КАК ЭТО БЫЛО В НОЧЬ С 25 НА 26 СЕНТЯБРЯ 1983 ГОДА
В подмосковном Центре по наблюдению за небесными светилами на самом деле никто за небесными светилами не наблюдал. Под вывеской Центра за железобетонным забором с колючей проволокой и вооруженными солдатами на КПП скрывался один из наиболее секретных объектов Министерства обороны СССР. Именно здесь находились, образно говоря, зоркие глаза вооруженных сил страны, круглые сутки, наблюдавшие за территорией США и прилегающей акваторией Мирового океана с одной только целью: вовремя засечь старт баллистической ракеты. Центр начали строить в начале семидесятых, а на боевое дежурство поставили только десять лет спустя. И это неудивительно. Ведь помимо военного городка со школами, магазинами и жилыми домами для офицеров дорогостоящий проект Центра предусматривал создание так называемой «спецзоны», о существовании которой гражданские жители городка догадывались по громадному белому шару, возвышающемуся над лесом наподобие чудовищного шампиньона. И только военные знали наверняка, что «зона» связана с Москвой специальной закодированной связью, а упрятанным под «шампиньоном» тридцатиметровым локатором — с орбитальной космической группировкой спутников-шпионов; что запуск любой американской ракеты будет зафиксирован уже на старте и в то же мгновение светящийся «хвост» из сопла увидят на мониторах на подмосковном командном пункте; что гигантский компьютер М-10 в доли секунды обработает поступающую от спутников информацию, определит место старта, укажет класс ракеты, ее скорость и координаты. Случись ядерная война, первыми об этом узнают в «спец- зоне».
В тот вечер сорокадвухлетний подполковник Станислав Петров, прихватив стопку бутербродов, пахучее крошево заварки и кулек с желтым сахаром — провиант на случай ночного дежурства, вышел из подъезда дома номер восемнадцать по улице Циолковского и, придерживая рукой фуражку, — бегом к автобусной остановке, где попыхивал угарно раздрызганный служебный «пазик». Осенний вечер сикал мелким нескончаемым дождичком, расплывался по земле топкими лужами, илистой грязью. Дома подполковник оставил больную жену да двух ребятишек.
По колдобистой «бетонке» автобус долго трясся до единственной остановки — «спецзоны». Сюда же постепенно подтягивался остальной боевой расчет — без малого сто человек, половина из которых офицеры. Пока то да се, Петров вместе со своим помощником Колей Орловым прохаживались по плацу, что напротив здания командного пункта, да поглядывали на часы, да покуривали в кулак. В двадцать ноль-ноль, строго по графику, боевой расчет выстроился подле флагштока, на вершине которого трепыхалось красное полотнище. Петров проверил наличие людей и, как это полагается, некомандирским своим голосом проговорил: «Приказываю заступить на боевое дежурство по охране и обороне воздушных границ Союза Советских Социалистических Республик». Из сентябрьской темени на него смотрели пустые глазницы каменного Ильича.
Пятьдесят метров бегом до стеклянных дверей командного пункта мимо поблекшей, в человеческий рост, фотографии мухинского монумента, несколько пролетов по лестнице, и вот он уже на ЦКП. Тут все как обычно: мертвый штиль. Помигивают лампочки индикации, мерцают экраны видеоконтрольных устройств (ВКУ), молчат телефоны спецсвязи, а за толстенным витринным стеклом ЦКП во всю стену оперативного зала призрачно светятся зеленоватым светом две электронные карты: СССР и США — поля будущих ядерных сражений. Время от времени, когда на командном пункте проходили боевые учения и разработчики прогоняли через М-10 различные варианты имитационных программ, Петров наблюдал будущую войну, что называется, живьем. Тогда на американской карте высвечивалось место старта баллистической ракеты, а на экране ВКУ вспыхивал яркий «хвост» из ее сопла. В эти мгновения подполковник пытался представить себе, что было бы, если б все случилось на самом деле. И тут же понимал, что любые мысли на этот счет, в общем-то, лишены всякого смысла: если уж начнется глобальная ядерная заваруха, у него останется пара минут, чтобы раздать нужные команды, да еще минута, чтобы выкурить последнюю сигарету. И тем не менее при виде американской карты с красными точками ракетных стартов ему делалось не по себе. Но стоило Петрову взглянуть на темное табло тревоги, и он понимал, что это всего лишь учения, безобидные компьютерные игры в войну, а значит, и нечего думать о заварухе.
