От редакции Sports.ru: вы находитесь в блоге Hockey Books, который полностью перевел огненную автобиографию Фила Эспозито, а теперь открывает для вас новую книгу – знаменитого провокатора Шона Эйври. И там тоже жара! Поддержите авторов плюсами, подписками и комментариями, чтобы интересные переводы чаще появлялись на Трибуне и в вашей ленте.
Глава 12. Жизнь пошла по локауту
Летом 2004 года НХЛ и профсоюз игроков вели переговоры о новом Коллективном соглашении. Все понимали, что этого не избежать — еще с момента подписания прошлого соглашения. Перед стартом сезона-2003/04 профсоюз даже рекомендовал игрокам отложить часть денег на следующий год, на случай если будет забастовка или локаут. Мы думали, что это излишняя предосторожность, но я все равно на всякий случай отложил.
НХЛ хотела установить жесткий потолок зарплат, потому что постоянно растущие суммы контрактов, по ее мнению, уничтожат команды, имеющие небольшие рынки. Жесткий потолок означал лимит на общую сумму зарплатной ведомости игроков. В отличие от бейсбола, где можно превысить лимит, заплатив штраф, НХЛ хотела ввести ограничение, которое невозможно было бы обойти никаким образом.
В июле НХЛ агрессивно продавливала эту идею, а профсоюз сопротивлялся. Я считал, что профсоюз ни за что не согласится на жесткий потолок, потому что в этом случае ведущие игроки все равно продолжали бы зарабатывать хорошие деньги, в то время как всем остальным пришлось бы как-то делить остатки между собой.
Главой профсоюза тогда был Боб Гуденау. Бывший капитан студенческой команды Гарварда, который он закончил по специальности экономиста и управленца. Потом получил юридическое образование в Университете Детройта, работал адвокатом по трудовому праву и стал агентом нескольких хоккеистов, включая моего приятеля Бретта Халла, выступавшего тогда за «Сент-Луис». Гуденау прославился тем, что повысил зарплату Халла со 125 тысяч до 7,3 млн за три года (7 066 000, включая подписной бонус в 600 000 за четыре года — прим. ред.).
Боб Гуденау
В 1992 году он был лидером профсоюза во время 10-дневной забастовки, которых в истории НХЛ до этого не случалось, и выбил ряд уступок в пользу игроков. НХЛ на это ответила назначением своего первого комиссара – Гэри Беттмэна, до него главой лиги был президент (в результате забастовки лига заменила президента Джона Зиглера на Гила Штайна, и только почти через год — в феврале 1993-го — Штайна на Беттмэна. Заодно была упразднена должность президента, вместо которого появился комиссар — прим. ред.). Беттмэн тоже был юристом. Он пришел из НБА, где сыграл ключевую роль в введении потолка зарплат — новинки в современном спорте.
Уже тогда было понятно, к чему это все приведет.
Взаимная неприязнь Гуденау и Беттмэна ни для кого не была секретом. На заседаниях профсоюза Гуденау постоянно говорил, что на дух не переносит Беттмэна, и что мы находимся в состоянии войны. Ни с тем, ни с другим не хотелось бы сидеть рядом во время долгого полета, но я понимал, что стремление Гуденау уничтожить Беттмэна (человека, работающего на тех, кто платит нам зарплату) в дальнейшей перспективе выйдет нам боком, потому что если это действительно война, то владельцы клубов к ней готовы лучше.
Каждый клуб имеет в профсоюзе своего представителя, в чьи обязанности, как правило, входит раздавать на Рождество всякую лабуду. Я значился помощником представителя «Кингс», и нас попросили, чтобы мы летом объяснили одноклубникам, что в результате переговоров они лично могут потерять миллионы долларов, а сам профсоюз — сотни миллионов. У многих членов профсоюза, включая меня, нет диплома о законченном среднем образовании. Пусть даже наличие диплома и не гарантирует светлую голову на плечах, нельзя отрицать, что наше образование было хуже, чем у наших лидеров и оппонентов, и это еще больше сказывалось на нашей неуверенности в себе. Я могу пораскинуть мозгами и не боюсь задавать вопросы, когда чего-то не знаю, но адвокаты могут обрушить на тебя настоящий шквал непростых юридических терминов. Порой создавалось впечатление, что мы разговариваем с марсианами. В итоге все равно приходится довериться профсоюзу. В этом-то и проблема.
Сначала нам приходили письма на электронную почту от профсоюза — о том, что происходит или не происходит в переговорах. Но потом часть этих писем попала в руки прессы, и система изменилась. Всю информацию мы получали через сайт, доступ к которому имелся только у игроков, через пароль. Но и там случилась утечка информации, и все перешло в формат конференц-звонков, в которых участвовали по два представителя от каждой команды (то есть 60 человек), а также Боба Гуденау и его помощников; так что удачи тому, кто хотел подслушать эти разговоры.
