кухни самовар и хотела поставить его, меня как будто кто-то толкнул, и я упала на стол. Кипяток из самовара выплеснулся на Николая Ефремовича. Я не могу понять: как все это произошло?
…Квартиру Зайцева опечатали, а Дашу увезли в отделение, где, выяснив, кто она, откуда, кем и где работает, а также получив отзывы о ней от Марии Егоровны и Ангелины Петровны, взяли с нее подписку о невыезде и отпустили домой.
* * *
Прошло двое суток. Странно, но после случившегося Дарья вдруг обнаружила, что больше не чувствует ненависти к своему обидчику. На нее нашло какое-то умиротворение, и во вторник вечером она отправилась в больницу проведать Зайцева.
Сначала она встретилась с лечащим врачом, который сказал:
– Дела пострадавшего очень плохи: поражена не только кожа, но и глубинные подкожные слои. Надежды на выздоровление очень мало. Скорее всего, станет развиваться гангрена. Пока он в памяти – можете навестить его.
Увидев Дашу, Зайцев не проявил ни радости, ни какого-либо другого чувства.
– Я разговаривала с врачом, он ничего утешительного мне не сказал.
– Я знаю, что мне отсюда один путь – на кладбище, – голос Зайцева был спокоен. – Скажи, Даша, ты жила в Знаменке?
– Признал, наконец-то! Да, жила. Я знала, что мы должны встретиться. Двадцать восемь лет я ждала этой встречи. Я не искала тебя, я не знала о тебе ничего. Ты сам пришел ко мне…
Он не перебивал Дашу – слушал, как слушают преступники приговор суда, а она продолжала:
– Ты не только обесчестил меня: ты поломал всю мою жизнь. Ты украл у меня доверие к мужчинам, обрек на вечное одиночество. Я люто ненавидела тебя, но в том, что случилось, я неповинна. Да, я хотела отомстить тебе, но не знала – как. Случившегося я не могу объяснить. Сейчас я не чувствую к тебе ненависти: я простила тебя. Проси Бога, чтобы и он простил тебя. Больше, думаю, мы не увидимся. Меня, наверное, будут судить. Прощай!
Зайцев ничего не сказал, а последние ее слова слушал с закрытыми глазами.
Он тоже все эти годы помнил о своем преступлении, боялся разоблачения. Но последние годы он все реже и реже вспоминал об этом и совершенно не интересовался тем, что стало с той девочкой из деревни Знаменка. И когда казалось, что поступок его забыт окончательно, – история получила совершенно неожиданное развитие. «Как же мне поступить? – думал он. – Даша простила меня. Значит, она не станет объяснять этот случай местью. Она говорит, что не может понять, как она могла упасть с самоваром в руках. Если я заявлю, что с ее стороны это была месть, возникнет вопрос: “За что?”. И тогда все откроется. А как это отразится на репутации сына? Нет! Я должен молчать…»
* * *
Дознание по этому случаю поручили вести молодому следователю Т.
В первую очередь, он навестил в больнице Зайцева, но тому с каждым днем становилось все хуже, и разговора с ним у следователя не получилось.
А Даша на допросах утверждала, что не знает, как это случилось, и знает точно одно – она этого не хотела.
Таким образом, слово «месть» в расследовании не фигурировало.
Зайцев умер через неделю. Даша продолжала работать и, как утверждали ее коллеги, не унывала, словно происходящее совершенно ее не касалось.
Коллектив ателье решил выделить для Даши общественного защитника – Ангелину Петровну – и нанять профессионального, очень известного адвоката Ч.
Многоопытный пожилой адвокат, побеседовав с Дарьей, понял, что так просто она не откроется. Он поехал в деревню Знаменка и, разыскивая следы Даши Зубовой, обнаружил, что прежде она носила фамилию Чернова. «Но ведь она не была замужем! Что же заставило ее менять фамилию?» – гадал адвокат. Из дальнейших бесед с местными жителями ему стало известно, что в июле-августе 1947 года она тяжело болела.
В архиве районной больницы по его просьбе нашли историю болезни Даши Черновой, а в прокуратуре он ознакомился с делом об ее изнасиловании и узнал, что насильника, кроме ее самой, никто не видел. Но так как Даша лежала в горячке, по свежим следам преступника обнаружить не удалось. Разыскал он и подружек Даши – Веру и Аню, взяв у них письменные показания.
* * *
Дело Дарьи Зубовой, квалифицированное прокуратурой как «причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности», в сентябре было передано в суд. Процесс по просьбе адвоката велся в закрытом режиме.
Мы не приводим здесь полного отчета о процессе, так как читателю практически все уже известно. Однако отдельные выдержки из речей выступавших мы приведем. Квартирная хозяйка Даши, Мария Егоровна, обращаясь к суду, сказала:
– Граждане судьи! Я – престарелая женщина, вдова участника войны, слезно умоляю вас, не лишайте меня этой доброй, ласковой, Богом данной мне опоры на исходе жизни.
В этом же ключе говорила и общественный защитник – Ангелина Петровна. Но самую впечатляющую речь на процессе произнес адвокат:
– Граждане судьи! Кого мы сегодня судим? Женщину, которую двадцать восемь лет назад, когда ей было всего четырнадцать, изнасиловал подонок. Лишив ее чести, он навлек на невинную девушку позор и одиночество. В прокуратуре, в связи с истечением срока давности, дело закрыли. Оно и понятно: кто такая Даша Чернова? Она могла и подождать. В те годы были поважнее дела: выявлять пособников фашизма – резидентов, шпионов, полицаев и прочую нечисть… Но Даша потеряла веру в справедливость. Да и Зайцев не предъявил Даше обвинений. Граждане судьи, я прошу оправдать мою подзащитную: она невиновна!
Пока адвокат говорил, из глаз Даши катились крупные слезы…
* * *
Судьи совещались полтора часа. Присутствующие слушали приговор стоя.
Приговор гласил: «Признать Дарью Прокофьевну Зубову виновной в нанесении тяжкого вреда, приведшего впоследствии к смерти, Николаю Ефремовичу Зайцеву и приговорить Дарью Прокофьевну Зубову к одному году колонии общего режима. Наказание считать условным. Просьбу коллектива ателье о передаче им Дарьи Прокофьевны Зубовой на поруки – удовлетворить».
Автор: Василий СТАРЦЕВ
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!