Покуда новый боевой расчет подменял предыдущий, или, говоря на сленге ЦКП, «вшивался» в работу, Петров со своим помощником сварганили на электрической плитке крепкого чайку и поудобнее устроились в своих командирских креслах. До выхода очередного спутника на рабочий участок оставалось около двух часов.
«В то время у нас в космосе была развернута орбитальная группировка космических аппаратов, — вспоминает подполковник Петров. — Спутники кружатся в космосе вроде карусели и следят за всем, что происходит на территории Соединенных Штатов Америки, которую мы в то время называли «ракетоопасный район». Тогда у американцев имелось девять баз, на которых размещались баллистические ракеты. Вот за этими базами мы и следили. На экранах у «визуалыциков» вся Америка как на ладошке, и даже видна «горбушка» Земли.
Чаще всего американцы запускали свои ракеты с Восточного и Западного полигонов. С Западного стреляли «Трайдентами» и «Минитменами» в акваторию Тихого океана. А с Восточного пускали ракетоносители. Восточный полигон, кстати, неподалеку от мыса Канаверал, так что, вполне естественно, мы отслеживали и запуски космических кораблей. Надо сказать, пуск ракеты ни с чем не перепутаешь. Сперва загорается яркая точка на старте, растет, удлиняется, а потом такой загогулиной уходит за «горбушку» Земли. За время своей службы на объекте я такие «загогулины» видел десятки, а то и сотни раз — их ни с чем не спутаешь.
Раньше, когда у нас этой «карусели» еще не было, а за Штатами следили всего 3—4 спутника, американцы, зная о наших возможностях, запускали свои ракеты как раз в то время, когда мы их не могли видеть. Ну а когда появилась «карусель», тут мы присматривали за ними и днем и ночью без перерыва. Работа, в общем-то, муторная. Спутник проходит рабочий участок за шесть часов. Затем его сменяет следующий. Так что нам остается только правильно скоординировать космический аппарат на орбите. Потом снова скучаешь. Даже тошно. Послушаешь, как переговариваются операторы, да книжку иногда почитаешь — вот и все развлечения. Кстати, в тот день я оказался оперативным дежурным по ЦКП случайно. Подменил товарища».
Где-то там, на высоте тридцать восемь тысяч километров, советский спутник «Космос-1382» медленно подплывал к тому месту, где его надежно подхватят невидимые щупальца гигантского локатора и вонзятся в его электронные мозги. Только после этого послушный, словно ласковая болонка, «Космос» расправит крылышки своих солнечных батарей, его бортовой компьютер сориентируется относительно Солнца, а затем, легонько дрогнув, спутник выйдет на рабочий виток.
За мгновение до начала сеанса телеметрической связи подполковник Петров мельком взглянул на монитор ВКУ. Половинка «горбушки» все еще была ярко освещена Солнцем. На другой господствовала ночь. Между ними — линия терминатора. Именно эта линия чаще всего доставляла неприятности оперативным дежурным ЦКП. Именно на ней компьютер чаще всего давал сбои. И не только потому, что на границе ночи и дня старт ракеты едва заметен, но еще и потому, что сама система предупреждения о старте баллистических ракет, несмотря на то, что над ее созданием трудились тысячи специалистов в секретных советских КБ, все еще оставалась сырой.
«Американцы свою систему предупреждения поставили на боевое дежурство гораздо раньше нашего, — вспоминает подполковник Петров. — Точных данных не назову, однако, когда в семьдесят втором году я приехал на «зону», вместо ЦКП стояла только коробка, а у американцев аналогичная система уже действовала. На боевое дежурство наш ЦКП мы смогли поставить только в 1982 году. Те дни вижу словно сквозь туман. Во-первых, работали несколько суток без сна и отдыха, а во-вторых, меня наградили медалью «За службу Родине». Впрочем, мы и раньше несли на КП боевое дежурство, только тогда мы действовали все больше по правилам так называемой «космической арифметики». Что это значит? Это значит: два плюс один равняется два. То есть если в космосе летают два наших космических аппарата и вдруг запускают третий, один из них обязательно выходит из строя. То же самое можно сказать и о боевых программах.
