Валерия Крутова пишет о нелюбви. История одного дома, история нескольких жителей. “Квартира извергает из себя, извергает. Она никак не может остановиться. Она рвется на воздух, во двор. Её рвет во двор“. Балансирующий между художественным повествованием и эссеистикой авторский голос действует на читателя гипнотически: гипноз этот недобрый, зато очистительный. Жесткие образы, обжигающий реализм, кинематографический навык ловли необходимого кадра делают тебе плохо для того, чтобы потом стало лучше. Думается, Валерия здесь похожа на врача, ловко сдирающего присохшую марлевую повязку. Хочется взвыть: “До чего мы дошли, Господи”. А потом добавить: “Прости нас, пожалуйста”.
Босх даст
— Кого вы ищете в гробнице, о последователи Христа?
— Иисуса из Назарета, распятого, о небесные.
— Его здесь нет; он воскрес, как он и предсказывал. Идите, объявите, что он восстал из гроба.
Иногда кажется, что моря и океаны наблевал сам господь бог, глядя на то, что происходит в мире. А мы плещемся в них, рыбачим, полагая, что море – это такая радость, за которую можно отдать двенадцать месяцев работы. Отдать за пять дней якобы-удовольствия от воды. Перезагрузка – так говорят выезжающие на моря. Отъезжающие от привычного уклада дел. Недалеко отъезжающие, на морях они попадают в свою привычную среду обитания. Ведь мало сменить картинку вокруг, еще бы сменить картинку внутри себя.
Каждый раз, когда я выхожу из подъезда, думаю, что богу бы наблевать море прямо тут – за беседкой или за гаражами. Ему даже не надо далеко ходить, все, от чего можно испытать отвращение, здесь. Оно раскидано по коробкам и жалко, что коробки с доступом. Однажды в детстве мы заложили кирпичами дверной проем соседки. Заложили ночью, чтобы к утру, когда она потянет дверь на себя, сюрприз уже хорошо сцепился. Сейчас-то понятно, что соседка была не такая уж и гадкая. Просто разломала лавочку, на которой мы, четырнадцатилетние, сидели. Мы даже не курили, даже не пили. Мы играли на гитаре, плели из бисера фенечки, болтали, и все это до десяти вечера. Потом мы расходились по домам к сугубо строгим родителям. А однажды утром вышли и увидели, что лавочки нет. Пожалуй, все-таки гадкая соседка была.
Доступа в коробку не было примерно двадцать минут, но лавочку больше никто не трогал. Мало ли что от этих положительных детей, нас то есть, можно было ожидать.
Мы установили новую лавочку, покрасили ее и продолжили играть на гитаре, плести фенечки и болтать. Каждый вечер до двадцати двух-ноль ноль.
Сейчас во дворе все по-другому. Те старые соседи, стали такими старыми, что неожиданно поумирали друг за другом, лавочки снесли коммунальные службы и поставили новые. Новые выглядели новыми всего пару дней. После первого дождя краска на лавочках повздувалась, а после первой зимы все металлические части покрылись ржавчиной. Сейчас двор похож на ободранного и злого кота. Злого, потому что никто не «гладит» попами лавочки ни по, ни против шерсти.
Такой двор мог бы вдохновить Босха на новую работу, а блюющий бог стал бы ключевой фигурой. Ключевой фигурой без ключа к спасению. Открыть доступ из коробки с доступом – задача не из легких. Надо же, а ведь квартира легко открывается, извергает из себя клубы сигаретного дыма и алкогольных паров, мужчину, избивающего жену, он вот-вот дойдет до той ручки переключения передач и придушит собственного ребенка, чтобы не мешал спокойно пить.
Квартира извергает из себя старуху с невидимым куском дерьма под носом. Вечно сморщенную, ожидающую пакостей, оказывающую пакости всем желающим. Желающие даже могут не знать, чего они желают. Такая старуха знает лучше. Ведь знала же она, что сыну будет лучше без той шаболды из третьего подъезда. Теперь сын счастливый сидит на диване, растит брюхо и пьет в одного на кухне.
Квартира извергает из себя женщину, которая находит радость только в еде, навязывает эту радость детям. Брошенная всеми, не справившаяся с самой собой, она ест жирные куриные ноги, размазывая масло по лицу, мечтает похудеть и ненавидит подруг, просматривая их Инстаграм с фотографиями из спортзала. «Мам», — дергает ее за юбку маленькая дочь. «Пошла вон, не видишь мама занята?!» — орет женщина и швыряет телефон на стол с засохшими каплями варенья, прилепившими к себе всю пыль её существования.
Квартира извергает из себя ту шаболду из третьего подъезда, которая могла бы стать женой пузатому сыну старухи. Шаболда могла бы стать прекрасной женой, но в ненависти и попытке отомстить обидчику, -це, -кам, она доказывает каждой новой постелью, что востребована и нужна. Доказывает себе. Сейчас ей за тридцать, и количество постелей увеличивается после каждой пятницы.
Квартира извергает из себя пропахшего мусором старика, приглядитесь, ему лет сорок, но он выглядит дряхло, он пахнет, словно помойка мира добилась господства над чистотой. Он тащит мусор в дом, роется, ищет чего-то, что может его спасти от уныния и безрадостного существования. Каждый пакет с мусором – надежда на жизнь.
Квартира извергает из себя, извергает. Она никак не может остановиться. Она рвется на воздух, во двор. Её рвет во двор. На двор. А во дворе море, еще не то, не божье море. Здесь море из луж крови, разлитого пива, абсолютно человеческой рвотной массы – здесь море из осоловевших от ужаса котов и бродячих псов. Их никто не подкармливает. В таком дворе – они сами подножный корм.
Грехопадение дома.
И пока оно дома, нет сил вспомнить замок из песка, который мы строили в этом дворе.
Сделайте доброе дело - поставьте лайк, чтобы эту публикацию увидели больше людей! =)