Эти звонки быстро переросли в цирк. Некоторые только и бухтели о чем-то своем, и никто не мог с этим ничего поделать. Иногда где-то вдалеке слышался детский плач, или звуки того, как какой-то хоккеист резался в Halo (популярная серия видеоигр в жанре шутера от первого лица – прим. пер.). В июне, июле и августе спортсмены не в состоянии высидеть час на конференц-звонке. Мы заточены на постоянное движение. Нам хватает дисциплины и желания выжимать максимум из своего тела по пять-шесть дней подряд, но сидеть на телефоне целый час, обсуждая разделение доходов лиги – это выше наших сил. Именно поэтому у нас и не было шансов в тех переговорах.
Про профсоюз мне все объяснил Крис Челиос, который достаточно хорошо представлял, чем все в итоге закончится. Он считал, что Гуденау выбрал неправильную тактику. Он не говорил об этом публично, но не стеснялся указать на это во время конференц-звонков или же когда Боб лично приходил увидеться игроками. Боб слушал его, но потом все равно поступал по-своему.
У Гуденау было слишком много веса в тех переговорах. Даже если кто-то из игроков не соглашался с ним, Бобу удавалось вернуть его на свою сторону. Он был адвокатом и умел убеждать. Он сводил нас с ума своими презентациями в PowerPoint, а когда не мог кого-то в чем-то убедить, то звонил ему лично или же внезапно приезжал в Детройт на какие-то переговоры и приглашал Чели на обед.
Я участвовал в 30 или 40 подобных звонках, и лишь в нескольких из них на проводе появлялся кто-то из игроков, получавший более восьми миллионов долларов в год. Суперзвезды НХЛ особо не вмешивались в переговоры о разделении доходов сезона-2004/05, разве только — за закрытыми дверьми. А некоторые и вовсе действовали против интересов игроков, помогая лиге. Это всплыло позднее.
Ни малейшего прогресса в переговорах не наблюдалось, и я начал проводить гораздо больше времени у Рэйчел в Голливуд Хиллс, нежели в доме, который мы сняли с Джереми, на берегу океана. Мы практически не виделись, потому что он каждый день уезжал в студию около 4 вечера и записывался там до поздней ночи, а я лежал в постели с Рэйчел и не мог уснуть, потому что мне не давала покоя одна мысль: чем я нахрен буду заниматься, если сезон не начнется вовремя? Дела были плохи. В четверг 16 сентября 2004 года я должен был облачиться в форму и начать заниматься в тренировочном лагере. Вместо этого я сидел в прострации на веранде Café Med на Сансет Плазе. Днем ранее истек срок действия предыдущего Коллективного соглашения. В НХЛ официально наступил локаут.
Несмотря на свое нервное состояние, я не верил, что локаут продлится дольше двух недель. Слишком уж много денег стояло на кону. Впрочем, пусть даже я и участвовал во всех созвонах между профсоюзом и игроками, мне было всего 24 года, и я вообще не понимал что происходит вокруг. Все могло и лет на десять затянуться, откуда мне было знать?
Мой агент Пэт Моррис ни разу не позвонил мне за все время переговоров, не говоря уж о том мрачном дне. А ведь мне хотелось от него услышать, что он нашел мне команду в Европе. Я бы ему тогда ответил: «Спасибо, Пэт. Сколько до отъезда?». Но у Пэта, видимо, имелись дела поважнее. Я дал себе две недели, чтобы посмотреть как будут развиваться события, прежде чем предпринимать что-либо – например, поиск команды в Европе. Тем временем профсоюз выделил всем игрокам, которые в прошлом сезоне были задействованы в НХЛ, ежемесячную стипендию в 5 000. Этого явно не хватало чтобы люди, получавшие более миллиона в год, бросались за профсоюз на баррикады, требуя голову Беттмэна, но для меня это было отличным подспорьем. За прошлый год я заработал 440 000. После вычета налогов, оплаты услуг агента, а также затрат на то, чтобы жить во время сезона в одном городе, а на лето уезжать в другой, даже у самого экономного человека осталось бы максимум тысяч 50-75. Так что нельзя сказать, что я купался в бабле после пары лет в НХЛ.
Межсезонье в Лос-Анджелесе отличается в худшую сторону от Канады тем, что проживание в Южной Калифорнии стоит дороже и деньги уходят быстрее. Но плюс в том, что там Рэйчел, и я в нее влюблен.
Прошло две недели, а нового соглашения так и не было. Впервые за 16 лет я не играл в октябре в хоккей. Я должен был получать в две недели по 20 000 после вычета налогов, а вместо этого каждое утро ходил в зал в Беверли Хиллз и работал по полной, чтобы поддерживать форму. У локаута был еще и сопутствующий урон – нам запрещалось тренироваться в комплексе «Кингс».
Локаут – этот как плохой кислотный трип. Сначала все отлично – стоишь на песочке, потягиваешь фруктовый коктейль и слушаешь любимую музыку, а потом не находишь слов, когда на вечеринке кто-то тебя спрашивает: «Чем занимаешься?».
«Я, наверное, хоккеист», – отвечаешь ты. Но это звучит как-то неубедительно и потому добавляешь: «Ну то есть у меня есть контракт с командой НХЛ, но я не знаю, когда вернусь на работу, если вообще вернусь».
