О таком он даже не мечтал. Ему, студенту-первокурснику, разрешили присутствовать на утренней линейке в хирургической клинике. Заспанные, медлительные хирурги-дежуранты рассаживались в креслах аудитории, над кафедрой красовался огромный плакат с надписью:
Быть плохим инженером – стыдно.
Быть плохим бухгалтером – убыточно.
Быть плохим врачом - недопустимо!
Быть плохим хирургом – преступно!!!
Выходит, дороже всего человечеству обходятся ошибки хирургов. Но ведь это не так! Почему-то вспомнился разговор, состоявшийся незадолго до выпускных экзаменов с одноклассником Федькой Рулевым, решившим поступать в педагогический. С пеной у рта тот отстаивал свою правоту:
- Ошибка врача лежит в земле! А ошибка учителя ходит по земле. Ходит и творит злодеяния, грабит, насилует, убивает!
- Не факт, что все ошибки педагогов обязательно насильники, воры и убийцы, - сопротивлялся, как мог, Герман. - Они могут быть просто недалекими людьми! А ошибка хирурга почти всегда заканчивается смертью больного.
- Тоже не факт, - возражал Федор, и спор разгорался с новой силой.
Когда в аудиторию вошел грузноватый Евгений Анатольевич Ратнер, поздоровался и тяжеловато опустился на кресло в первом ряду, линейка началась.
Герман не мог представить, как много больных с обострениями, травмированных после аварий, даже жертв домашнего насилия, может поступить в клинику всего за сутки. Хирурги докладывали, что было сделано в первые минуты и часы после поступления, как эти больные провели ночь и каково состояние каждого из них утром.
Новые термины так и сыпались на первокурсника. «Инфузия», «Гематокрит», «Реополиглюкин»… Демонстрировались рентгеновские снимки, на которых невозможно было ничего разобрать. Ратнер задавал много вопросов практически по каждому поступившему. Кого-то из докторов отчитывал, кого-то хвалил, с кем-то спорил.
Герман недоумевал: как можно спорить с профессором, доктором наук, ректором мединститута! Однако спорили, и профессор иногда соглашался, признавая свою неправоту.
В конце линейки, когда разгорелся очередной спор, профессор неожиданно повернулся к аудитории и указал пальцем на него:
- Ты кто такой?
Вскочив, студент почувствовал, как приливает кровь к голове, как начинает стучать в висках и пересыхает во рту. В аудитории, как назло, повисла удушливая тишина, почти все сидящие оглянулись на него.
- Герман… Сухановский, студент.
- Выходи сюда, студент, будешь участвовать в дискуссии, смелее, смелее. Ты же будущий хирург, от тебя у нас секретов нет, и у тебя от нас, надеюсь, тоже.
Едва не споткнувшись, Герман неуверенно спустился к доске. Пока спускался, уловил насмешки, недоверчивый гул, даже вздохи разочарования. Странно, но это его нисколько не задело.
- Вот ты как считаешь, Сухановский, можно ли переливать острому больному его же кровь. Ту, что мы собираем в операционной ране. Во время операции… Я понятно объясняю? Твое мнение?
С ним разговаривал сам Ратнер! Смысл сказанного до него доходил с трудом, будто он находился под водой, а профессор – на берегу, и пытался до него докричаться. Звуки противно множились, деформировались, искажались. В голове стучало: сказать в группе – никто не поверит. Все равно, что с Генеральным секретарем ЦК партии за руку поздороваться.
- Ее, наверное, очистить надо, - услышал он как бы со стороны свой голос. – Ну, перед тем, как переливать. Профильтровать что ли…
- Вот! – профессор, словно ствол маузера времен гражданской войны, направил на него указательный палец. – Коряво, но верно говорит, согласитесь! Очистить и снова капать! Реинфузия, коллеги! Садись, Сухановский, считай, первый теоретический экзамен ты выдержал.
Как вернулся на место, он не помнил. Хирурги продолжали спорить, словно и не было перед ними только что смущенного студента. Герман же никак не мог отделаться от галлюцинации: перед глазами дрожал готовый выстрелить палец профессора, направленный в него.
В тот же день после занятий он пошел в читальный зал медицинской библиотеки, и в отдельную тетрадь выписал все термины, которые услышал утром на линейке. А рядом – их значение.
Когда еще у них будут клинические дисциплины! Сколько он успеет узнать важного и нужного за это время! Не стоит его терять впустую.
Однако, странное дело: многие термины почему-то казались ему знакомыми. Словно он встречал их где-то, когда-то. Может, в другой жизни. Как поет Высоцкий: «Хорошую религию придумали индусы, что мы, отдав концы, не умираем насовсем!» Так и в Германе будто кто-то жил, не умерев до конца. И этот кто-то в прошлой жизни был, как минимум, хорошим доктором, а как максимум – классным хирургом.
