В каждом из тематических маршрутных буклетов, которые вместе с планом Пер-Лашез можно получить при входе на это едва ли не самое знаменитое в мире кладбище, значится: «Ежегодно более двух миллионов посетителей приходят поклониться могилам Шопена, Бомарше, Сары Бернар, Бальзака, Эдит Пиаф, Оскара Уйльда, Ива Монтана, Джима Моррисона... Читая имена на надгробных плитах, словно перелистываешь страницы энциклопедии». И это действительно так. Но главное все-таки в другом.
Даже осознавая, что земная жизнь всех упокоенных тут знаменитостей в определенный момент оборвалась, невозможно отрешиться от ощущения — она продолжается! А иначе почему, к примеру, на безлико-респектабельной гранитной плите, под которой захоронена Эдит Пиаф, каждый день ворохами лежат дерзко пламенеющие розы, пьяно пахнущие лилии и ощетинившиеся лепестками хризантемы? По утверждению смотрителей этого участка кладбища, ночью на эту могилу никто не ходит, а цветы появляются сами. Верить в подобные чудеса или нет, каждый волен решать сам. Но это — далеко не единственное непостижимое, о чем любят поговорить сотрудники Пер-Лашез. Послушать их, например, на могиле Альфреда де Мюссе, который самолично распорядился, чтобы его вечный сон хранило милое его сердцу скорбное дерево — плакучая ива, сколько ни привозили саженцев, всякий раз происходит одно и то же: деревца ни в какую не желают расти, чахнут на глазах и гибнут через пару-тройку недель. Или еще: ни один зоолог не понимает, почему пер-лашезские кошки в любой сезон ведут себя по-мартовски. А чем, черт побери, можно объяснить тот факт, что это кладбище на Шароннском холме совершенно не вяжется с понятием «погост» и не бередит душу мыслями о бренности бытия?!
ИЕЗУИТЫ, КАЗАКИ, КОММУНИСТЫ
Само место, где позже появилось кладбище, принадлежало когда-то иезуитам и даже название свое получило по имени одного из отцов этого ордена — духовника и исповедника Людовика XIV Де ля Шеза. Монахи разбили здесь роскошный парк с фонтанами, редкими, привезенными из-за моря деревьями и цветами, причудливыми гротами и искусственными водопадами. Зачем им было все это нужно — бог весть. Иезуиты не были охотниками посвящать посторонних в свои планы. Но, какие бы цели они перед собой ни ставили, дивный (а потому баснословно дорогостоящий) парк оказался им не по карману.
«Зеленый рай» был продан на торгах, перешел во владение префекта Парижа, и единственным напоминанием о иезуитах стала часовня, выстроенная на месте дома, где жили монахи.
Первый участок площадью в 17 гектаров был выделен префектурой Парижа под погост 23 прериаля двенадцатого (ставшего, как известно, последним) года Первой республики, то есть в 1804 году. Желая, чтобы вновь образованное кладбище как можно быстрее приобрело у горожан популярность, Наполеон издал указ о том, что отныне никакие захоронения вне Пер-Лашез производиться не могут. Однако, несмотря на все ухищрения властей, жители французской столицы упорно не желали хоронить дорогих им усопших в непрестижном квартале Бельвиль.
Положение еще более усугубилось в 1814 году, когда в Париж вошли российские войска. Сердца добропорядочных горожан обливались кровью при виде того, как несколько сотен студентов, поставивших на пути наступавших русских баррикады, были из-за малочисленности и скверной вооруженности разбиты, а захватившие кладбище казаки разбили близ могил свой лагерь.
Учтя все связанные с Пер-Лашез неблагоприятные обстоятельства, парижские чиновные мужи поняли: без серьезной приманки не обойтись… Нужно было искать выход, и он был, разумеется, найден. В 1817 году на Шароннский холм перенесли останки великих — Абеляра, Лафонтена, Мольера и Бомарше. Насколько эксгумация и «переезд» соответствовали воле покойных, никого не интересовало. Главное — можно было не сомневаться: упокоиться рядом с такими знаменитостями любой француз должен считать для себя за честь.