С каждым днем плохих трипов становилось больше, чем хороших. Думаю, будь мне тогда года 34, я относился бы к этому легче, потому что у меня за плечами имелась бы дюжина сезонов в НХЛ и осознание того, что я чего-то добился. А тут мне 24, и у меня отобрали карьеру, когда я только вошел во вкус. Это был самый трудный момент моей жизни. Ведь хоккей – это моя жизнь. И тут я остался без хоккея.
Оглядываясь назад, могу сказать с полной уверенностью, что профсоюз имел шанс выиграть у владельцев лишь в том случае, если б начинал переговоры по продлению коллективного соглашения за 14 месяцев до истечения его срока. Впрочем, если бы все было так просто, то мы не потеряли бы ни одного сезона. Я хочу сказать, что игрокам никогда не победить, даже если профессиональный хоккей будет существовать через миллион лет (в чем я сомневаюсь, учитывая как развиваются события в мире).
Вспоминая тот локаут, и как профсоюз призывал нас готовиться к битве, обещая, что «мы ни за что не сдадимся!», я могу лишь покачать головой и сказать: «Простите, ребята, но вы всегда будете в проигрыше. Профсоюз всегда уступит владельцам клубов, а чем больше вы будете тянуть – тем хуже для вас будут условия». Но в декабре 2004-го я этого не понимал. В прессе начались разговоры, что мы станем первой профессиональной лигой, потерявшей целый сезон. Но ведь этого же не может быть! Или может?..
Рэйчел делала все возможное, чтобы у меня не поехала крыша, но с каждым днем мне становилось только хуже. Вскоре после Нового года со мной случился нервный срыв. Нет, я не скулил и не валялся на улице голым (и я не хочу обидеть тех, у кого так бывало), но я осознал, что не мыслю себя без хоккея. Мне нужно было вернуть его в свою жизнь, иначе я пустился бы во все тяжкие. Поэтому я позвонил Пэту Моррису. Это был наш первый разговор за время локаута. Я сказал, что готов играть – и неважно где именно. Я сказал, что если у него есть на примете какие-нибудь заокеанские команды, которые ищут игроков, то мне хотелось бы представить на рассмотрение свою кандидатуру. По сути я просил: «Пожалуйста, брось мне спасательный круг, скорее!». Если лига хотела поставить нас на колени, у нее это вышло весьма неплохо. Пэт сказал, что будет иметь меня ввиду. Я был рад даже столь неопределенному ответу.
В феврале 2005 года профсоюз вызвал всех игроков в Торонто, чтобы проголосовать по поводу предложения, которое собирался выдвинуть лиге. Это было наше «последнее предложение». Прибыли даже некоторые европейцы: для них поездка получалась «бесплатной» (нам в итоге пришлось за нее рассчитаться), и это был повод вырваться на пару дней из дома. Прибыли и другие игроки, которым просто хотелось побыть среди друзей, поделиться своими горестями, а также выпустить пар и забыть о проблемах с самоидентификацией, которые у всех нас начались, поскольку мы рисковали пропустить целый сезон.
В первую пятницу февраля в Торонто съехались около двухсот игроков. Мы заселились в отель Westin Harbour Castle. Это довольно безликий корпоративный отель с огромными конференц-залами. Нам сказали побыстрее скинуть вещи и прийти на собрание.
Westin Harbour Castle
Зайти туда мне было непросто, потому что человек тридцать из присутствующих даже ссать бы на меня не стали, если б я горел, а четверо или пятеро из них и вовсе готовы были при удобном случае поставить мои зубы на бордюр. Больше меня там ненавидели только одного маленького человечка с нервным тиком с проспекта Мэдисон – мистера Гэри Беттмэна.
Теперь мы все гребли в одной лодке – энхаэловцы, которым не дают играть. Но я все же подождал, чтоб большинство людей расселось, прежде чем зашел сам. Крис Челиос как настоящий друг занял мне местечко рядом с собой в конце последнего ряда. Думаю, он был вторым наиболее ненавидимым человеком в зале, а может быть, и вообще первым, потому что он постоянно перечил президенту профсоюза Тревору Линдену и открыто говорил, что дело нечисто, если принимались какие-то спорные решения. Чели считал, что руководство профсоюза чересчур лояльно по отношению к лиге. И, возможно, он был прав.
Профсоюз хотел собрать нас всех в одном месте и быстренько все решить по нескольким причинам. Согласно официальной версии, они хотели ознакомить нас с делом как можно скорее на случай, если вдруг потом придется вносить правки до дедлайна, установленного лигой. Но мне кажется, они торопили нас, понимая: многим только что прибывшим будет тяжко высидеть в конференц-зале несколько часов. К тому же многие ребята не виделись долгое время и, собравшись вместе в Торонто, не могли думать ни о чем другом кроме того, как они покуролесят вечерком.
Профсоюз приготовил для нас настоящий пир: лазанья, стейки, рыба и всевозможные салаты и овощные блюда. После того как все насытились и отправились в кому, началось собрание. Кстати, в корпоративном мире не накрывают такую поляну перед важными совещаниями, потому что понимают: как только пища упадет в брюхо, уровень концентрации понизится до предсонного состояния.