Неспроста у него иногда вырывались суждения, о которых он никогда не слышал, даже не подозревал. В такие минуты Герман мог поклясться, что это говорит не он. Но как поклянешься, кому? Сразу же поставят диагноз шизофрении и отправят в психушку.
Стоило ему войти в комнату, как все умолкли. Вечно снисходительная улыбочка Лехи Дубова, развалившегося на кровати у окна, сменилась на нарочито внимательную гримасу, а глаза погрузились в толстенный учебник по анатомии.
- Не трудись, Дуб, - решил сразу же снять напряжение Герман. – Артист из тебя не получится при любом раскладе, так что колись, о чем вы тут… без меня договаривались. Ясно, о чем-то незаконном, я это нюхом чую.
- А че я-то? – Леха захлопнул учебник, бросил его на стол и отвернулся к стене. – Чуть что, сразу Дуб, Дуб…
- Да мы решали с ним, - Стас Лунев, неповоротливый крепыш, поступивший в институт исключительно за счет своих успехов в классической борьбе, решил резину не тянуть, и расколоться сразу. – Сначала по пиву, а потом по бабам… Или сначала по бабам, а потом – куда кривая вывезет, может, по пиву, а, может, чего покрепче.
- А одновременно и то, и другое несовместимо? – удивленно развел руками Герман и принялся рисовать один из возможных вариантов. - Скажем, одной рукой за талию держишь какую-нибудь Афродитку, а в другой – бутылка холодного Жигулевского. Так нельзя?
- Опыт показывает, что затруднительно это, – Дубов сморщился так, словно ему в гортань только что вдули порошок стрептоцида. – Или Афродитка обидится, что ты ее делишь с кем-то еще, или бутылку уронишь. Надо заниматься чем-нибудь одним, не размениваясь.
- Ты случайно не смотрел «Белое солнце пустыни»? –озвучил неожиданно пришедшую в голову мысль Гермамн. - Неплохой фильмец, кстати, советую сходить. Так вот, там сказано, что при советской власти у каждой женщины будет по одному – своему мужчине. И термин «по бабам» с тех пор утратил свою актуальность. Тем более - среди недели, когда в сессию еще не вышли, когда куча несданных зачетов.
- Угу, когда колхоз еще не совсем отчитался перед государством за поставки шерсти и мяса, - голосом товарища Саахова из «Кавказской пленницы» заквохтал Дубов.
Свидетелем и участником подобных разговоров Герман был чуть не каждый день, и привык не обращать на них внимания. В общаге мединститута и не такое можно услышать, чего тут удивительного? Известную поговорку «Ума нет – иди в «пед», стыда нет – иди в «мед», и того, и другого нет – иди в «культпросвет» он слышал задолго до поступления в институт.
- Я вообще-то зашел за конспектами Артемыча по органике, - стараясь не ввязываться лишний раз в словесную перепалку с Дубом, пояснил Герман. – Вы можете продолжать… делать свой выбор.
- Тетрадь с конспектами на подоконнике, - Стас кивнул в сторону окна и потерял всякий интерес к вошедшему.
Возвращаясь с тетрадкой по коридору, Герман вспомнил новогоднюю ночь в общаге.
Первый студенческий Новый год, романтическое настроение, ну как тут не выпить! После того, как спиртное подействовало, девушки, сидевшие за импровизированным столом стали похожи почему-то на Наташ. Кто - на Наталью Фатееву, кто – на Варлей, кто – на Кустинскую. Выбирай, не хочу.
Все трое были со старших курсов, и все одновременно строили глазки Герману. С учетом того, что парней на этаже осталось немного – большинство разъехалось на Новый год по домам – Герман был практически нарасхват. Каждая из девушек приготовила свое блюдо, которое Герман дегустировал.
Когда праздник наступил как по-местному, так и по-московскому времени, Сухановского почему-то потянуло спать. Причем так интенсивно, что парень готов был улечься прямо на немытом полу.
Более устойчивые к алкоголю старшекурсницы допустить этого не могли, заботливо довели до комнаты, раздели и уложили в постель. Он отлично помнил, что засыпал в совершенно пустой комнате.
Разбудил его скрип соседней кровати и приглушенный разговор.
- У тебя он не попадает, чудик, давай помогу, - голос принадлежал Лидке Насоновой, отличнице из параллельной группы. – Не дыши так тяжело, еще ничего не случилось, а задышал-то как, задышал, поглядите на него!
- Так у тебя жопа проваливается, ля, - отвечал незнакомый приглушенный мужской голос с хрипотцой. - Хоть бы подушку положила или атлас по анатомии.
- Трахаться на атласе по анатомии! Ты ничего более интересного не мог предложить? Прикинь, если доцент Казначеевская об этом узнает, что будет. Так и скажи, что у тебя не стоит…
В этот момент отворилась входная дверь, кто-то заглянул в комнату, кровать на миг перестала скрипеть.
