ОДИН ЧЕЛОВЕК

(монопьеса)

Бездействующие лица:

Человек и его второе я

Сцена 1.

Двухместная больничная палата. Нехитрая обстановка: две кровати (которые стоят максимально далеко друг от друга, но с каждой новой сценой, стены сдвигаются, пространство уменьшается и кровати сближаются), две тумбочки, окно зашторено, когда шторы раздергивают, становится видна решетка, а за ней небо и верхушка дерева без листьев с какими-то оранжевыми пятнами. Кровать слева аккуратно застелена и пуста, на стоящей рядом с ней тумбочке лежит оранжевая шляпа-котелок и, прислонившись к тумбочке, стоит трость; на той, что справа – сидит человек неопределенного возраста в белом льняном костюме, который можно принять за пижаму, и смотрит в зал. Он некоторое время внимательно и придирчиво разглядывает зрителей.

- Вы думаете, я не знаю, что вас на самом деле нет?.. Знаю, конечно! Но ведь человек не может постоянно находиться один. (Кашляет.) Он начинает сходить с ума. Или выходить за его пределы? А? Вот раньше даже у индейцев такие инициации устраивали подросткам. Чтобы вроде как… стали мужчинами. (Кашляет.) Заводили их на три дня в темную пещеру. По одному. Одного в пещеру заводили и бросали там на трое суток. Возможно, даже без еды и воды. Хотя этого точно не скажу... И на него обрушивались видения. Так он узнавал себя. (Кашляет.) А я тут нахожусь (загибает пальцы, шевелит губами) много дней. Или лет? И вижу вас. Я вас придумал, чтобы не сойти с ума. Чтобы не начать видеть себя. Это очень страшно. Увидеть себя. Страшнее всего на свете. «С той стороны зеркала – пыльный паук».

На то, чтобы себе признаться в этом ушло много времени. (Кашляет.) Сначала я считал, что это скучно, и я просто не хочу в себе копаться. Глупо все это. Ну не хочу и все. Ложился спать, закрывал глаза, и так скучно становилось, пусто. Хоть вешайся. Хоть вешайся. Хоть вешайся.

Встает, ходит по палате взад-вперед. Подходит к тумбочке, берет оранжевый котелок, раздергивает шторы на окне и выбрасывает его в форточку. Затем ломает трость об колено и засовывает в тумбочку.

- Вот я и повесился. (Заливисто хохочет, закашливается.) Нет… нет… меня откачали. Всё. Поселили тут. И вот – я тут. И тоже сначала было скучно. Тоска. Такая тоска. А потом я понял, что это не тоска, это мне страшно. Понял, что я боюсь. Кого? Да себя! Тут больше никого нет. Вас тоже нет. Я вас придумал. Чтобы не так страшно было. (Кашляет.) Чтобы не сойти с ума.

Человеку нужны люди. Вот вы мне нужны – хоть вас и нет, я помню. Без вас был бы совсем пипец. Я бы стал разговаривать сам с собой. И у меня бы началось раздвоение личности. Мое второе я село бы вот тут (Хлопает рядом с собой по кровати, потом охотно пересаживается на это место, слегка развернувшись.) и спросило (спрашивает изменившимся голосом, более тонким). Ну что будем делать?

Я. (Пересаживается и так каждый раз на новую реплику, постепенно ускоряясь и в движениях и в речи). А давай сыграем партейку в шахматы?

Второе я. Д2-Д4!

Я. Почему ты всегда ходишь первым?

Второе я. Потому что я всегда играю белыми?

Я. Ну а почему ты всегда играешь белыми?!

Второе я. Потому что белые начинают и выигрывают! Что я лох что ли – черными играть?

Я. А я что ли лох?!

Второе я. Конечно, лох. Лох и псих. Ты вообще шизик. Ха-ха! Смотри, у тебя вон раздвоение личности.

Я. Откуда ты знаешь, что это у меня? Может это у тебя?

Второе я (Замедляясь). Слушай… а мне нравится такой вариант. Это – у меня. Да. Но зачем мне это? Вообще не нужно. Убью-ка я тебя.

Я. И как ты это сделаешь?

Второе я. Ну как я это уже делал?

Я. Так тут оборудования нет.

Второе я. Ничего страшного. Не волнуйся. Что-нибудь придумаю. Белые начинают и выигрывают! Адью!

Я (В зал). Вот видите? Так и сходят с ума. (Кашляет.) Уж лучше вас себе представлять. Устал я что-то.