Ход оказался блестящим. В самое короткое время Пер-Лашез превратилось в модное (если можно так сказать о подобном месте) кладбище. Если в 1812 году здесь было только 833 захоронения, то к 1824-му их насчитывалось уже 33 тысячи, и территорию погоста пришлось существенно увеличить. На Шароннском холме разрастались кладбищенские деревья, но покой под их сенью сохранялся, увы, недолго. В 1871 году на территории Пер-Лашез произошло последнее сражение между защитниками Парижской коммуны и версальцами. Почти полторы тысячи человек, сражаясь между гробницами, сложили в том бою свои головы. Однако и это еще не все: 147 уцелевших революционеров были расстреляны майским утром возле невысокой кладбищенской стенки. В память о них в этом секторе хоронят с тех пор коммунистов, и потому возложенные на окрестные могилы венки составлены из красных цветов.
МЕСТНЫЕ ОБЫЧАИ
К слову, такого количества живых цветов не встретишь, пожалуй, ни на одном кладбище мира. К примеру, могила Ива Монтана и Симоны Синьоре практически закрыта бесчисленными букетами. Сплошь покрыты цветами надгробия «великого магистра ордена мартинистов» Папюса, Айседоры Дункан, Оноре де Бальзака, Эжена Делакруа, Жоржа Бизе. Пожалуй, лишь одно пер-лашезское захоронение не покрыто цветами, и вызвано это отнюдь не забвением, а тем, что многие из нас абсолютно убеждены: если взять цветок с могилы основоположника спиритуализма Алена Кардека, исполнится любое желание!
Подобных верований связано с Пер-Лашез немало, и потому днем и ночью, каждые двадцать минут, проходят по территории кладбища охранники. Их обязанность — успокаивать тех, кто, желая обрести вечную любовь, исступленно целует каменного сфинкса на могиле Оскара Уайльда; разгонять жаждущих познать тайны мироздания, которые собираются в полночь возле склепа княгини Демидовой; утихомиривать страдающих от безответной любви барышень, стремящихся притронуться к причинному месту бронзового памятника ловеласу-журналисту Виктору Нуара…
Бурлит, кипит жизнь над надгробными плитами Пер-Лашез. Оживленно разговаривают, щелкают затворами фотоаппаратов туристы, берут интервью у поклонников той или иной знаменитости корреспонденты, тусуется молодежь, избравшая Шароннский холм местом своих встреч.
Не посещаемые, полузабытые могилы можно перечесть по пальцам. И среди них есть одна, на плите которой написано: «NESTOR MAKHNO. 1889–1934». Американцам или европейцам это имя ни о чем не говорит, и лишь русский человек, случайно набредя на это захоронение, молча постоит… вспомнит, что «так проходит мирская слава»… и потихоньку пойдет прочь, напевая про себя хит из старого доброго советского кино: «Любо, братцы, любо, любо братцы, жить»…
ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ «ЮМАНИТЕ»
Пожалуй, самое удивительное место на Пер-Лашез — могила, на надгробном памятнике которой начертано L’Humanité. На русский это слово переводится как «человечество», однако ни о каком конце рода людского речи не идет. Все прозаичнее и проще: имеется в виду газета «Юманите», которая до недавнего времени считалась центральным изданием французской компартии. Теперь, правда, принято говорить, что газета к партии просто «близка», однако далеко не все члены редакции отрешились от коммунистических идеалов. Один из главных редакторов решил, что идеологически верным ходом будет создание общего захоронения для всех сотрудничающих с L’Humanité журналистов. Причем в полном соответствием с принципом равенства на могильной плите не должно быть указано ни фамилий усопших, ни их должностей.
Была заказана серая гранитная плита, которая обошлась значительно дешевле, чем рассчитывали. Долго спорили, на что их потратить, но к единому мнению так и не пришли. И тогда главред принял волевое решение: заказал на всю сэкономленную сумму надгробный памятник самому себе…
Возмущенные члены редколлегии единогласно решили: этому человеку не место в братской журналистской могиле! Когда придет его время, он будет захоронен отдельно от товарищей. Что и было сделано…
«Секретные материалы 20 века» №21(485), 2017. Ирина Елисеева, журналист (Санкт-Петербург)