Помню, 13 июля 1983 года на ЦКП проводились запланированные регламентные работы. На специальном компьютере, отключенном от всех оповещаемых объектов, мы целый день гоняли через имитационные системы одну боевую программу и в конце концов даже подготовили акт о приемке этой программы с внесенными доработками. Но когда попробовали прогнать программу через рабочий компьютер, из-за неисправности в одном из блоков системы обмена машина выдала ложную информацию о массовом старте баллистических ракет. Тогда наше армейское начальство решило, что все дело в новых доработках боевой программы. Начальник штаба армии генерал Завалий отдал устное приказание снять все разработки с эксплуатации. Разработчики, а они люди штатские, категорически отказались выполнять приказ генерала и уехали с объекта. Тогда военные сняли эти разработки своими руками. Думаю, этот инцидент имел самое прямое отношение к тому, что произошло у нас в сентябре».
М-Ю — этот компьютерный монстр, чье тело состояло из шестнадцати трехметровых шкафов, беспрерывно охлаждаемых специальной вентиляционной системой, чей высоковольтный желудок через бронированные кабели высасывал с особой подстанции сотни мегаватт электроэнергии, чей мозг думал со скоростью десять миллионов операций в секунду, — этот гениальный ребенок военно-промышленного комплекса игриво подмигивал подполковнику зелеными глазками индикации, предупреждая о том, что сеанс телеметрической связи с «Космосом» уже начался. «Только не облажайся, приятель», — тихо прошептал ему Петров.
На крыше КП загрохотали маховики поворотных механизмов, и трехсоттонный радар с такой силой развернул свою стальную «тарелку», что здание командного пункта совершенно отчетливо вздрогнуло, как от легкого землетрясения. «Сто первый. Это сто второй, — послышался в динамиках внутренней радиосвязи голос главного оператора управления, — функциональный контроль и телеметрия в порядке, антенна выведена, траекторные измерения проведены. Аппаратура работает нормально». Это значит, «Космос-1382» благополучно вышел на рабочий виток.
«Сто второй, сто третий. Говорит сто первый. — Теперь Петров отдавал приказание еще и главному оператору разведки. — Тысяча триста восемьдесят второй аппарат работает исправно. Приступить к обработке информации». Иногда, честно говоря, его подмывало сказать операторам что-нибудь неформальное, ну, к примеру, «молодцы, мужики!», «японский бог» или что-то вроде этого, однако все приказы на командном пункте автоматически записывались на магнитофон и за неуставные разговорчики начальство могло намылить шею. Подполковник откинулся в кресле, умиротворенно прикрыл веки. Теперь до пяти утра можно и расслабиться.
Оглушительный звон зуммера вспорол дремотную тишь ЦКП. Петров взглянул на пульт, и его сердце от оглушительной порции адреналина чуть было не разлетелось на куски. Перед глазами равномерно пульсировало красное пятно. Как обнаженное сердце. И одно слово: «Старт». И означать это могло только одно: там, на другом конце Земли, открылись чугунные створки шахты, и американская баллистическая ракета, изрыгая клубы отработанного топлива и огня, ринулась в небо, в сторону СССР. Это была не учебная, а боевая тревога. Через витринное стекло ЦКП подполковник видел теперь еще и электронную карту Америки. Бесстрастный М-10 своим нежно-зеленым компьютерным почерком подтверждал запуск баллистической ракеты с ядерной боеголовкой класса «Минитмен» с военной базы на Восточном побережье США. «Ей лететь минут сорок», — невольно пронеслось в голове Петрова. «Всему боевому расчету, — закричал он в микрофон в следующее мгновение, — проверить и доложить функционирование средств и боевых программ. Сто третий! Доложить наличие цели на визуальном направлении!» Только сейчас он взглянул на монитор ВКУ. Все чисто. Никаких «хвостов». Зараза, может, его перекрывает линия терминатора? «Сто первый, сто первый! — заорали динамики. — Это сто второй. Наземные средства, космические аппараты и боевые программы функционируют нормально». «Сто первый. Говорит сто третий, — послышалось следом, — визуальными средствами цель не обнаружена». «Вас понял», — ответил Петров. Сейчас, несмотря на запреты, ему смертельно хотелось выматериться прямо в эфир. Почему он не видит ракету? Почему компьютер сообщает о старте, если все системы работают нормально? Почему? Но времени на раздумья и риторические вопросы у него просто не было. Он знал, что информация о старте «Минитмена» автоматически пошла на командный пункт системы предупреждения о ракетном нападении. Оперативный дежурный КП СПРН уже знал о старте «Минитмена». «Вижу, — кричит, — все вижу! Давай работай дальше!»