Скидывает шлепанцы, ложится в свою кровать, накрывается одеялом по горло, приподнимается:

- Я немного посплю, а вы никуда не уходите, побудьте здесь, пожалуйста. Пожалуйста. А то мне страшно…одному. Страшно…когда один.

Накрывается с головой, продолжая ворочаться и что-то бормотать себе под нос, потом затихает. Гаснет свет.

Сцена 2.

Та же палата. Шторы задернуты. На кровати справа по-прежнему лежит человек, накрытый с головой одеялом. На кровати слева сидит тот же человек, но в оранжевом котелке и с тростью. Он смотрит на лежащего и, не сводя с него глаз, объявляет:

- Уснул! Наконец-то! Представляете, этот идиот думает, что вас нет. Что он вас придумал! Да что он вообще может придумать?! Все-таки гордыня – величайшее из зол. (Поворачивается к залу.) Корень всех грехов. Я недавно перечитывал одну хорошую книжку. Тут, в тумбочке лежит. (Прислоняет трость к тумбочке, достает из нее книгу, листает, закрывает.) И подумал, почему мне всегда не нравилась вот эта идея – про щеку? Нет, ну понятно почему – как-то ведь типа неправильно поощрять зло. Какой-то говнюк тебя ударил, а ты такой (томным противным голосом): «давааай, бей меня, бей еще! Ааа! Ооо!» Не нравилась, короче. А потом понял, что дело не в этом вообще антураже. А в том, что есть только один способ остановить зло. Нельзя его остановить снаружи, снаружи можно только приумножить. Можно только внутри, в себе. Тебя ударили, а ты ни-ни. Голову склонил, повернул, ждешь. Мало того, что ни-ни, еще и не сопротивляешься повторным попыткам. Останавливаешь внутри себя, на себе. Но гордыня мешает, конечно. Притворяется здравым смыслом, аргументирует. Но – нет. Только внутри себя. А он (показывает подбородком на лежащего) никак не хочет этого понять. Сопротивляется. Вот нам приходится тут его держать уже (загибает пальцы, шевелит губами) много дней. Или лет? И мне из-за него тут сидеть. Скучно. Надоело. Убил бы, чесслово…

Берет подушку, подкрадывается к спящему, наклоняется над ним, заносит подушку и стоит так некоторое время со страшным оскалом, потом лицо становится спокойным, он опускает подушку, садится на краешек кровати рядом со спящим. Произносит с сожалением:

- Но нельзя. Хотя мне его не жалко вовсе. Я его не люблю совсем. Даже презираю. Вот посудите сами. Что это за человек такой. Рассказываю. Было это давным-давно. Хотя кто его знает, может, не так уж и давно. И даже недавно. Шла по улице старушка – тетя Лида, мама его друга школьного Витьки, которого убили тому пять лет из-за девушки. Он и девушку ту знал, дурочку, хохотушку... Увидела тетя Лида его, обрадовалась, расцвела, шаг замедлила… А он скользнул по ней опустевшим взглядом – он умеет это: надо расфокусировать зрачок и бессмысленно так посмотреть – и мимо нее продефилировал. (Показывает и тетю Лиду и его.) А она остановилась и еще какое-то время смотрела ему вслед, а потом развернулась и тихонечко так пошла. Ему плевать на нее, на всех… Он сразу же забыл, а я – помню. Мучаюсь, не сплю. Или вот еще. Снимал он в студенческие годы комнату. Утром бежит на занятия в универ, видит – что-то рыжее, как этот вот мой котелок (снимает и вертит в руках свой оранжевый котелок, гладит его, как котенка и пока говорит о котенке – котелок играет его роль), скользнуло под машину и стало орать. Мааааауууу, маааауууу. Ну он торопился, проскочил, а вечером возвращается – из-под той же машины такое же только уже хриплое мау. Купил он в ближайшем магазине кошачий корм, выманил котенка, принес к себе. Выкупал, покормил, назвал Вуком в честь мультфильмовского лисенка, сбегал ему за лотком в зоомагазин, лег спать. Утром обувается, чувствует – надул, собака, ему в кроссовки. А тут еще проснулась хозяйка, скандал закатила, сказала, что не потерпит. Взял он, короче, котенка и вынес туда, откуда принес. И забыл. А дней через пять снова его увидел. На обочине. Мертвого. Я чуть сам тогда не умер, а ему хоть бы хны. Как будто и не было ничего – ни котенка, ни смерти. Отряхнулся и пошел. И много таких историй, я весь из них состою. То одна перед глазами пройдет, то другая, то третья… Как-то на даче напились все, стали по углам целоваться. Он тоже наметил себе Варю (показывает на стоящую у тумбочки трость, подбегает к ней, берет ее в руки, обнимает, дальше трость – это как бы Варя), вышли они на веранду, обжимаются, все дела, потом повел ее на мостик, где безлюдно, обнял и решительно стал уже действовать. А Варя – протрезвела что ли? – начала сопротивляться. Но она маленькая, худенькая, слабая. Да она ему и не нравилась никогда! Так, на безрыбье. Но тут он отступать уже не хотел. Варя вырывалась, плакала, даже бить его пыталась кулачками своими. Но его тогда это только заводило еще больше… Он потом пришел в себя, извинялся и как-то вроде обошлось – видно, он ей нравился, черт его знает… А через месяц она к нему подошла после пары – бледная, испуганная. Он сразу понял, в чем дело. Дал ей тогда денег, которые собирал на мотоцикл. Откупился типа. И забыл. И все рассосалось, наладилось. А через два года Варя выпилилась. Ну это ж уже не из-за него, да? Сколько времени прошло, да? (Глядя на лежащего рядом.) Короче, мразь ты.

