В Голливуде его считали эталоном советского артиста. Он не скрывал, что оценка эта ему приятна. Но и только.
Человек он был непростой. Даже мудреный. Комфортно жить не умел. Даже отчаянно бедствуя, да что там, нищенствуя, сниматься отказывался. Чем удивлял окружающих: деньги не нужны? Нужны, нужны ему были эти чертовы бумажки. Но – «Видите ли, я воспитан несколько по-иному – я опираюсь на заповеди, с какими наше поколение относилось к искусству».
МИЛЫЙ БРЕД
Ах, какой у них в Щепкинском курс был! Олег Даль, Виталий Соломин, Виктор Павлов. Он пережил их, ушедших совсем не старыми людьми. Да и самому отведено было только 67 лет, но все равно получалось, что он самый старший – потому что они умерли, а он жив и обязан хранить не только свою честь, но и их – актерскую, человеческую. Душа у него сильно болела.
Он вспоминал съемки у Калика, Тарковского, Мельникова, Панфилова, Трегубовича... А вот «Большую перемену» не любил, нет. Вообще, к собственному успеху относился скептически. О некоторых своих ролях отзывался пренебрежительно – «профессиональный долг». И Нестора Петровича, этого мальчика-мужчину (Кононова, кстати, часто так и называли – «актер с детским лицом»), весь фильм перевоспитывавшего учеников детородного возраста и страдавшего от чувств к красавице Полине, не любил. Говорил слова обидные: мол, когда прочитал сценарий, пришел в ужас. Но про партнеров – только хорошо: «Там был собран весь цвет четырех поколений артистов. Любой бред в их исполнении выглядел милым и обаятельным, а главное – искренним. Вот такой силы таланты были в то время...»
Даже молодые режиссеры слышали об уникальном пожилом актере. Он читал сценарии и, по собственным словам, отшатывался: это что-то из области ужастиков. Нет, он не мог позволить себе сниматься в такой «дури» – «Во имя своих друзей, которых уже нет в живых».
Приехал как-то на кинопробы и вдруг разрыдался. Все решили: Михаил Иванович в образ входит. Никуда он не входил, да и образа никакого не было, а разрыдался от невозможности что-то изменить, от непрофессионализма человека, сидящего в кресле с надписью «режиссер». Гонорар ему обещали приличный, но сниматься он не стал – иначе плакать пришлось бы весь фильм. Было искусство – стало антиискусство. «Лепят невесть что».
Исключение он сделал только для Глеба Панфилова, у которого когда-то сыграл одну из первых и лучших своих ролей – Алешу в картине «В огне брода нет». Вышло, что и последнюю роль – тоже у Панфилова. В фильме «В круге первом» по роману Солженицына. Кононов в то время уже болел сильно. Но рад был настоящей работе, сыграл на разрыв аорты. И непонятно было, откуда в этом усталом, измученном человеке – а глаза-то прежние были, сияющие, с лукавинкой, озорством – нашлись силы, чтобы так высоко зазвучать. Съемки закончились – плакал.
ЗАКРЫТЫЙ, КАК ШКАФ
Кононова часто отождествляли с его смешными, не очень правильными (помните, Митьку-Имею право из фильма «Здравствуй и прощай»?), но обаятельными героями, на встречах со зрителями просили рассказать забавную историю. Он не то чтобы обижался, но был категоричен: я – не рассказчик анекдотов, роли со мной не имеют ничего общего, я другой человек. На съемках после смены артисты звали посидеть, выпить – отказывался. «Я абсолютно закрытый – как шкаф, как чемодан, одиночка».
О боли своей откровенно рассказал в книге воспоминаний. Издавать ее ни одно издательство не захотело: автор уж больно строптивым оказался, за каждую строку готов был грызться. Уже после смерти актера напечатала главы из нее одна провинциальная газета. И были там страшные-страшные слова: «Я не боюсь смерти. Там не будет боли. Там я встречу маму и, наконец, спрошу ее, почему она ушла, не попрощавшись...»
Мама... Он очень любил ее. Отец, прошедший войну, умер от ран. И они остались вдвоем. Мать, вся в трудах, заботах, скупа была на ласку, нежность. И печально вздыхала, глядя на золотоголового своего Мишу: «Тяжело тебе будет в жизни. Предан, как собака, ласков, как щенок». Реальность оказалась страшнее.
Мысль, что однажды придет какая-то женщина, заберет Мишу, была для матери невыносима – «Я тебя родила, вырастила, а ты меня бросишь ради какой-то вертихвостки». И когда он женился, невестку не приняла. Даже с сыном перестала разговаривать. Не желала признать, что Наташа, скромная, симпатичная, умная, добрая, под пару ему. Про таких говорят – раз в жизни встречается.
Мише 30 лет исполнилось. И он решил в этот день, наконец-то, с мамой помириться, утром с подносом, уставленным вкусностями, к ней постучался, дверь аккуратно приоткрыл и... Мама лежала на полу, в руке бутылка с отравой для тараканов.
...Что-то тогда сломалось в нем. Стал раздражительным, грубым. Наташу заставил с работы уволиться, от подруг отказаться. Она не противилась. Она соглашалась. Мужа искренне считала гением. Вот только ребенка родить побоялась – заикнулась было и услышала: «Я в неволе не размножаюсь». Потом, уже много лет пройдет, и Михаил Иванович затоскует, запишет в своих тетрадях: «Сегодня я шел мимо детской площадки и увидел, как мальчик бежит и кричит: «Папа! Папа!» Мне так захотелось, чтобы он бежал ко мне. И меня называл папой...»
Читайте также:
Андрей СОКОЛОВ: люблю классику в человеческих отношениях
Еще больше интервью со звездами на Панорама ТВ.
Подписывайтесь и оставайтесь с нами!
#михаил кононов #актеры #советские артисты