«И тут — новый сполох, новый старт, — вспоминает Станислав Евграфович события той сентябрьской ночи. — А у нас так: если система фиксирует один запуск ракеты, машина квалифицирует его как «старт», а если больше, как «ракетно-ядерное нападение».
«Это хреново, — подумал Петров, — совсем хреново».
В самом деле, если ракета и вправду летит на Союз, наличие цели сейчас же подтвердят надгоризонтальные и загоризонтальные средства обнаружения, после этого КП СПРН автоматически передаст информацию на оповещаемые объекты, и красные табло зажгутся в «ядерном чемоданчике» Генсека, на «крокусах» министра обороны, начальника Генерального штаба, командующих родами войск. Сразу же после этого операторы запустят гироскопы советских баллистических ракет, ожидая решения высшего военно-политического руководства страны о нанесении ответного ядерного удара. Лишь только это решение состоится, главком ракетных войск по автоматической системе связи с войсками передаст закодированный вариант ответного удара и шифр для снятия блокировки с пусковых механизмов ракет, а командирам боевых комплексов останется только двумя ключами одновременно вскрыть сейфы с перфокартами программ, ввести их в компьютер баллистического оружия и нажать кнопку запуска. И тогда начнется ядерная война. Всего через сорок минут.
«Проходит несколько мгновений, — продолжает свой рассказ подполковник Петров, — и тут третий запуск. А следом за ним — четвертый. Все произошло настолько стремительно, что я даже не сумел осознать, что же случилось. Я кричу: «Ё мое, уже не могу!» Оперативный дежурный по КП СПРН — славный такой мужик — успокаивает меня. «Работай, — кричит, — спокойно работай!» Какое тут спокойно. Смотрю в зал. Боевой расчет передает информацию, а сами обернулись и смотрят в мою сторону. Честно говоря, в эти секунды решающей оказалась информация «визуалыциков», обычных солдат, которые часами сидят перед экранами в темных комнатах. Они не видели стартов американских ракет. Я тоже не видел их на своем экране. Стало ясно, что это «ложняк». Кричу оперативному дежурному: «Выдаем ложную информацию! Выдаем ложную информацию!» Но информация уже пошла.
«Ночью в мою квартиру на Университетский проспект позвонили с командного пункта и сообщили о том, что на объекте произошло ЧП, система выдала ложную информацию, — вспоминал в разговоре со мной бывший командующий войсками противоракетной и противокосмической обороны генерал-полковник в отставке Юрий Всеволодович Вотинцев. — Я тут же вызвал служебную машину и поехал на место. Дорога заняла примерно часа полтора. Утром, после предварительного разбирательства, доложил обо всем главкому. Главком доложил о ЧП Устинову устно, а я продиктовал для министра обороны шифровку следующего содержания: «26 сентября 1983 года в 00 часов 15 минут из-за сбоя в программе вычислительной машины на борту космического аппарата имел место факт формирования ложной информации о старте баллистических ракет с территории США. Расследование на месте проводится Вотинцевым и Савиным». Дмитрий Федорович спустя пару дней после этой шифровки назначил комиссию во главе с Валентином Ивановичем Варенниковым. Его заместителями назначили меня и главного конструктора системы Савина. Это ЧП, как мне казалось, очень беспокоило министра. Ведь система хотя и была подключена к КП СПРН, однако находилась в опытной эксплуатации, на боевое дежурство ее поставили позднее. Кроме того, качество космических аппаратов было достаточно низким. Слишком часто они выходили из строя.
В тот же день мы приступили к расследованию. В рабочую группу вошли командир части Собинов, начальник отдела боевых алгоритмов Шевелев, бригада от разработчиков. Стали разбираться. Во-первых, сделали распечатку боевой программы. И начали ее изучать. Практически сразу стало ясно, что причина — в сбое компьютера. Но не только это. В результате расследования мы вытащили на свет целый букет недоработок системы космического предупреждения о старте баллистических ракет. Главные проблемы заключались в боевой программе и несовершенстве космических аппаратов. А это — основа всей системы. Все эти недоработки удалось устранить только к 1985 году, когда систему наконец поставили на боевое дежурство.