Встает, подходит к своему месту, кладет котелок на тумбочку, бережно прислоняет трость и ловко ныряет под кровать. Затемнение.

Сцена 3.

Та же палата. На левой тумбочке лежит оранжевый котелок, рядом прислонена трость – все так же, как в первом действии. Шторы задернуты. На кровати справа лежит накрытый с головой человек. Он начинает шевелиться, ворочаться, потом садится на кровати. Обращается к зрительному залу:

- Хорошо, что вы не ушли. (Кашляет.) Я волновался, что пока я буду спать, вы все заскучаете и разбежитесь, а мне потом вас всех заново придумывать. (Кашляет.) Ха-ха! Мне такой сон приснился… что все бегут по растрескивающейся сухой земле. Все бегут, и я бегу, а трещины в некоторых местах расходятся и там пропасти. Я заглянул в одну, смотрю… глубоко внизу ртутная поверхность – вода – не вода, но с легкой рябью. И мое отражение. Огромное. Смотрит на меня. И я такой ужас почувствовал. Умом понимаю, что надо дальше бежать, спасаться, а сам оцепенел и не могу с места двинуться. Смотрю на это отражение, а оно на меня смотрит. С ненавистью. И вдруг выпрастывает длинную руку и хватает меня, и в себя затягивает. Я только дыхание задержал – раз, а я уже сижу на камне и смотрю на небо. Вечер, потихоньку темнеет, и я прямо вижу, как одна за одной проступают звезды. Такие яркие, крупные, как в горах. И тут я на небе вижу знакомое лицо. (Кашляет.) Я не сразу вспомнил, чье оно, а потом вспомнил и сразу проснулся. Но вам я не могу рассказать, кто это был. Тем более, что я и имени уже не помню. Вера? Варя? Вика? Вылетело имя. А лицо помню, да.

Мда… Ох… (Накрывается одеялом, чтобы торчало только лицо.) Думаю, она хочет меня убить. Хорошо, что я здесь спрятался, и никто меня не достанет. Дверь заперта, никто сюда не войдет.

Вскакивает с кровати, босиком бежит к воображаемой двери слева от сцены за кулисами. Возвращается, сообщает:

- Заперта! Правда, в окно может кто-нибудь залезть… (Резко раздергивает шторы, осматривает окно.) Надо же – дохлый паук! Пыльный, фу! (Потом подходит к оранжевому котелку, вертит его в руках.) Вот когда я спал, тут больше никого не было? А?… Конечно, никого. Ни-ко-го. Помню в детстве (сладко щурится) мама, когда я болел, тихонько пробиралась в мою комнату ночью и засовывала под подушку конфету. А утром вместе со мной восхищалась ее чудесным появлением, и мы с ней сочиняли версии – одна другой волшебнее – о том, откуда же взялся подарок. И кто же это так сильно меня любит? Белочка? Гномик? Добрая Фея? Мама, мама…

Выбрасывает котелок в форточку, ломает трость о колено, открывает тумбочку, на него выкатывается куча точно таких же обломков. Он стыдливо запихивает их обратно вместе с новыми поступлениями, оглядывается. Закрывает дверцу, садится на пол к ней спиной, подпирает ее, с облегчением выдыхает:

