Вскинув лицо вверх, Родион посмотрел на сизое небо, и на него ножом гильотины свалилась безнадежность. В глазах зажглась волчья тоска. Захотелось вытащить саперку, выстрелить в самого себя пнуфом и отправиться в Арктику, чтобы крошить там берсерков и пасть в неравном бою.
Скверно, очень скверно было Родиону все эти последние недели. ШНыр казался ему тесным как тюрьма, а предстоящая жизнь длинной, серой, бесконечной. Надоевшее Подмосковье, невзрачный забор, мокрый парк, знакомый до последнего дерева, блочный дом с отслоившейся, покрытой пятнами грибка штукатуркой, нахохленные галки на проводах – все это казалось Родиону невыносимым.
Ну хорошо. Не нравится – всегда можно уйти. Но куда? В бабушкину квартирку на Парковой улице, где до сих пор стоит ее аккуратный диванчик и сохнут на окнах цветы? Найти работу на складе, обзавестись быстро тучнеющими друзьями и слушать рассказы, сколько они вчера выпили и как им после этого было плохо? Нет, в такой среде он задохнется! Тогда, может, перейти на сторону ведьмарей и, устроив пир во время чумы, выжечь себя псиосом?
Эх, если бы не двушка, если бы не Вторая гряда, за которую так мучительно хотелось прорваться! Если бы человек был тленен и смертен – как бы Родион тогда оторвался, как бы пожил для себя! Ничего и никого бы не пожалел! Полыхнул бы как звезда! А сейчас нельзя! Терпи, шныр! Живи и терпи!