Наконец, двести игроков НХЛ уселись в большом зале. У каждого в руках собственная папка с подробностями разных вариантов сделки. Наконец-то мы обсудим дела и поймем как нам дальше жить. Как вдруг…
Огромные двери банкетного зала распахнулись, и самые симпаичные девушки персонала отеля вкатили большие серые тележки, обычно предназначенные для грязного белья. Только сейчас они были доверху забиты льдом, который многие в комнате видели впервые за восемь месяцев. Во льду же торчало самое холодное на тот момент пиво в стране.
Пиво сделало свое дело. Вскоре голоса стали громче, а мнения — жестче. Спустя совсем немного времени в центре внимания оказались Тай Доми и Кшиштоф Олива. Тафгай «Торонто» Доми хотел принять условия нового соглашения. У него хватало друзей среди бизнесменов, поэтому некоторые ребята считали, что он хорошо разбирается в ситуации. Олива, 196-сантиметровый верзила, представлявший тогда «Калгари», был целиком на стороне профсоюза и наотрез отказывался заключать сделку на условиях лиги.
Они начали спорить и постепенно двигаться в сторону друг друга, повышая голос все выше и выше. В конце концов они чуть не сцепились в центре зала, и их пришлось растаскивать, пока дело не дошло до рукоприкладства. А затем двери распахнулись вновь, и прибыла новая партия пива. Я перестал считать сколько выпил Кит Ткачак после того, как он осушил восемь бутылок за полчаса. И он был далеко не единственным, кто нацелился поставить рекорд по пиву в тот вечер.
Стало очевидно, что встреча задумана с единственной целью – накормить нас от пуза и напоить, чтобы вопрос так и остался нерешенным. Так и получилось.
На субботу было назначено еще несколько совещаний, но я решил на них не ходить. Ничего нового я там не узнал бы, а пивного фестиваля и споров мне и вчера хватило. Поэтому я сел в такси и поехал в Пикеринг к родителям (пригород Торонто в 40 километрах от центра – прим. пер.). Мы обсудили с ними положение дел в НХЛ и мои опасения касательно будущего. Все-таки это были люди, которым я еще в детстве говорил, что хочу играть в НХЛ, которые возили меня на тренировки каждое хмурое зимнее утро, отправляли на выезды с командой, верили, что у меня все получится, и утирали слезы, когда другие говорили, что у меня нет никаких шансов. Теперь же мама и папа не могли найти слов. Что то, о чем и подумать-то было нельзя, вот-вот может произойти. Я понял (и это было слабым утешением), что, оказывается, случиться может все, что только можно представить.
Родители верили, что у меня есть план, и все в итоге встанет на свое место. Но они безусловно переживали из-за меня, а потому вернулись со мной в Торонто, и мы вместе поужинали в «The Keg». Я пошел в туалет поссать, и за мной зашли два парня. Пока они ждали свободной кабинки, один из них стал жестко критиковать меня как игрока. Для красоты истории стоило бы сказать, что я развернулся и отметелил их обоих за оскорбление спутника своих родителей, но на самом деле этого не произошло. Я просто вышел из туалета. Они меня даже не заметили.
* * *
16 февраля 2005 года НХЛ стала первой профессиональной лигой в истории спорта, отменившей целый сезон.
Пэт Моррис наконец-то позвонил и сказал, что у него есть для меня предложение в Финляндии, в городе Лахти. Населения там примерно 100 000 человек, расположен городок как Уайтхорс на Юконе — 60-й градус северной широты. А сама команда «Лахти Пеликанс» лежала на самом юге турнирной таблицы в СМ-Лииге – ведущей хоккейной лиге страны. Как тут не обрадоваться? Я подписал контракт с «пеликанами» до конца сезона и отправился в Хельсинки, после чего еще час добирался на машине до Лахти – милого городка на берегу залива.
Отели в Финляндии похуже тех, к которым мы привыкли в НХЛ. В номерах стоят двуспальные кровати с матрасами не толще подушек. Напряжение в сети отличается от Северной Америки, а телевизор показывает невероятное количество каналов – аж восемь. И все на финском.
На завтрак в отелях предлагают вареные яйца, маринованную селедку, икру в крошечной банке, и кучу хлеба. На четвертый день пребывания в стране я всем этим даже проникся. Перед каждой тренировкой мы надевали тренировочные костюмы с эмблемой клуба и пробегали около мили по зимней сказке. Температура на улице держалась около минус восьми по Цельсию, и все вокруг было белым. Вдоль маникюрно вырезанных городских тротуаров сугробы по полтора-два метра в высоту, а у спортивного центра — огромные лыжные трамплины высотой этажей в восемь; этот спорт очень популярен в Финляндии. Я никого не знал, и все вокруг выглядели одинаково: блондины, съежившиеся от холода, еще более сурового, чем в Канаде. Я был очень далек от Лос-Анджелеса.
Свои первые матчи за «пеликанов», выступавших в бирюзовой форме (более светлой, чем у «Сан-Хосе») с черными и белыми полосками и розовой головой пеликана в качестве логотипа (на самом деле клюв пеликана на логотипе клуба вовсе не розового, а оранжевого цвета – прим. пер.), я играл на домашней Isku Areena, вмещающей пять с половиной тысяч болельщиков.