- Фух, вот и ладушки. Так о чем мы с вами говорили? Забыл! Опять забыл! Память совсем ни к черту стала! Возраст, знаете, дает о себе знать. До того, как я сюда попал, мне было…так…так… тогда еще пенсионный возраст подняли как раз, и я с пенсией пролетел. А тут я уже… Нет, сколько я тут нахожусь – понять невозможно. Мне уже кажется, что целую вечность. И знаете, что удивительно. В этой больнице даже не притворяются, что лечат. То есть, никаких лекарств, уколов, никто ко мне не заходит. Я ни разу не видел ни врача, ни медсестры. Думаю, они тут есть и наблюдают за мной, но я сам их не вижу. Ааа… Может, я сразу забываю просто? Приходит врач, осматривает меня, потом медсестра дает таблетку, а я через пять минут уже не помню. Может такое быть? Вполне! Вот как мне еду приносят, я ведь тоже не помню, но если бы не приносили, я бы давно от голода подох, а я ничего – живу. И есть вроде даже не хочется совсем. И сам не исхудал, упитанный. Ха-ха! Вот сейчас вспомнил – ярко так. Не знаю почему… Мальчика, маленького – сколько ему? – лет пять. «С той стороны зеркала – пыльный паук. Мальчик разочарован разгадкой тайны». Лет пять, а на вид и того меньше. Захожу в палату, а он лысенький, худющий в колготках таких – знаете? - они еще всегда гармошкой внизу собираются – перепрыгивает с кровати на кровать и приговаривает: «Больно-больно-больно…больно-больно-больно…больно-больно-больно». Он умер через месяц. Лейкемия. Вот знаете, прямо перед глазами сейчас. (Кашляет.) Никак не развижу. Хоть выколи. Хоть выколи. Хоть выколи. Что я там делал – в этой палате? Не помню…

Поднимается с пола, подходит нетвердой походкой к окну. Весело спрашивает:

- Интересно, а что будет, если я спрыгну? (Открывает окно, смотрит вниз, присвистывает.) Высоковато! А решеточка хиленькая, я ее одним пальцем только (С небольшим усилием выламывает решетку.) Но мне так надоел уже весь этот нескончаемый бред (Заливисто кашляет.), что это даже хорошо, что высоковато. Примерно пятый этаж навскидку. Ну что ж (Забирается на подоконник, оглядывается на зал, издает победный вопль и прыгает.)

Гаснет свет.

Сцена 4.

На кровати слева сидит человек в оранжевом котелке и с тросточкой, смотрит перед собой. На кровати справа накрыт с головой спящий, как во втором действии. Шторы закрыты. Человек подходит к спящему, сильно прихрамывая и тяжело опираясь на трость, наклоняется над ним и кричит, колотя тростью по тумбочке:

- Просыпайся! Пора вставать! Опоздаешь в школу! (Садится на край кровати рядом с ним, снимает котелок, кладет его на правую тумбочку, прислоняет к ней трость.) Бесполезно. Он меня не слышит. Игнорирует. Забавно все же устроен человек! Вот я вас не вижу (близоруко щурясь, вглядывается в зрительный зал), но считаю, что вы есть. А он видит, но думает, что вас нет. И опять же, я его вижу, а он меня в упор просто не замечает. Может, сейчас оно и к лучшему. У меня плохие новости для него. Слышь, ты (толкает его) – ты вот делаешь вид, что меня не слышишь и не видишь, а если я уйду – а я уйду, ты тут останешься навсегда, уже без всякой перспективы выйти. Эй! (Энергично трясет его.) Ты забудешь все, разучишься говорить, будешь трястись от страха и плакать. (Кривляется.) Но мамочка не придет. Учитывая, что вы с братом сбагрили ее помирать в дом для престарелых, а сами перегрызлись из-за ее квартиры. И ты знал, какие там условия, и ты ни разу не пришел к ней. Так что, так тебе и надо, уроду. Выродку. Помню ее лицо за бликующими стеклами, когда отъезжала твоя машина. Помню, как она дернулась, словно собиралась помахать на прощанье или кинуться вслед. Ведь она знала, что видит тебя в последний раз.