- У кого это не стоит в новогоднюю ночь? Что я вижу? Ни фига себе! Три пустых кровати! – возмущению Лехи Дуба не было предела. – Невиданная роскошь!
- Э, Дуб, будь осторожен, там Герыч спит, - послышалось из коридора. – Он малость перебрал, бывает.
- Обижаешь, шеф, - горячо зашептал в ответ Леха. - Что я, первый раз, что ли? Пусть дрыхнет себе, мы его не разбудим. Но Герыч такой чувак, даже если проснется, вида не покажет.
- А Герыч это кто? – поинтересовался совсем еще юный голос. Только что проснувшийся готов был поклясться, что никогда не слышал его.
- У, Герыч, это Герыч… Это всерьез и надолго. Так что - тихо, как мышка, которая пришла к мышеловке тибрить сыр. Чур, громко не стонать! Иначе больше не позову, усекла?
Сон у спящего студента как рукой сняло. Он вдруг поймал себя на том, что слова Дуба ему пришлись по душе. Глаза помаленьку начали привыкать к темноте. То, что разворачивалось буквально в метре от его головы, не шло ни в какое сравнение с фильмами от 16 лет, которые ему изредка доводилось смотреть до этого.
Ну, Дубов, ну, сукин сын!
Первая парочка, нисколько не стесняясь присутствия посторонних, вскоре продолжила свои сексуальные опыты, продолжая комментировать неудачи и смаковать достижения. Кровать под Лехой Дубовым и его партнершей вскоре также заскрипела, правда, на более высокой ноте и с ускоренной частотой. Вскоре присоединилось и голосовое сопровождение в виде стонов, ахов и охов.
Сколько продолжался этот эротический марафон, Герман не помнит. Алкоголь еще не совсем выветрился из его полусонной головы, и под равномерное поскрипывание кроватей он вскоре снова задремал.
Впервые за время студенчества ему приснился эротический сон. Правда, партнершей во сне почему-то была не Людочка, а Маринэ – знойная грузинка из ресторана «Горный хрусталь». Он снимал с нее бесконечные чулочки, расстегивал застежки – и все почему-то не мог раздеть полностью, до конца. Что-то оставалось, мешало, попадало под руку.
Проснувшись утром, с удивлением обнаружил, что все кровати аккуратно застелены. Уж не приснилось ли ему ночное эротическое рандеву?
Встретив на следующий день Леху Дубова в коридоре общаги, Герман поинтересовался, как прошла новогодняя ночь. Ответ однокурсника обескуражил:
- Так же, как и ноябрьские, блин, никаких сюрпризов. Тоска зеленая, короче.
В трамвае он раскрыл конспекты Немченко и попытался сосредоточиться на формуле пировиноградной кислоты, но мысли все равно возвращались к Лехе Дубову. Складывалось впечатление, что он поступил в вуз совсем не затем, чтобы выучиться на врача.
Однако результаты экзаменов говорили совсем о другом. Историю КПСС в зимнюю сессию Дубов сдал на «отлично» с первого раза. Все знали, что Дуб – мастер по шпорам, в курилке он не мог вспомнить и десятой части того, что было в билетах. Однако преподавателю ведь не скажешь об этом.
Герман тоже сдал с первого, но – кое-как, на «хорошо» с натяжкой. Из-за дежурств в клинике времени на подготовку почти не осталось, на экзамен пришел не выспавшись, все работы классиков марксизма вылетели из головы.
Экзаменатор Нугвицкая Анида Яковлевна пообещала, что в летнюю сессию никаких поблажек он не дождется. Если также будет «плавать», не видать ему положительных оценок, а вместе с ними – и стипендии.
- Слабенько, Сухановский, неубедительно! – выговаривала она, высоко держа голову и глядя свысока на краснеющего студента. - Не понимаю, как можно так… поверхностно изучать второй съезд РСДРП? Даже не можете перечислить партии, которые были представлены на нем. Именно тогда были заложены основы того, благодаря чему мы сейчас успешно живем, учимся, развиваемся, осваиваем космос. Своим незнанием вы оскорбляете тех, кто отстаивал… принципы внутрипартийной дисциплины. Неужели не понятно? Берите пример с Дубова, вот кто действительно знает Историю, кто мыслит диалектически. Вот каким должен быть будущий врач!
Герман покачивался в трамвае, глядя на химические формулы, но так и не смог заставить себя запомнить ни одной.
Леха Дубов – диалектик! Марксист, твою мать! Герман чувствовал себя как в театре абсурда. Хотелось расхохотаться на весь трамвай, посрывать у мужиков шапки, выкинуть их, когда дверцы откроются на остановке. Только что от этого изменится?
Какая тут к черту органическая химия!
Продолжение следует
Понравилось? Ставьте лайк, подписывайтесь на канал.