Я никого в команде не знал, и был там единственным легионером из НХЛ. Но все к этому нормально относились. Ну то есть никто не жаловался, что я занимаю место какого-нибудь финского игрока. Они были рады видеть меня в своем составе, а я был рад забросить шайбу в своем первом матче. Я радовался, что вернулся на лед, но несмотря на это ощущал длительное отсутствие хоккея на высоком уровне. Это и немудрено.
После первой смены я чуть легкие не выплюнул. Неважно, сколько забегов на четверть мили я делал, чтобы поддерживать себя в форме – ничто никогда не заменит жжения после первой за долгое время игры. Для меня это лучшая боль в мире. На самом деле, она на втором месте. На первом – укол [лекарственный препарат, запрещен в РФ]. К легким вскоре присоединились ноги. На финском льду мне не удавалось сделать сильный первый толчок коньком, хотя я точно знал, что в НХЛ у меня это получается. Болельщикам этого не видно, но себя-то не обманешь. Миллисекунды задержки тянутся словно дни, и демоны в голове начинают нашептывать тревогу.
«Он разучился отталкиваться? Вернется ли он на прежний уровень? Может быть, этот локаут его и погубит?» Хорошо, что в начале карьеры все это проходит за считанные дни, игры и тренировки, после чего ноги снова включаются. И все возвращается на свое место. А вот когда этого не происходит, тогда уже надо задумываться о том, чем ты собираешься занимается следующие 60 лет.
Во второй игре я забросил две шайбы и получил удаление до конца встречи за драку с Яркко Рууту, который играет в схожем со мной стиле, но на гораздо более низком уровне. Я выходил из зоны по левому борту и сделал поперечную передачу нашему крайнему. Рууту запоздал с силовым, я поднял клюшку вверх, чтобы защитить себя — и угодил ему в голову. Затем я сбросил краги и принялся его бить, прежде чем он успел закрыться. Моя команда и болельщики пришли от этого в восторг, потому что у них в лиге никто никогда не дерется. Судя по тому, как болельщики радовались моей победе, даже финны не в восторге от Рууту. О нем в НХЛ отзывались с отвращением, в то время как про меня говорили иначе. Про меня говорили с ненавистью.
После игры мне было одиноко. И грустно. Мне бы хотелось праздновать победу в раздевалке Staples Center, сделав хет-трик Горди Хоу, которым помог «Кингс» одержать победу со счетом 4:3 в овертайме. И при этом не мешкать, потому что моя сексапильная актриса была голодна. Ей бы хотелось поскорее вскочить в мой Porsche 911 Turbo и стремглав пуститься по улицам Лос-Анджелеса с откинутым верхом. Я курил бы сигарету, а к моему колену был примотан лед, но он вовсе не мешал моей девушке делать восхитительный минет, потому что она была в восторге от моей игры.
Вместо этого я торчал в сауне в подвале какого-то бара в Лахти, посреди людей, говоривших на непонятном мне языке, а фоном играли песни, которые года три назад в Америке входили в топ-40. Вот еще одна причина, по которой владельцы клубов всегда победят игроков в переговорах о коллективном соглашении: попробовав на вкус НХЛ, понимаешь, что лучше уже не будет нигде.
Утром в воскресенье я проснулся с четким осознанием, что делать дальше. Я доехал на шаттле от отеля до арены и сказал охране, что забыл мобильник в раздевалке. Там я быстро собрал свои вещи, вернулся в шаттл, ждавший меня у входа, и сказал водителю подбросить меня до автовокзала. Я купил билет до аэропорта Хельсинки и расслабился только тогда, когда приземлился в Норвегии, где у меня был стыковочный рейс до Нью-Йорка. Пэту Моррису я позвонил только где-то через неделю, но и без того догадывался, что финны сообщили ему о моем побеге. Он сказал: «В офисе ставили, что ты в Финляндии не задержишься больше недели». И рассмеялся. Видимо, он выиграл спор.
По прибытию в Нью-Йорк я выяснил, что там проходила неделя моды. Точнее, я и так это знал. В Лос-Анджелесе надо выглядеть хорошо, поэтому как-то само собой начинаешь за этим следить. Но мне и самому нравится хорошо выглядеть, поэтому я стал читать GQ и Vogue – их заметки про моду меня увлекали не меньше книг. Мне нравилась движуха вокруг недели моды в Нью-Йорке, интересно было ходить на показы, которые длятся минут 15, но подготовка к ним занимает несколько месяцев, что очень похоже на профессиональный спорт. Мне нравилось ходить на вечеринки с шампанским и общаться там с интересными и успешными людьми из мира моды, бизнеса и культуры. Меня обуревало то же ощущение больших возможностей, как и когда я был моделью смокингов в передаче «Доброе утро, Америка». Вот только теперь я гораздо больше соответствовал городу. Я добился определенного прогресса в личностном развитии за пределами площадки. Я чувствовал, что могу жить в ритме Нью-Йорка. Этот город помог мне не то чтобы забыть о моих проблемах, но отложить их на неделю.