Когда ты пришел в больницу, где она умирала от рака, мама была уже без сознания. Она лежала бледная, чужая, с какими-то вьющимися трубками. Ты тогда что-то говорил ей, обещал, клялся. Ты немного выпил, но дело не в этом. У тебя был хороший период, успешный бизнес, много денег. Да, ты пообещал ей спасти от рака кого-нибудь другого. Ребенка. Да, ребенка. На следующий же день ты поехал в детское отделение. Объяснил цель визита. Тебе обрадовались, устроили экскурсию, рассказали. Ты ходил по палатам, видел всех этих ребятишек с их измученными мамами, выбрал мальчика, расспросил о нем. Саша, 7 лет. На вид гораздо меньше. Саша, 7 лет. Любит самолеты и группу «Секрет». У Саши болит голова. Сильно. Прогноз плохой, времени мало. Саша, 7 лет. Тебе сказали, что нужно, сколько, когда. Ты пообещал. Ты, действительно, собирался ему помочь. Шансов почти не было, но ты хотел ему помочь. А через два дня случилась вся эта хрень у тебя на фирме. Нет, ты не все потерял, но тряхануло ощутимо. Как-то сразу отступили все твои добрые намерения, а когда ты вспомнил, было уже поздно. Совсем поздно. «Зеркало было завешено пару дней».

Встает, ломает трость об колено, пеленает в простыню со своей кровати, аккуратно, как ребенка, кладет на кровать рядом со спящим. Там же размещает котелок.

- Некоторые люди – тссс! – (говорит тише) попадают в ад уже при жизни, перестают различать внешнее и внутреннее, натренировывают свой склероз до того, что не помнят ели ли они утром, что было вчера, кто этот человек, который все время крутится рядом. «Это просто старость», - скажете вы. И да, и нет. Однажды мы сидели в летнем кафе с Лёней. Мы увлеченно разговаривали и не сразу заметили, что к нам приблизилась женщина. Совсем не старая еще, но бедно и странно одетая – закутанная в какие-то застиранные полотна с головы до ног. Она спорила о чем-то вслух, возмущалась, отмахивалась. Ее категорически не устраивало то, что говорил ее собеседник, явленный только ей. Она прошла совсем близко, задела стол и обдала нас кисловатым запахом тоски и безумия. А потом резко развернулась, присела, схватила себя за голову и заорала. Она орала, прикрываясь так, как будто на нее обрушивались невидимые удары. Боль и ужас были ее реальностью. Потом она замолчала, с изумлением глядя на что-то перед собой. Выпрямилась и пошла. К ней спешили два официанта, она не видела их, но то, что она заткнулась и начала уходить, было воспринято ими доброжелательно – им совсем не улыбалось выпихивать эту сумасшедшую. «Она просто безумна» - скажете вы. Но так ли это просто? И что такое безумие? Мне тогда показалось, что ее душа уже прошла через врата смерти, а тело немного запаздывало, но не было особенной помехой.

Что вы думаете о смерти? (Подходит к краю сцены.) Да, вы. Думаете ли вы о ней вообще? Вы все так боитесь думать о ней, а ведь смерть – единственное событие, которое стопроцентно с вами произойдет. Прямо внутри себя вы сами, наедине с собой, будете умирать. Иногда я представляю смерть, как рождение души из тела – ничуть не менее болезненное, чем рождение из материнского лона. Но кто вас – плачущих, измученных, усталых – примет на той стороне? Кто возьмет вас на руки и прижмет к груди? Да, вас.

Затемнение.

Сцена 5.

Палата. Кровать слева аккуратно застелена. На кровати справа, спустив ноги, сидит человек. Рядом с ним лежит сверток, напоминающий младенца и котелок. На человеке смирительная рубашка, рукава которой завязаны сзади. Некоторое время он молчит, потом очень спокойно произносит:

- В детстве мне нравилась одна девчонка. В нашем дворе. Даша, ее звали Даша. Темно-русые косички, раскосые глаза, веснушки. Как-то мы гуляли. Было жарко, мы стояли возле лавочки в скошенной тени старого дома и решали, во что будем играть. Су-е-фа, су-е-фа. (Кивает в такт.) В это время я оглянулся и увидел, что к нам мелкими шажками спешит Даша и несет в руках… Это был голубь. Она подошла близко. Голубь был живой. Он вертел головой из стороны в сторону, смотрел на нас. Мы не успели ничего сказать, только все посмотрели на Дашу и голубя. Даша наклонилась к нему и откусила от него кусок, а потом съела его живьем.

Он некоторое время молчит, потом неуклюже поднимается с кровати, скидывает сверток, похожий на младенца и шляпу, остервенело топчет их, затем вприпрыжку достигает середины сцены.

