Довелось мне поработать в психдиспансере. Грязное здание с маленькими зарешёченными окнами, грязными коридорами с трубами на потолке. Страшно идти по длинному полутёмному коридору, грязному, и слушать крики этих идиотов внутри. Коридор давит на тебя, выталкивает, что-то тяжёлое висит в воздухе.
А ночью? Ночью впечатление усиливается. Дежуришь, пол протираешь и всей кожей чувствуешь. Зло. Именно зло, но не какое-то там книжное абстрактное зло, а сумму ненависти, бессильной боли, страха. Иногда слышишь крики больных. Плач. Всё это будто висит в воздухе, медленно тебя убивая.
Те, что в палатах — они давно мертвы. Мертвы их души, характеры, личности. А вместо них — что-то чуждое.
Иногда сидишь с больным, а он может начать говорить белиберду. Петь. Может рассказать тебе, кто ты такой, где родился, твои самые сокровенные тайны. А потом этот урод захочет поведать тебе, что будет с тобой в году эдак 2026-м. И сквозь поток бреда ты чувствуешь правду. Псевдодеменция? Да-да, прикрывайтесь своей наукой, закрывайте глаза на то, что здесь творится.
А есть и почище дела.
Маразматики, психованные, эпилептики... Бабки, пишущие на стене завещания мужу, который давно уже обглодан червями в гробу. Девушки с мозгами детей, которые могут ни с того ни с сего броситься на тебя, крича твоё имя чужим мужским голосом... Да-да, раздвоение личности, врите дальше...
Многие из них дохнут от асфиксии. Будто душат друг друга, но как можно задушить, не оставив ни единого синяка на шее? А потом одного такого под одеяльце — и в морг. И со спины чувствуешь взгляд. Иногда под рукой мелькает тень, или в коридоре ночью. А иной раз слышишь из палат такие голоса, которые человеческий речевой аппарат издавать не способен.
* * *
Звали его Саша. Доставили с эпилепсией.
Мы сдружились, стали больше болтать. Я не понимал, почему эти идиоты его сюда поместили. А потом началось.
Приступы эпилепсии. Саша дёргался на кровати, орал благим матом. Ему казалось, что он горит. Вкололи успокоительное, ушли, а я остался с ним наедине. И тут со мной заговорил совершенно другой человек, выпихнувший того, кто был мне другом.
— Вы... вы не понимаете, что делаете, — говорил чужой голос.
Я уговаривал его не болтать, эпилепсия могла возобновиться.
— Дураки... дурачьё, мне не нужны двери, чтобы жить.
Я оставил его в бреду. Позже Саши не стало. Нет, он не умер. В палате был некто другой. Он орал матом, когда я заходил к нему, болтал на непонятном языке, сидя в углу. Смотрел на проходящих по коридору через оконце в двери. Пустым и холодным взглядом.
Однажды посреди ночи я, дурак дураком, тихонько заглянул в оконце его дверки.
Он был там, стоял ко мне спиной, и я едва мог слышать, как он с кем-то разговаривает. И это был не разговор сам с собой. Голосов было два.
И вот я случайно шаркнул ногой.
Он не успел повернуться, а я уже бежал по коридору, как легкоатлет. Я оглянулся. Дверь в его палату с грохотом раскрылась, и он встал посередине коридора. А за ним, из тьмы прохода, возникало что-то ещё.
— Ты идиот! Не лезь туда, куда не просят! Как ты не можешь понять? ОНИ ЖЕ ЗДЕСЬ ВСЕ МЕРТВЕЦЫ! И ТЫ ТОЖЕ!
Я заперся в своей каморке и не выходил до утра. Саша уже окончательно сбрендил, не пил, не ел. А потом умер. Больница поглотила его окончательно, поглотила то, что от него оставалось.
Я уволился через неделю после этого и никогда больше даже за километр не подходил к этой больнице. Мне несколько раз снился Саша, он стоял там же, в конце коридора, а что-то не наше жило там, за ним, скопищем теней. Что-то толкало меня к нему, и я не был в состоянии остановить сон.