Но жил-то я не в Нью-Йорке. Я жил в Лос-Анджелесе, и по окончании праздника улетел домой. С Рэйчел дела шли неважно. Она по-прежнему была чуткой и понимающей, вот только я чувствовал себя неудачником. Мне казалось, что я не могу ничего дать ей взамен. И я понимал, что дело в локауте. Мне 24, я сижу без работы и живу с девушкой. В голове постоянная тревога о работе и мысли, что я недостаточно хорош для Рэйчел. Ведь я встречаюсь с известной разведенной женщиной, у которой двое детей, и в жизни все хорошо. Все, кроме меня.
Как только я закончил пробежку по лестнице Drake Stadium в кампусе Калифорнийского Университета в Лос-Анджелесе (UCLA) в Уэствуде, зазвонил мой телефон. Я вытер руки от пота, чтобы провести пальцем по айфону и принять звонок от Крестного отца. Несмотря на то, что он говорил невероятные вещи, я знал, что Крис Челиос не фанат розыгрышей, и внимательно слушал каждое его слово. Владелец компании Motor City Mechanics выразил готовность подписать Чели, Дериэна Хэтчера, Брайана Смолински, Криса Дрэйпера (Дрэйпер так и не сыграл — прим. ред.) и бывшего 42-го номера «Детройта» (это я) в свою команду, которая выступает в Объединенной хоккейной лиге (UHL). Чели уже даже договорился по контрактам. Мне полагалось 20 тысяч подписного бонуса, две с половиной тысячи за каждую победу и 800 долларов за поражение. Да к тому же еще и неожиданный подарок – мы освобождались от выездных игр. Чели был тот еще жук – он понимал, что на выезде нам ничего не светит, и потому договорился, чтобы мы играли только дома.
Прекрасный видеодокумент эпохи
В двух вещах можно можно было не сомневаться: мне требовались деньги и игровая практика – проветрить голову и поддерживать форму, чтобы в сентябре, когда будет покончено со всем этим дурдомом с трудовым соглашением, я бы вышел на лед максимально готовым к уровню НХЛ. Пусть даже я и поставил крест на хоккейном приключении в Финляндии, играть-то действительно надо было. Чели стал настоящим спасителем.
Он сказал, что жить я буду у него дома в гостевой комнате. Это было логично, потому что мы бы все равно проводили вместе весь день до ночи (а точнее — до поздней ночи), как это и было в недавнем прошлом. Сказать по правде, я с радостью попрощался с Рэйчел и ее детьми, поскольку был уверен, что им поднадоело каждый день видеть меня недовольным. Осталось непонятным, когда мы увидимся в следующий раз, но я надеялся, что возвращение к жизни (и небольшое расстояние) положительно скажутся на наших отношениях.
Чели жил в большом доме в Блумфилд Хиллс с четырьмя детьми и женой Трэйси, с которой он расписался еще в молодости. Она была просто прекрасна – очень простой и толерантный человек, но с таким семейством иначе и не получилось бы. Дети были вежливыми и почтительными, но от отца они унаследовали жилку соперничества, так что в доме было достаточно оживленно. Меня поселили на первом этаже рядом с кухней, и слышимость там была очень хорошая.
Было здорово снова весь день проводить с Чели. Все как в старые времена (то есть два года назад), когда мы вместе ездили на каток тренироваться или обедать в Cheli’s Chili Bar. Мы занимались в сауне, располагавшейся прямо в подвале его дома и, тем не менее, все равно пару раз в неделю ездили в город тусить.
«Механики» заявились в UHL лишь осенью 2004 года, так что история команды не насчитывала и сезона. Когда я приехал в Детройт, у них было 18 побед и 39 поражений (несколько из них в серии бросков). Стоило мне немного напрячься, как я начинал доминировать на площадке. Да, доминировать в профессиональной лиге низкого уровня (а именно такой и была UHL) – это невеликий повод для гордости, но вернуться на лед было здорово. Финт-другой с шайбой на скорости прекрасно сказывались на уверенности в своих силах. Я играл довольно грязно, потому что внутри у меня все бурлило из-за локаута, и требовало выхода. К тому же, мне так и следовало играть, чтобы соперники хорошенько подумали, прежде чем бросаться на меня. В НХЛ у подстрекателя много приемов, и слова занимают одно из первых мест. Но в UHL лучше всего доказывать все делом. Моя клюшка превратилась в меч. Если кто-то хочет в меня въехать – пусть знает, что это может стоить ему глаза или пары зубов. Со мной в этой лиге ### забалуешь, ведь у меня на кону слишком уж многое.
Как-то раз мы играли с «Флинт Дженералс», и у них был один баламут по имени Кевин Керр. В 1986 году «Баффало» выбрал его на драфте в третьем раунде. Но, как это часто случается с теми, кто мог бы играть в НХЛ, он так до нее и не добрался, Керра бесило, что игроки UHL теряют рабочие места из-за хлынувших в лигу энхаэловцев, потому что их хозяева-миллиардеры выясняют отношения с профсоюзом игроков-миллионеров. Я с ним и не спорю, но это лишнее напоминание о том, что хоккей – бизнес, и «Мотор Сити Механикс» лишь использовали выпавший им счастливый случай.