- Знаете, я раньше старался не думать о смерти. А сейчас мне иногда кажется, что я … ну… что я уже умер. И все это, что со мной сейчас, уже никогда не закончится. Меня едят живьем, как того голубя. Но никак не съедят окончательно. Я не понимаю, чего они от меня хотят. (Громче.) Я не понимаю, чего они от меня хотят!!! (Кричит, подпрыгивает, извивается.) Чего вы все от меня хотите?! Где вы?! Кто вы?! Покажитесь мне!!! Я не могу так больше… (Опускается на колени, плачет.)

Затемнение.

Сцена 6.

На кровати справа сидит человек в смирительной рубашке и с мешком на голове. На полу лежит сверток, похожий на младенца, и котелок. На кровати слева сидит человек в котелке, он держит обе руки на трости, а на руки поместил подбородок. Не вставая, он открывает дверцу тумбочки и выгребает на пол обломки тростей, целой тростью распределяет их. Снимает котелок и кладет на тумбочку рядом с собой. Встает, ломает трость и кладет ее рядом с котелком. Садится и некоторое время сидит в той же позе, что и человек напротив. Говорит чужим голосом:

- Хорошо, что все закончилось. Нужно было попробовать, согласен. Но сразу было ясно, что надежды нет. Шансов не было. (Поворачивается к залу.) Я хотел бы попрощаться. Хоть вы и мертвы, и погружены в немоту, но я уверен, что вы меня слышите. Спасибо, что были рядом с ним. В общем-то, мы ничего больше и не можем сделать другому – только быть рядом. Сейчас я кое-что сделаю, и после этого вы можете уходить. А хотите я заберу вас с собой? (Делает движение, невесело смеется.) Шутка. Сейчас… вот смотрите… (Достает из кармана какую-то ткань)… Сейчас … я просто завешу зеркало… (Бормочет.) «Зеркало было завешено пару дней…». Ну мало ли… такая примета (Разворачивает ткань – это такой же мешок, как на голове у сидящего напротив.) Вот так. (Надевает себе мешок на голову.)

Некоторое время они сидят в тишине. Потом звучит голос, как со старой пластинки.

С той стороны зеркала пыльный паук,

мальчик разочарован разгадкой тайны.

Папа у мальчика был кандидат наук,

мама теперь рассеяна и печальна.

Зеркало было завешено пару дней,

тётя Полина ему подарила Киндер

с Халком зелёной птицы на самом дне,

мальчик его куда-то уже закинул.

Папа к нему приходит и говорит

медленнее и чётче, чем было раньше:

как ни живи ты долго, да хоть умри,

ты всё равно не знаешь, что будет дальше.

Затемнение

Сцена 7.

На обеих кроватях по-прежнему зеркально сидят два человека в смирительных рубашках и с мешками на головах. Через минуту вопреки ожиданию начинает шевелиться тот, что справа. Он освобождается от узлов смирительной рубашки, снимает мешок с головы и видит, наконец, того, кто сидит напротив.

- Господи, это еще кто? Как он здесь оказался? Ты меня слышишь? Эй!

Он стягивает через голову смирительную рубашку, отбрасывает в сторону, подходит к своему визави, трясет за плечо, тот падает на кровать, он снимает мешок с его головы, зависает на какое-то время, потом поворачивает к залу лицо, полное ужаса.

- Он мертв. Да. (Ходит по палате, снова подходит к трупу.) Он мертв, и он... я. Я сразу себя узнал. То есть, это что же выходит - это я умер? Это мое тело? А вот это (показывает на себя) - душа? Ой! (Щиплет себя за руку.) Что-то не сходится! Но не наоборот ведь! (Усмехается.)

Подождите! Выходит, что раз он умер, когда мы были тут вдвоем, то все решат, что это я его замочил? (Хватается за голову.) Нет-нет-нет, надо что-то придумать срочно. Куда-то деть труп. Спрятать? Выбросить в окно? Фу, он уже начинает смердеть! В древнем Тибете было такое понятие как «последняя милостыня». Голодуха была страшная, и тот, кто умирал, завещал свое тело оставшимся жить людям, чтобы они его съели. Вот, конечно, правильнее всего было бы спрятать труп, как котенок Гав сосиску. Как Даша голубя. Пожалуй, так и сделаю.

Поворачивается к залу спиной, наклоняется над трупом и начинает его есть.

Занавес.

Фото взято отсюда: https://st.depositphotos.com/1177973/3612/i/950/depositphotos_36129511-stock-photo-mentally-ill-man-in-strait.jpg