Автором сырой программы, если мне не изменяет память, был некий Лигизо — сотрудник савиновского КБ. Виноват ли он? Думаю, нет. Дело в том, что в самой логике боевой программы ошибок не было. Однако вместе с тем она не предусмотрела одиннадцатилетний всплеск солнечной активности, который как раз и пришелся на этот год. Собственно, именно поэтому бортовой компьютер и дал сбой.
По инструкции в подобных ситуациях при сигнале о старте ракет противника в наших ракетных войсках проводятся необходимые мероприятия для подготовки к ответному удару. Остается нажать только кнопку «пуск». Ну а это может произойти только тогда, когда ракеты будут обнаружены надгоризонтальными средствами и компьютер выдаст сигнал «ракетное нападение».
В свое время мы вели долгую тяжбу с генеральным конструктором системы Савиным, чтобы по информации о старте не вырабатывался сигнал «ракетное нападение». Таким образом, сигнал о ракетном нападении формировался при достоверности информации в шесть девяток. Что это означало? Во-первых, необходимо было получить информацию от космических средств обнаружения. Во-вторых, не менее сорока секунд сопровождать баллистическую ракету надгоризонтальными средствами обнаружения. Затем требовалось определить время и место ее старта, а также время и место ее падения. И только после этого, когда достоверность информации составляла 0,999999, следовала команда о ракетном нападении.
Дней через десять после случившегося меня пригласил к себе министр обороны. На третьем этаже в старом здании на Арбате в кабинете Устинова уже были Колдунов, Ахромеев, Варенников, Куликов, Огарков. Огарков предложил Дмитрию Федоровичу заслушать доклад Варенникова по этому ЧП. «А чего мне Варенникова слушать, — ответил Дмитрий Федорович, — здесь Вотинцев сидит. Пусть он и докладывает». «Дмитрий Федорович, — парировал Огарков, — но вот же ваш приказ. Товарищ Варенников был назначен председателем комиссии по расследованию ЧП. Он был на месте. Комиссия пришла к единодушному решению. Оно согласовано и с Вотинцевым, и с Савиным. Так что позвольте, чтобы в соответствии с вашим приказом докладывал Варенников».
Устинов слушал доклад Валентина Ивановича совершенно спокойно, и по выражению его лица было трудно определить его настроение. После того как Варенников закончил, Устинов спросил меня: «А что, Анатолий Иванович Савин уже закончил доработку программы?» «В принципе программа уже доработана, — ответил я, — осталось только испытать ее в имитационном режиме».
Впрочем, в своем рассказе генерал-полковник Вотинцев забыл упомянуть об одной существенной детали, которая, по мнению программистов савиновского КБ, также сыграла свою зловещую роль в истории с «ракетно-ядерным нападением». Во время служебного расследования они вновь вытащили на свет доработки к июньской боевой программе, которые в свое время снял с эксплуатации генерал Завалий. Загрузили в компьютер и заново прогнали через него запись сигналов со спутников. Все было чисто. Никаких сбоев. Затем сняли доработки и вновь прогнали запись. И сами же поразились увиденному. Машина будто взбесилась, выдавая так называемые «траекторные завязки» одну за другой. Всего их насчитали 150 штук, 150 «ложняков», каждый из которых мог посеять панику в советских системах ПВО.
Справедливости ради надо сказать, подобные ЧП в разное время приключались и у потенциального противника. По данным советской военной разведки (ГРУ), американские системы предупреждения выдавали «ложняки» гораздо чаще наших, а последствия от них оказывались более ощутимыми. В одном случае поднятые по тревоге бомбардировщики ВМС США с ядерным оружием на борту даже достигли Северного полюса, чтобы нанести массированный удар по территории СССР. В другом американцы, приняв за советские ракеты миграцию птичьих стай, привели в боевую готовность свои баллистические ракеты. Но ни у нас, ни у них до пусковой кнопки, к счастью, дело не дошло. Соревнование высоких технологий то приближало две сверхдержавы к роковой черте, то снова разводило их на безопасное расстояние.
«После той истории, — задумчиво говорит подполковник Станислав Петров, — я почему-то начал смотреть на свою службу немного иными глазами. С одной стороны, существует боевая программа, с другой — человек. Но ни одна боевая программа не сможет заменить твой мозг, глаза, наконец, просто интуицию. И вместе с тем имеет ли право человек самостоятельно принять решение, от которого, быть может, зависит судьба нашей планеты? Вопрос непростой».