Кевин Керр
Я не помню, что конкретно наш тренер Стив Шэннон сказал в перерыве, но по факту он объявил награду в 200 долларов за голову Керра. Каким-то образом эта глупость покинула пределы раздевалки и стала достоянием общественности, после чего президент UHL Ричард Бросал дисквалифицировал Шэннона до конца сезона. Керру немного досталось в той игре — в результате чистого силового приема, голову-то ему точно никто не собирался отрывать. Ну вы сами подумайте, зачем кому-то наносить травму за 200 долларов?
Дело в том, что тренеры постоянно говорят «оторви ему голову нахер» в отношении кого-то из соперников (только цену за это не назначают). Говорится ли это всерьез? Безусловно. Вот только они не хотят, чтобы вас или их на этом поймали. Стив Шэннон попался, потому что допустил хоккейное преступление, огласив цену.
Мне было неловко, что я не ездил на выезды с «механиками», а потому решил все-таки провести первый матч в гостях в городе Флинт, где приезжим командам приходилось нелегко. Меня ненавидели на всех аренах НХЛ, но там ты хоть как-то защищен – между игроками и болельщиками есть буферная зона. В UHL такой защиты нет и в помине, так что когда автобус подъезжает к арене, его там уже поджидают. У входа я слышал стандартную херню: «Пидарас! Ссыкло! Сука! Пидарас!». Бывали случаи, когда я отвечал таким болельщикам, и с удовольствием наблюдал, как они обсирались, стоило мне подойти к ним бодрой походкой. Все эти разговоры тут же заканчивались.
Быть может, таким образом я заставил и Чели почувствовать себя неловко, что он не ездит на выезды, потому что он согласился сыграть в следующем гостевом матче в Каламазу. Поскольку у нас на тот момент все еще не было нового тренера, Чели поставил на эту должность Боба Ритчи (настоящее имя Кида Рока – прим. пер.). В это трудно поверить, но вот стоит Кид Рок за лавкой «механиков» с пивом в бумажном пакете, и объявляет смены. Ему весело, равно как и всем в нашей команде, и даже ребятам из «Каламазу Уингс». Ничего более похожего на «Щелчок» я в своей жизни не видел. Несмотря на это, мне было неловко, что нам под столом платят такие деньги, поэтому я играл по-честному. Однако после пары матчей в Детройте случилось то, чего я опасался. Избив одного беднягу после небольшой игровой стычки, я посмотрел на свой указательный палец по дороге на скамейку штрафников, и увидел оголенную костяшку. Кожа отошла в обе стороны, будто с зацветшей луковицы. Мой удар пришелся аккурат в две передних зуба, и с пальцем теперь была беда. Таких травм в драках я еще не получал.
Я поехал сразу в раздевалку, куда с трибуны пришел врач, чтобы осмотреть меня. Он быстро пришел к выводу, что мне надо ехать в больницу на рентген. После этого оставалось только надеяться, что на месте будет хороший пластический хирург, который сможет меня залатать, если потребуется операция.
По дороге в больницу я вспотел больше, чем за всю игру, потому что ситуация была серьезной. Хоккеисту по понятным причинам нужны руки, но все усугублялось еще и тем, что в случае получения травмы во время локаута в ходе игры в другой лиге, игроки НХЛ рисковали потерей зарплаты на следующий сезон — если бы к тому времени не залечили ее.
Рентген ничего серьезного не выявил. И мне еще повезло, что в городе был врач, работавший на «Ред Уингс». В хоккейных командах работают ведущие врачи, и швы они накладывают не хуже любого пластического хирурга, потому что практики у них хватает.
Чтобы зашить указательный палец, потребовалось наложить 26 швов, после чего врач наложил шину и замотал все несколько раз. Мне сказали явиться на осмотр через несколько дней, чтобы определить, можно ли снимать швы.
Обычно швы снимают через три-четыре дня, иначе кожа начнет восстанавливаться поверх них. Если опоздать с этим моментом, то потом будет очень больно, потому что придется заново резать кожу, чтобы удалить швы. Лучше всего снимать их даже на день раньше — кожа тогда будет все еще розовой и мягкой, и из раны еще будет сочиться кровь. Смотрится не очень, зато работает.
По договору с «Механикс» деньги нам платили за каждый матч, и Чели считал, что с моей стороны было бы неуместно их требовать, если я не играл. В большинстве случаев мы побеждали; и за выходные, выиграв три матча, можно было заработать 7 500. Поэтому я решил выйти на лед. Я планировал играть по периметру и не лезть в стычки и потасовки. Пришлось как следует замотать руку, чтобы с ней ничего не случилось. В добавок менеджер по экипировке «механиков» (я обожаю экипировщиков – это потрясающие люди в любой команде) нашел способ сделать пространство в краге побольше, чтобы осталось место под бинты. Я сыграл все три матча – два мы выиграли и один проиграли. За 5 800 моему пальцу стало гораздо лучше.