Мозг, глаза и интуиция подполковника Станислава Евграфовича Петрова остались не замеченными командованием. По итогам служебного расследования его не наказали, но и не наградили. Подполковник живет сегодня на самом краю города Фрязино, в небольшой квартирке вместе с сыном и немощной женой. Недавно Петров наконец-то выбил себе телефон и «чуть не плакал от счастья». Жизнь клонится к шестидесяти. Неужели телефон — это все, что он заслужил?
— А если не «ложняк»? — спрашивал я генерал-полковника Вотинцева. — Если бы в ту ночь с двадцать пятого на двадцать шестое сентября восемьдесят третьего американцы и в самом деле начали ядерную войну?
— Мы бы успели нанести ответный удар, — ответил отставной генерал, — и по американским шахтам, и по их городам. Однако Москва была бы обречена. Система противоракетной обороны столицы бездействовала с 1977 по 1990 год — почти тринадцать лет. Все это время на стартовых позициях вместо противоракет под углом в шестьдесят градусов стояли ТЗК — транспортно-заряжающие контейнеры с муляжами. А вместо топлива и ядерных боеголовок в них был засыпан обычный песок...
ПЕЧАЛЬНОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ.
После последней нашей встречи со Станиславом Петровым в 1991 году прошло 26 лет, в которую вместился и развал Союза, и два государственных переворота, две кавказские войны и оптовая продажа страны, и ее медленное, но слава Богу, уверенное возрождение.
Все эти годы Станислав Евграфович прожил все в той же убогой квартирке на окраине Фрязино. Прожил, в целом спокойно, если не считать ранней кончины болящей супруги. После моей первой публикации о Петрове, он очень скоро снискал, действительно, мировую популярность. На западе его представляли, как человека, который спас мир от ядерной катастрофы. Приглашали в оплаченные поездки, вручали премии и награды, в том числе, конечно, и хорошими деньгами. Датские кинематографисты Джейкоб Стаберг и Петер Антони сняли художественный фильм «Человек, который спас мир» с Кевином Кёстнером в главной роли. На голливудской тусовке в Нью Йорке Кевин познакомил его с Робертом де Ниро и Метом Деймоном. Казалось, старость спасителя мира Петрова обеспечена всерьез и на долго. Однако, возвращаться из зарубежных поездок, наполненных преклонением и овациями, ему приходилось в квартиру на окраине жизни, наполненной отчаянием и абсолютным забвением.
Когда я пытался 26 лет спустя отыскать хоть какие обрывки воспоминаний о Петрове ни в его родном Фрязино, ни в районном военкомате, ни в местной администрации, ни в совете ветеранов, такой фамилии и такой истории никто даже не вспомнил.
А когда, наконец, разыскал его телефон через ребят из «Комсомольской правды», телефон не ответил. Он молчал примерно месяц покуда, наконец, не откликнулся молодым, но печальным голосом. ««Папа умер на прошлой неделе», - сказал голос, - мне трудно сейчас говорить».
Мы встретились с Дмитрием Петровым все в той же, теперь совсем уже убитой и годами не чищеной квартире, где разговаривал с его отцом 26 лет тому назад, на той же кухне с видом на исход лета. Сын рассказывал мне о смерти отца.
Отправной точкой стала непроходимость кишечника, в связи с чем Петрову сделали экстренную операцию, однако, четырехчасовой наркоз окончательно расстроил его нервную и духовную систему. Он бредил, сражался с видениями, впадал в транс, ругался. И не вставал. Дмитрию пришлось взять отпуск и целый месяц ухаживать за немощным отцом. Кормить с ложечки детским питанием, ставить утку, мыть. «Внезапно в нем что-то сломалось, треснуло, - вспоминает Дмитрий, - что-то он, наверное, почувствовал и от этого ужаснулся». А потом началась пневмония. За несколько дней перед смертью старший Петров попросил сына купить ему водки. И несколько дней пил, не взирая на протесты младшего.
Человек, который спас мир, умер в одиночестве. Без исповеди и причастия, без веры и даже без сына, который в тот день ушел на работу. Умер тихо и не заметно для спасенного им мира. Так же его и хоронили. В дальней могилке городского кладбища. Без военных оркестров и прощального салюта. В окружении родных и близких, которых набралось не больше десятка.