А вот на сердце было нелегко. Рэйчел так ни разу и не приехала в Детройт. Несмотря на то, что мы встречались не так уж и долго — меньше года — я чувствовал, что конец близок. Отчасти мне хотелось, чтобы эти отношения закончились, но с другой стороны хотелось, чтобы они длились вечно. Мне тогда было тяжело находиться в отношениях, но и проще бы не стало. Поэтому я решил поступить порядочно, и сказал ей, что она может продолжать свою жизнь без меня. Локаут никуда не делся, но я понимал, что вечно он длиться не может, так что нужно было сосредоточиться на тренировках и подготовке к сезону-2005/06, если он вообще состоится. Мое предложение не удивило и не разозлило Рэйчел. Она испытывала аналогичные чувства. Она очень мудрая и заботливая женщина, которая прекрасно понимала, как складываются наши жизни. Ее первые отношения после Рода были со мной, и она относилась к ним совсем не ветрено, равно как и я. Мы остались друзьями. Некоторое время спустя сложилось так, что мы стали жить на соседних улицах, и я регулярно навещал ее и детей.
* * *
Я продолжил играть в Детройте и наблюдать за тем, как работает Чели – не на льду, а за его пределами. Он полностью посвятил себя локаутным переговорам, однако его сверхчеловеческая энергия была направлена не на лигу. Вместо этого он сконцентрировался на том, чтобы контролировать все закулисные переговоры внутри самого профсоюза. Некоторые ребята проводили «неофициальные» встречи с НХЛ и владельцами клубов, что шло нам во вред.
Крис Челиос
Я был рядом с Чели, когда тот находился в гуще событий, и он мне все рассказывал. Разбираясь с группой игроков, которые пошли против общих интересов и вели секретные переговоры, он накопал много интересного. Он нанял за свой счет юристов, сделал запрос о предоставлении доступа к архивам электронной почты членов профсоюза, и летал на другой конец страны, чтобы встретиться с этими игроками. И самое прекрасное, что будучи суперзвездой, он боролся за интересы средних хоккеистов. И ведь никто ему в этом не помогал, не считая нанятых им юристов. Это сродни уличной драке, где с одной стороны Чели, а с другой те, кто шел против профсоюза.
В их авангарде шел Тревор Линден, а мой партнер по «Кингс» Трент Клэтт сначала был среди них, но в итоге перешел на сторону Чели.
Я доверял Шенни безоговорочно, но про других этого, кажется, не сказать. Был ли он умнее нас всех и всего лишь пытался навести мостик между желаемым и действительным, работая с обеими сторонами – НХЛ и профсоюзом? Возможно. Не знаю. Но Чели тогда считал, что эта группа игроков слишком дружелюбно настроена к НХЛ и, следовательно, несла вред нашей позиции в переговорах. Не знаю, что там Шенни сделал, но его отношениям с Чели это нанесло непоправимый удар. Выходя на лед, они все так же отдавались без остатка, но за пределами площадки стали сторониться друг друга.
* * *
Минул июнь 2005 года, и впервые с 1919-го не состоялся финал Кубка Стэнли. Лига и профсоюз так и не пришли к соглашению, но я понимал, что игроки уступят, когда в сентябре снова встанет вопрос о работе. Пресса пестрела заметками с лейтмотивом «все пропало» — о том, что мы потеряем болельщиков, что на восстановление брэнда уйдут годы — но я в это не верил. С локаутом люди осознали, что они следят за НХЛ, потому что любят ее. Нет ничего лучше, когда болельщики любят игру так же сильно, как и ты сам.
А вот чего люди не понимают, так это как сильно локаут ударил по игрокам. Под этим стрессом давали трещину отношения и браки. Весь домашний быт хоккеиста построен на ритме, предполагающем, что он где-то вдали – на тренировке, на домашней или выездной игре. Столь радикальная смена ритма требовала изменений, к которым многие оказались не готовы. Мне неизвестны конкретные случаи разводов во время или сразу после локаута, но на встречах профсоюза часто слышались жалобы вроде: «Жена не знает, что со мной делать. Жена меня убьет. Я и сам не знаю, как мне быть». Подобные разговоры шли по всей лиге. В какой-то момент это даже стало местным приколом. При каждом удобном случае кто-нибудь бросал: «Если локаут не закончится в ближайшее время, меня ждет развод».
Я знаю, что ряд игроков обращался в одну компанию во Флориде, чтобы получить заем, ставя в залог свои гарантированные контракты – и это были даже не те, кто получал минималку, а игроки на миллионных контрактах, привыкшие к роскошной жизни. Рисковое дело, потому что кто знал, что станет с нашими контрактами по итогам переговоров? Единственное, в чем я был уверен, так это что игроки будут биться до последнего, чтобы сохранить свои гарантированные контракты. Учитывая специфику профессии, карьера может закончится в любой момент. Отбирать у человека контракт, потому что он не может продолжать играть из-за травмы или из-за изменений в трудовом соглашении – это аморально, да и вообще должно быть незаконно. Но в июне 2005 года я прекрасно отдавал себе отчет в том, что игрокам никогда не одолеть владельцев клубов в этом споре. Ставить на обратное было бы самым глупым поступком в истории азартных игр.